Доходит как до утки на седьмые сутки.
Солнце в луже светит ярче, потому что лужа ближе.
– Ну, чего тебе желать? Пять гудков, и все с работы.
ГОЛОС. У ЭТОЙ девочки был необыкновенный голос. Талант такой, что слушать, как она поёт: «Матушка, матушка, что во поле пыльно?», нельзя было без слёз. Или «В низенькой светёлке», или «Мне не жаль, что я тобой покинута, жаль, что люди много говорят». А уж как запоёт, как ангел: «В горнице моей светло, это от ночной звезды», это не высказать. Эх, какие мы, ничего даже не записали.
После одиннадцатого поехала в музыкальное училище. Никто ни на грамм не сомневался, что поступит. А на экзаменах провалилась. Почему? Ей даже и спеть не дали. А дело в том, что она в детстве зимой тонула в проруби, испуг получила на всю жизнь. И, когда её перебивали, начинала заикаться.
Её спрашивают на экзамене: «Что споёте»? – «Среди долины ровныя». – «Давайте». – Она уже и начала. – «Нет, нет, давайте что-нибудь повеселее». Всё! Сбили. Стала заикаться, покраснела, расплакалась, выскочила в коридор.
Загубили великую певицу. Как потом ни уговаривали, никуда больше поступать не поехала. И больше в клубе не выступала. Только дома деточкам, их у неё трое, поёт.
ДУХ ЗЛОБЫ гнездится в поднебесном пространстве. Тут нас ожидают мытарства. Случайно или нет китайское государство называли Поднебесной империей?
– КЕША НЕ КУРИТ! – так громко и разборчиво говорил попугайчик, который влетел к нам в форточку. Уж как он выбрал именно её в двухсотквартирном доме, непонятно. Такая была к нам милость. Я сидел за столом, вдруг в комнате затрещал будто пропеллер и на плечо сел пёстрый попугай. Я замер. Он стал небольно теребить за ухо. Мы были очень рады, назвали его Гавриком, приучали к имени, но он твёрдо заявил: «Смотрите на Кешу, Кеша хороший мальчик!»
Стали узнавать, может, кто его ищет. Но, честно говоря, он был такой забавный, что отдавать не хотелось. Стали узнавать, чем их кормят, а пока узнавали, поняли, что Кеша всеяден. Он клевал со сковородок на кухне, ощипывал цветы на окнах, всюду оставлял следы пребывания. Вроде бы такой был грязнуля, но нет, когда мы завели клетку, стали менять в ней подстилки, Кеша оказался очень аккуратным. Но как же он был влюблён в себя. «Посмотрите на Кешу!» – и надо было посмотреть. В клетке у него был даже колокольчик и зеркальце. Он дёргал за шнурочек, колокольчик звенел, мы думали вначале, что нас веселит, нет, это приходила пора подсыпать ему в кормушку специальные зерносмеси для попугаев. Жизнь у нас получила дополнительные заботы. Кеша не выносил, если в доме слушали кого-то кроме его. Телевизор перекрикивал и добивался его выключения. Так же и радио.
А у нас был серебристый пуделёчек Мартик, который тоже имел право голоса. Любил бегать за мячиком, прыгал, лаял. Но Кеша и этого не потерпел. В два счёта научился подражать лаю Мартика. Да. И начинал очень похоже тявкать. Наш Мартик сходил с ума. Легко ли, над тобой издеваются. Кеша и над нами стал шутить: он наловчился передразнивать дверной звонок и звонок телефона. Вот представьте: ночь, в дверь звонят, что это? Ну, конечно, кто-то из родни умер, принесли срочную телеграмму. Или телефон трещит ещё до рассвета. Вскакиваешь, сердце бьётся, только потом понимаешь, что это шуточки Кеши.
Талант он был несомненный. Видимо, он во многих домах побывал, ибо лексикон его был разноплановый. «Курица не птица, баба не человек». Каково это было слушать моей заботливой жене? «Как тебе, Кеша, не стыдно?» Но Кеша быстро зарабатывал прощение. Он садился ей на плечо и шептал на ухо: «Кеша красавец, Кеша хороший, спой Кеше песенку».
Пределом мечтаний Мартика было: забраться на диван и просто полежать. Кеша и тут вредничал. Вот Мартик тихонько влез, вот убедился, что его не видели. Он вздыхает, сладко закрывает глаза, тут Кеша пикирует на спинку дивана и верещит: «Не хочу в школу, не хочу в школу, не хочу в школу!»
Вот какая нам загадка: глупый попугай умел говорить, хотя ничего не понимал, а умнейший пёсик, всё понимающий, говорить не мог.
Улетел Кеша по причине того, что приехал наш товарищ. Он был курящий, курил у форточки. А до этого его очень насмешил Кеша, который сообщил, что: «Кеша не курит, курить плохо».
Да, шмыгнул «хороший мальчик» Кеша в форточку. И навсегда. Мы его долго искали, но зря. Очень мы его любили.
АНГЕЛЫ БОЖИИ служат нам, но как чисто и достойно надо жить, чтобы их ограждающий голос был слышен явно.
– ЭТОМУ КОЛЕ за его враньё на лоб плюнуть, в глаза само натечёт.
В столовой плакатик: «Хоть ты зав, хоть ты зам, убери посуду сам».
– Сам я печку затоплю, самовар поставлю. Сербияночку мою работать не заставлю.
– Мама, купи мне калоши, я станцую танец хороший. Мама, купи мне ботинки, я станцую танец кабардинки.
– Сидел в тюмме, была вонна. – Что, в тюрьме ванна была? – Вонна, вонна. – А, война была? – Да, вонна была. В тюмме сидел.
– На камбузе нынче люди не те, на камбузе люди – плуты. Я б волком бы выгрыз всё на плите за две, за четыре минуты.
ДУША НАРОДА – ВЕРА. Когда её нет, народ – разлагающийся труп. (Св. Филарет Черниговский.)
– С КУЛЬТУРНЫМ ЕВРОПЕЙЦЕМ рыбачил. Крючок вытаскиваю из пасти. «Ах, ах, нельзя, нельзя: вы причиняете ей боль». – «А как надо?» – «Надо лишить жизни, обездвижить. Трупу не больно». Я замахнулся камнем. «О, о! Не так, не так!» Достаёт специальный молоточек и тюк-тюк, убивает. Всё культурно, а противно.
– КОЛУМБИЙСКИЙ КАРТЕЛЬ заказал афганских наркобаронов. Сунул деньги Америке, вот и весь сюжет. А талибы – это для телевидения.
– МНОГО НЕ ДУМАЙ. «Индюк думал-думал, да в суп попал». – «А как же не думать?» – «Помни Амвросия Оптинского: «Знай себя и будет с тебя». А батюшка Серафим: «Спасись сам и около тебя спасутся». А то, гляжу, ты такой глобальный: «Когда будет конец света?» – Какая тебе разница? Ты как бабушка из детского анекдота. Ей внук говорит: «Бабушка, я тебе вчера неправильно сказал: солнце остынет не через миллион лет, а через миллиард». – «Ой, спасибо, внучек, а то я уже так напугалась». Так что конец света – это не твоё дело, твоё дело – конец твоего света. Раз ты родился, значит, умрёшь. К этому готовься. Каждый день. – «Как?» – «Ты же каждый день умываешься? Это для тела. Как его ни умывай, оно что грязное, что чистое, все равно сгниёт. А душа? Получил её от Бога чистой, чистой и представь на Страшный суд. Каждый день её умывай». – «Как? Чем?» – «Живой водой молитвы».
В ЭЛЕКТРИЧКАХ В ШЕСТИДЕСЯТЫЕ: «Родился безногий, родился безрукий, товарщицкий суд меня взял на поруки. Глухой и слепой, обратите вниманье, нет обонянья, нет осязанья, совсем осязания нет». Или такое лихое: «Вышла Дунька за ворота распьяным пьяна. Нажимай нА! Все педали, да! Все равно война-а-А».
СДАЛИ АНАЛИЗЫ. Я поехал в больницу, узнал, что операция назначена на вторник. Поехал к дочке, сказал. Она начала плакать. Как близок был вторник, и как далека среда.
– БУДЕТ РОССИЯ железом окована, проводами опутана. Простор останется, а жить будет некому. На каждом дому по вороне будет сидеть. Другие придут, но не приживутся и испугаются.
– НЕ ВАЖНО, ЧТО бумажно, лишь бы денежно. Выражение из времён замены металлических денег на бумажные. Их очень приветствовали: меньше теряются, основательные. («Давай бумажными, а то эти золотые десятки маленькие, гладкие, прыгают, как блохи».) На ассигнациях были портреты царей, потом («Когда Ленин заступил Николая») вождей. И всегда было пропечатано, что Государственный банк гарантирует золотое обеспечение купюр. Потом Россию залихорадило, трясло в передрягах. Менялись системы и деньги менялись. Народ постоянно обманывали, это уже в России стало традицией. Деньги обезценивались, но многие надеялись на их возвращение. Сколько же денежной массы ушло в горшки, крынки, банки. Сколько закопано в подвалах, лесах. Их находили, искали. Помню целые стопки «керенок», «катенек», даже их собирал. Все сгорели. И сгорали валюты без золотого обеспечения. Вот доллар – никакого обеспечения, держится одним хамством: крутится колесо – сыплется валюта, самая закабаляющая, самая безсовестная.
ПЕРВЫЙ РАЗ я был «папой, отцом семейства» лет в 6–7. Да, так. Маленькие девочки – соседки играли у ворот и подошли ко мне. «Пойдёшь к нам играть?» – «А во что вы играете?» – «В домик. Я мама, это моя дочка, а ты будешь папой». Помню, это предложение очень меня взволновало. Что-то коснулось меня, какое-то чувство взрослости, ответственности.
– ПОДШУТИЛИ НАД ВАХТЁРШЕЙ. Она какая-то глупая была. Очень влюбчивая. Выдумала какого-то лётчика. Будто бы он в неё влюблён. Сидим, она вскакивает: «Ой, Толя летит». Бежит на крыльцо, машет: «Толя, я ни в кого не влюблена, я с тётей Настей работаю». – А нам: «Ой, до чего люблю военных». Мы ей однажды: «Твой лётчик приходил: где моя Марья Тимофеевна?» Подговорили милиционера знакомого, всё-таки в форме.
Научили, чего говорить. Он ей: «Всё готово, всё куплено, надо в ЗАГС». Ушёл. Она: «Надо ещё кровать купить и гардероб хороший». Поверила. Что делать? Я ей говорю: «Лётчики очень ветреные, потому что летают по воздуху. Он другую полюбил. Уже в ресторан ходили. И гвоздики дарил». «Кто такая?» – «Да Шура Мамаева. У неё на огороде самолёт стоял». – И она пошла к Шуре стёкла бить. Мы её перехватили. «Брось о нём думать, тебя другой полюбил». Опять поверила. Мы-то, конечно, дуры. Так стыдно. Но она сама такая. В общем-то жалко её.
ЗОВЁТ ЖЕНУ бабкой. «Бабка жалела земли под табак. Сама огурцы посадила на постной земле, даже не взошло. Я посадил у забора. Такие листья вымахали, как у хрена. Как лопухи. Но возни с ним! Поливай, каждую неделю цвет ощипывать, иначе весь сок в цветки уйдёт. Но и до конца нельзя, иначе такой будет крепкий, что курнёшь и задохнёшься.
Самогон гнал, за день три литра выгнал и все отдубасил». – «Выпил, что ли?». – «Ну. Бабка вечером пришла, принесла бутылку. Ещё стакан вмазал, тогда повалился».
– ПО ДЕРЕВНЮШКЕ ПРОЙДЁМ, доброй девки не найдём: то брюхата, то с родин, то кривая, глаз один. Наша хромка заиграла, двадцать пять на двадцать пять. Выходи, ребята, драться, наша вынесет опять. Как я вспомню о Кильмези, так на сердце сразу рези. И мне кричит река Кильмезь: давай, скорей в меня залезь!