м духовенством». Павел принял католиков в другое время.
Когда Дидро гордился, что говорит: «Нет Бога», то Платон пристыдил его, сказав, что ещё царь Давид сказал о таковых: «Рече безумен в сердце своём: несть Бог», – а ты, сказал он французу, – устами таковое произносишь». Пристыженный Дидро вскоре был вынужден удалиться обратно в свою Францию.
Учения Вольтера, Дидро, Аламбера, этих «энциклопедистов», Платон называл «умственной заразой». Их безбожие дорого обошлось Европе. Реки крови, революции, искалеченные государства – всё следствие этой заразы.
ПО РОЗАНОВУ: «Вся литература (теперь) захватана евреями. Им мало кошелька: они пришли по душу русскую.
Евреи «делают успех» в литературе. И через это стали её «шефами». Писать они не умеют, но при таланте «быть шефами» им и не надо уметь писать. За них всё напишут русские, – чего евреи хотят и что им нужно.
Паук один, а десять мух у него в паутине. А были у них крылья, полёт. Он же только ползает. Но они мертвы, а он жив. Вот русские и евреи».
Спросим: разве не так и доныне? Так, и больше, чем так. Убивается классика, тем самым уничтожается верное восприятие литературы, театра. Убивается изобразительная сила русской живописи (тем, что не выставляется, не изучается), выползает на стены залов мразь формализма, выдрючивания, искажения облика человека.
ВИДИМО, БОЛЬШЕВИКИ так воспитали пишущих, что те обязаны были говорить мерзости о церкви, славить евреев, говорить гадости о русских. Это в довоенный период. Кого ни возьми. Даже и Паустовский. У Гайдара:
«Она теперь по-иному понимала… горячие поступки Иоськи и смелые нерусские глаза погибшего Альки…
Тут Натка услышала тяжёлый удар и, завернув за угол, увидала покрытую облаками мутной пыли целую гору обломков только что разрушенной дряхлой часовенки.
Когда тяжёлое известковое облако разошлось, позади глухого пустыря засверкал перед Наткой совсем ещё новый, удивительно светлый дворец. У подъезда этого дворца стояли три товарища с винтовками… Натка спросила у них дорогу». («Военная тайна».)
– ПИСАТЕЛИ ОБ лю́дях пишут. – Об ком? – Не об ком, а об людя́х.
– Да-да, они накапливают потенциал позитивных перемен, я понял, да.
ГЛАВНЫЙ ПРАЗДНИК у нас – Пасха. У католиков – Рождество. У нас обязанности, у них права. У них венец всего – нравственность, у нас безграничность достижения святости. Через покаяние, посты, молитву. У нас Глава церкви – Христос, у них – папа Ватиканский.
И – если бы Святой Дух исходил и от Отца и от Сына, зачем бы приходить Сыну Божию на землю? Схождением этим Он соединил человека с небесами, уничтожил смерть, дал надежду на спасение.
У АКУТАГАВЫ рассказ о Толстом и Тургеневе. Они на охоте. Толстой: «Иван Сергеевич, нельзя убивать птичку». Вернулись. «Софья Андреевна раздвинула тростниковые (бамбуковые) занавески и, стуча деревянными гэта, прошла и села на татами».
Вообще Акутагава великий писатель. «Зубчатые колёса» – о! Были с Распутиным на его могиле.
ПУСТОЕ, ЗРЯШНОЕ дело – возмущаться неустройством жизни, полная глупость – заниматься её улучшением, полный идиотизм – надеяться на хорошие власти. Уже всё ясно. Что ясно? Ясно то, что революции, да и любые перевороты, готовят подлецы, вовлекают в неё идейных и самоотверженных (то есть задуренных), а плодами революции пользуются опять же сволочи, а сама революция продолжается насилием. Что касается демократии, этой системе издевательства над народом, то она переходит в тиранию. Это, конечно, не законы, не правило, это из наблюдений над историей человечества. Вся трепотня о правах человека – это такая хренота для дураков. Их количество прибавляется надеждой на улучшение жизни. А в чём улучшение? Дали хлеба – давай и масло. Дали и масло – давай зрелищ. То есть как же не считать таких людей за быдло?
Но народ всё-таки есть! И надо бы дать ему главное право – право запрета. Запрет разврата, рекламы, всяких добавок в пищу, делающих человека двуногой скотиной. Никто, конечно, такого права не даст. То есть никто из властей людей за людей не считает. Электорат, биомасса, население, пушечное мясо – вот наши наименования.
И какой отсюда вывод? Такой: надеяться надо только на Бога. Он нас сотворил, Он дал нам свободу выбора, и Он нас не оставит. Но надо же сказать Ему, что погибаем без Него. А если не просим, то Он и думает, что нам хорошо со своей свободой.
Какая там свобода? Я раб Твой, Господи! Раб! И это осознание – главное счастье моей жизни.
КОРАБЛЬ УХОДИТ в закат. Слева возникает широкая лунная дорога. Сидел на носу, глядел на мощные покатые волны. В памяти слышалось: «Бездна бездну призывает во гласе хлябий Твоих». И: «Вся высоты Твоя и волны Твоя на мне проидоша».
На воде голубые стрелы света. Зелёное и золотое холмистых берегов. Не хочется уходить в каюту. Приходит, появляется звёздное небо, будто меняется покров над миром. Шум моторов, шум разрезаемой воды, как колыбельная. Но почему-то вдруг глубоко и сокрушённо вздыхаешь.
БОЯТЬСЯ НЕ НАДО ничего, даже Страшного Суда. Как? Очень просто – обезопасить себя от страха, воздвигнуть вокруг себя заслугами праведной жизни «стены иерусалимские». Страшный Суд – это же встреча с Господом. Мы же всю жизнь чаем встречи с Ним. Пусть страшатся те, кто вносил в мир мерзость грехов: насильники, педерасты, лесбиянки, развратники, обжоры, процентщики, лгуны массовой информации, убийцы стариков и детей, пьяницы, завистники, матершинники, ворюги, лентяи, курильщики, непочётники родителей, все, кто знал, что Бог есть, но не верил в Него и от этого жил, не боясь Страшного, неизбежного Суда. И, надо добавить, ещё те, кто мог и не сделал доброго дела, не помог голодному, не одел страждущего. Вот они-то будут «издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются, и тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою многою» (Мф. 21, 26).
Так что увидим. Увидим Господа, для встречи с которым единственно живём. (Сретение. После причастия.)
Очень меня утешает апостол, говорящий: «Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или как судят другие люди; я и сам не сужу о себе… судия же мне Господь» (Кор. 4, 3–4).
Когда на Литургии слышу Блаженства, особенно вот это: «Блаженны вы, когда возненавидят вас люди и когда отлучат вас, и будут поносить, и пронесут имя ваше, как безчестное, за Сына Человеческого. Возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь, ибо велика вам награда на небесах», то я всегда не только себя к этим словам примеряю, а вообще Россию. Смотрите, сколько злобы, напраслины льётся на нашу Родину. Велика награда ждёт нас. Есть и ещё одно изречение: «Не оклеветанные не спасутся», а уж кого более оклеветали, чем Россию? Так что спасёмся.
ИНФОРМАЦИОННАЯ ВОЙНА захватывает умы, ввергает человека в идеологическое рабство. Именно на этой войне мы теряли славянское единство. Украину захватывали, а мы всё анекдотики про украинские сникерсы (сало в шоколаде) рассказывали. Чахлики невмерущие захватили малороссов. Чего ж теперь, только на Бога надеяться.
Малороссы подобно евреям жили всегда меж многих огней, привыкли (пришлось) изворачиваться. Кричит с холма: «Кум, яка ныне влада?», то есть кто у власти, чей портрет вешать: Ленина или Петлюры, Сталина или Бандеры. Да уж, где хохол пройдёт, там трём евреям делать нечего.
Самая спокойная, самая устойчивая нация – русские. Да, всякие бывают, но всякие – это реакция на отношение к нам.
ЛУННЫЙ ШЛЯХ, луна на полморя. Заманивает корабль золотым сверканием. Корабль отфыркивается пеной, рождаемой от встречи форштевня с волнами, упрямо шлёпает своей дорогой. Но вот не выдерживает, сворачивает и идёт по серебряной позолоченной красоте, украшая её пенными кружевами.
Как же так – ни звёзд, ни самолётов, ни чаек, кто же видит сверху такую красоту?
Рассветное солнце растворило луну в голубых небесах, высветило берега слева и острова справа. Да, всё на всё похоже. Вода прозрачна, как байкальская. И берега будто оттуда. А вот скалы как Североморские. А вечером, на закате казалось, что придвинулись к Средиземноморью малиновые Саяны. Потом пошли пологие горы, округлые сопки, совсем как Уральские меж Европой и Азией.
Будто всё в мире собралось именно сюда, образуя берега этой купели христианства.
В каюте. Не образ предо мною, а я пред образом. Свет на иконе, отражаемый от бегущих волн. Образ, и без того живой, оживает ещё более.
ДВЕ ФРАЗЫ. Поразившие меня, услышанные уже очень давно. Первая: человек начинает умирать с момента своего рождения. И вторая: за первые пять лет своей жизни человек познаёт мир на девяносто восемь процентов, а в остальное время жизни он познаёт оставшиеся два процента.
Гляжу снизу, из темноты, на освещённый солнцем купол церкви и думаю: а что же я познал в этих двух процентах? Мир видимый и невидимый? Его власть надо мной и подобными мне?
Всё-таки двух процентов маловато.
ДАВНО СОБИРАЛАСЬ прийти к нам гроза, издалека посверкивала и погромыхивала и вот – подошла. Но уже ослабевшая. Наступает с запада на восток. С нею тащится дождь, скупой и холодный. Гром скитается под небесным куполом, ищет выхода из него. Гром подхлёстывают плётки молний. Но не находит, умолкает, собирает силы. Опять начинает греметь и ходить по небу, всё ищет место для выхода в потустороннее пространство. Которое и непонятно и неотвратимо.
МИР ВО ЗЛЕ лежит. Вот тоже привычная фраза. Да кто ж его клал в это зло? Сам, как боров в лужу, улёгся и хрюкает. Я бы и такого любил, если б он понимал, что надо вставать. Нет, доволен, хрюкает.
Любить не могу пока, но уже всё-таки жалею. Нам же тяжелее, чем первым христианам: в аду живём. А они не причащались, пока не было видимых знаков схождения Святаго Духа на Дары.
ТАМАНЬ, ТАМАНЬ. А, может быть, и в самом деле не надо больше ездить в Тамань. Может, и права Надя: «Я не хочу в Тамань, я там буду всё время плакать». Может, и мне пора только плакать.
Тамань – самая освещённая в литературе и самая неосвещённая в жизни станица. Во тьме Таманской я искал дом, где меня ждал Виктор Лихоносов. Меня облаяли все таманские собаки, да вдобавок чуть не укусили, да я ещё и чуть не выломал чей-то близкий к ветхости забор, зацепившись в темноте обо что-то. Стал падать, но почуял, что опёрся на что-то живое, которое шевельнулось и произнесло: «Мабуть, Микола?» Мы оба выпрямились. Я разглядел усатого дядьку, который держался за забор, и спросил его, где такой-то дом на такой-то улице? Казак был прост как дитя природы: «Пойдёшь от так и от так, трохи так, и зараз утуточки». Давши такую директиву, казак рухнул в темноту, повалил забор и исчез. Для семьи до утра, для меня навеки.