Заманчива эволюция. Будь она, куда бы мы шагнули, как бы развили, например, ту же поэзию! Пушкин, бедняга, на метро не ездил, на самолёте не летал, по телевизору не выступал, даже и айфона у него не было, несчастный! Но почему же я, всё это имеющий, пишу хуже Пушкина? И достижения науки свершаются постольку, поскольку Господь открывает просветиться нашему разуму. Ну да, сотовый, это очень хорошо. Хотя постоянный тревожный звонок от жены: «Ты сейчас где?» – иногда не радует. Но в духовном смысле и сотовый ничто, нуль по сравнению с общением духовно просвещённых предков. «Братия, – говорит на Афоне настоятель монахам, – спешите на пристань, брат Савва просит о помощи». И хрестоматийный пример, когда преподобный Стефан Пермский спешит в Москву, проезжает Троице-Сергиев монастырь, за три версты от него обращается к преподобному Сергию и говорит: «Брат Сергий, сейчас не могу заехать, но на обратном пути обязательно заеду». В монастыре преподобный Сергий встаёт за трапезой, кланяется в его сторону и отвечает: «Хорошо, брат Стефан, будем ждать». Это-то проверенный факт. А когда идёт Куликовская битва и братия монастыря стоит на молебне, то игумен Сергий называет имена тех воинов, ополченцев, кто погиб в эту минуту.
Спросим: как обычный человек, бывший мальчишка, пасший лошадей и коров, достигает такого всеведения? Скажут: был Богоизбранный. Да, конечно. Но ведь любой из нас, если он выпущен в Божий мир, выпущен как один из тысячи вариантов (зародышей), тоже именно Богоизбран. Но остальное зависит от него самого. Образ жизни, молитва, терпение, смирение – это не падает сверху, это не награда, это достигается усердием и трудами самого человека.
Велики наши знания, а что толку от них, если они как свет луны, освещающей, но не греющей? И что толку их увеличивать? Чем больше знаешь, тем больше не знаешь. Зачем знания, если не просветился светом Христовым, не причащался, не исповедовался? Какие это знания, если они обезбоженны? Звания, книги, награды – «всё суета сует и томление духа». Идут защиты всяких степеней, уверения, что открыты средства борьбы со всеми болезнями, что доказано самостоятельное явление живой клетки, то есть всё делается, чтобы вытеснить Бога из мира, доказать, что человек чего-то стоит. Да ни копейки он не стоит. Ну, нагрёб миллионы, все равно ж в гробу лежит. Вот Березовский. И жил грешно, и умер смешно.
Выдаются за знания совершенно шарлатанские заявления. Вот Руссо, энциклопедист, вот циник Вольтер, вот надменный Дидро, вот всезнайка Аламбер. Свежесть их чтения в России (сама императрица в переписке!) вербовала их сторонников. Они, как опытные охмурялы, прельщали новизной. Руссо особенно вредил. Свернул мозги Толстому, тот даже образок его на шее вместо креста носил. А чему учил Руссо? Человек без нравственных убеждений, он искалечил нравственность французов. Пример приживалы при богатеньких любовницах. Эпатировал, утверждал, что наука родилась из пороков, породила роскошь, испортила души, а кончил тем, что всё воспитание ребёнка надо свести к воспитанию одной привычки – не иметь никаких привычек. Тянет ребёнок руку к пламени свечки, не мешай, пусть обожжется, будет знать. Он же свободен совершать поступки.
Но уж особенно гадил Вольтер. И как же они все, эти протестанты, были обезбожены. И до сих пор это длится, длится их самоуверенность в своей правоте. Свобода обезбоженного человека делает его животным.
Не сердись, милая Европа, множество раз бывал я в тебе. И хотелось мне одного – скорее из тебя уехать. Живи без меня, без русского, живи. Ты с лёгкостью без меня обходишься. Так ведь и я без тебя. Но так вас жалко.
Сидим с переводчиком на берегу Сены. Собор Парижской Богоматери. Гюго, Стендаль, Мопассан, Роллан – все тут бывали-живали. И русских много. Но переводчик говорит не о них: «Тут, рядом, улица путан». – «Это проститутки?» – «Вам интересно? Идёмте».
ВСЯКИЕ БЫЛИ ДЕВИЗЫ: «Я знаю, что я ничего не знаю», или: «Знания умножают скорбь». Оба девиза честные, но лучше было бы говорить: «Я знаю, что я умру». Более того: «Я знаю, что я начал умирать с первым моим криком, когда вышел из материнского лона и, в ужасе от предстоящей жизни, закричал».
А главный девиз: «Я знаю, что моя душа безсмертна, что я не умру, и это счастье». И тут же: «Я знаю, что отвечу за каждый день моей жизни».
ОЧЕНЬ ПОЛЮБИЛСЯ любителям умной болтовни сборник «Вехи», было о чём поговорить. Вроде все знали о близких катастрофах, знали даже, как их преодолеть. А жизнь опередила. «Ах, мы так не хотели, всё надо было делать не так!». В 70–80‑е «Вехи» вновь пришли в Россию. Очень читались. Поговорили, вроде поумнели. Но лёгкость, с которой разврат и похабщина завладели вскоре книжным рынком, была устрашающей. Вроде бы вслед за Лосским, Бердяевым, Франком, отцами Сергием Булгаковым и Павлом Флоренским выступили и Бахтин, и Лосев, и Кожинов, и Михайлов, Палиевский, Ланщиков, Семанов, Петелин, Селезнёв и много теперешних современников. И очень-очень толковые, мне с ними не тягаться. Мысль в том, что они все несомненно любили Россию, но что же она так быстро рухнула? Ответ: были невоцерковлены – и это ослабило действие их сочинений. Хотя несомненно хорошо относились к Православию. Умственно понимали его необходимость для России. Много же духовного чтения читали. Свидетельствую, вспоминая разговоры с ними.
Отпевали Кожинова рядом с его домом в церкви Симеона Столпника. Батюшка, надгробное слово: «Я всегда знал, что в приходе живёт такой великий мыслитель. Но как жаль, что не сам он пришел в церковь, а его принесли».
ПОЭТ: Весь мир хотел со мною выпить, но тем же миром весь я выпит.
СЛЫШАЛ В СУРГУТЕ: Переходили по льду. Женщина поскользнулась. Ребёнок в свёртке упал в расщелину. Чукча привязал свою собаку за хвост, опустил на верёвке. Собака зубами ухватила свёрток, и чукча её вытащил обратно со спасенным ребёнком.
РЕВОЛЮЦИЮ ГОТОВЯТ провокаторы, заражая общество недовольством к властям, мечтами о хорошей жизни, неприятием бедности. Честные, восприимчивые свершают революцию, искренне думая, что делают доброе дело. А плодами революции пользуются сволочи.
В ЯПОНИИ ОЧЕНЬ хотел побывать на могиле Акутагавы Рюноске. Оказалось, трудно. Помогла переводчица, влюблённая в Распутина (а есть ли хоть одна женщина, не влюблённая в него?), она со мною бегом-бегом отыскала аллею, по которой мы достигли могилы великого прозаика. Ещё на том кладбище могила разведчика Рихарда Зорге.
ВСПОМИНАЮ ЯПОНИЮ. Холодная Фудзи в тумане, озеро Бива мерцает. Трёцветная кошка в Киото сидит у витрины, за которой в прозрачных кристаллах резвятся робото-рыбы. Они несъедобны, но как же прекрасны. И манекены – бывшие люди – шли мимо, да так и застыли, на рыб заглядевшись.
Высоченные стены домов, и солнца не видно. Вот оно впереди, поспешу, обогреюсь. Подбежал – не оно, лишь его отраженье в огромном стекле небоскрёба.
В парке бродят олени и бегают белки, и прекрасная девушка спит на скамейке у пруда. Ухожу и мечтаю, что девушке взгляд мой приснится.
Старый монах с диктофоном сказал мне: «Разве дверь разбирает, кто ею проходит, разве лифт различает, кому помогает подняться? Дверью стань, помогая пройти в свою душу, лифтом стань, помогая занять верхотуру.
Чай прекрасные руки Като разливают. Кроме русского знает Като остальные, но разве не внятен язык моих взглядов?
Наступает обряд любованья луною, ведь и я с малых лет на неё любовался. Вот, желтея, выходит командовать небом. Неужели весь свет на востоке оставит? Неужели в России ненастье?
Кто о горе своём вам расскажет с улыбкой? Японец. Но рыданья Като нарушают традицию эту: «Русский, ты уезжаешь, останься!» – «О, Като, плохо жить без тебя, но мне без России не выжить».
Улетаю на запад, и то ли бегу от рассвета, то ли вместе с собою его увлекаю в Россию.
ИМЕННО ЕВРЕИ баловались переделкой известных строк, напоминая опять же о своей суровой доле. Но я, например, никогда не считал синонимами слова: «жид» и «еврей».
– «Выстрел грянет, ворон кружит, твой дружок в бурьяне не живой ли жид?» – Или: «Над страной весенний ветер веет, с каждым днём всё радостнее жид».
Это я в ЦДЛ слыхивал, эти хохмочки. Ещё меня поражало, что писатели евреи (конечно, далеко не все) сильно и грязно матерились. Может быть, считали, что это очень народно?
РАССКАЗ «ВОЗВРАЩЕНИЕ родника» документален. Вода в роднике исчезла, когда батюшку арестовали и увели. И всем велели плевать на него. Но все встали перед ним на колени. Церковь закрыли, потом разрушили. А когда на месте её начали строить часовню и стали раскапывать родник, вода в него вернулась. Я в этом деле участвовал и об этом написал. Это уже лет пять назад. Получилось, что выхвалился. Ведь у колодца, у родника надо жить! Надо брать из него воду, тогда и он будет жить. А без этого он заилился вновь, вновь надо было чистить.
Одна надежда – вернутся потомки здешних жителей. Или поселятся новые. Главное – родник есть.
ЗАПАДНЫЙ МИР возвышается за счёт унижения России. Они все такие передовые, а мы такие отсталые. И нас надо учить жить по-ихнему. Не получается? Тогда надо наказать.
В ДИВЕЕВСКОМ ХРАМЕ так тихо, что кажется, читаемая непонятно кем Псалтирь увеличивает тишину. Свечи потрескивают, будто тоже молятся. Потом канавка Божией Матери, сто пятьдесят «Богородиц». Свечки не гаснут.
Это уже в этот приезд, а в тот, в 90‑м, матушка Фрося сурово сказала нам: «Пишут и пишут и думают, что работают». А ведь никто ей не мог сказать, что мы – люди пишущие. Насквозь видела. «Матушка, а какая настоящая работа?» – «Из церкви выгребите старую картошку, всё побелите и читайте Неусыпаемую Псалтирь».
И вот – всё возрождено, Псалтирь читается, но не нами возрождено и не нами читается. Но может быть, хоть как-то и наши слова содействовали? Может быть. Хорошо бы.
В ИЛЬИН ДЕНЬ звучит высокая нота единения церкви, армии и народа. Именно с удара колоколов Ильинского храма началось освобождение Москвы от польско-литовских интервентов.
И поныне в Ильин день после Литургии выносятся из храма фонарь, Крест, иконы, хоругви. Выносят их воины-десантники «войск дяди Васи», ВДВ, гремят победно колокола, стройно и ангельски, «едиными усты», поёт хор певчих, и единым сердцем возносятся наши молитвы о родном Отечестве. Крестный ход движется на Красную площадь и на ней служится торжественный молебен.