Майерс бросил быстрый взгляд на Енсена, устроившегося слева от него. Маленький человечек казался спокойным, но складка между бровями выдавала некоторую тревогу.
Обед закончился, прозвучали разные объявления, присутствующие поблагодарили организационный комитет, был представлен президиум — начались бесконечные приготовления, направленные на то, чтобы смутить оратора.
Майерс пристально посмотрел на Блока, поймал его взгляд и быстро показал два пальца — знак победы. Вперед покажи им Барри!
Но получится ли?.. Речь была странной, почти донкихотской. В газете она выглядела бы весьма необычно, если бы кто-нибудь захотел ее напечатать, но была полна скрытых намеков — если верить Енсену и его компьютеру.
Блок поднялся на ноги. Он легко шагнул на помост и положил записки на кафедру. У него всегда хорошо получались подобные вещи; Блок делал это незаметно, так что аудитория не испытывала раздражения от того, что он собирается прочитать заготовленную заранее речь.
Майерс вдруг вспомнил, как во время одного из выступлений оратор, сделав выразительный жест, сбросил свои записки с кафедры. Конечно, он собрал листы и продолжил речь, но аудитория его уже не слушала. Момент был безнадежно потерян.
Блок улыбнулся и медленно заговорил. (Давай, Барри, разогревайся поскорей.)
Казалось, Блок его услышал. Он ускорил ритм речи. Временами он делал короткие паузы — видимо, не мог разобрать какой-то из значков Енсена, но, к счастью, создавалось впечатление, что он это делает специально, подчеркивая смысл сказанного. Тут срабатывала внешность.
Потом он заговорил быстро и эмоционально. Вскоре Майерс с удивлением сообразил, что слышит бой барабанов. Это были те самые ключевые фразы, которые Блок произнес с нужным выражением, — аудитория начала просыпаться.
В одном месте люди рассмеялись, послышались аплодисменты. Майерс никогда ранее не видел, чтобы выступления Блока прерывались аплодисментами.
Лицо Блока раскраснелось, один раз он так стукнул по кафедре, что стоявшая на ней лампа подскочила. (Только не сбрось ее на пол, Барри!) В ответ аудитория затопала ногами.
Майерс почувствовал растущее возбуждение, хотя ему было прекрасно известно, как тщательно готовилась эта речь. Он наклонился к Енсену:
— Ему удалось зажечь аудиторию, не так ли?
Енсен коротко кивнул. Его губы едва двигались.
— Да. И может быть…
Блок сделал короткую паузу — чтобы напряжение возросло еще больше, — а потом с грохотом опустил ладонь на кафедру, схватил манускрипт, смял его и отбросил в сторону.
— Мне это больше не нужно, — заявил он, и в его голосе явственно зазвучали ноты триумфа. — Я не хочу этих бумаг. Я написал свою речь заранее, не видя вас; я буду говорить от всего сердца, скажу то, что приходит мне в голову сейчас, друзья американцы, вы и я, вместе, — о том, что мы видим вокруг сегодня, и то; что я мечтаю увидеть, друзья мои, и поверьте — это не одно и то же!
В ответ раздался оглушительный рев.
Майерс схватил Енсена за руку:
— Он не сможет сам добраться до конца!
Но Майерс ошибся. Блок продолжал свою речь, прерываемую оглушительными криками и аплодисментами. Уже не имело значения, слышит его кто-нибудь или нет. Блок поднял руки вверх, словно собирался обнять всю аудиторию, и в этот момент отчетливо прозвучал чей-то голос:
— Давай! Покажи им!
И Блок дал. То, что он говорил, не имело ни малейшего значения — но когда он закончил, зал устроил ему пятиминутную овацию.
— Что произошло? — спросил Майерс, пытаясь перекричать неимоверный шум. (Он и сам аплодировал, не жалея ладоней.)
Енсен продолжал сидеть. Казалось, маленький человечек окончательно раздавлен; потом, притянув к себе Майерса, он проговорил дрожащим голосом:
— Неужели вы сами не видите, что произошло? На то был один шанс из тысячи. Ближе к концу я начал подумывать, что это возможно. Такое может случиться…
— О чем вы говорите?
— Аудитория прошла точку возгорания — Блок впервые в жизни выступал перед такой аудиторией, но ведь и оратор тоже имеет точку возгорания. Именно это и случилось с Блоком, а такой оратор сумеет повлиять на общественное мнение и сдвинуть горы.
— Кто? Барри?
— Да.
— Так это же замечательно!
— В самом деле? В таком состоянии он обладает колоссальной властью, и как только Барри это поймет, он перестанет в нас нуждаться. И куда он пойдет? Далеко не всегда люди, обладающие такой харизмой, вели человечество к бессмертной славе.
Вокруг них толпились люди.
— Это было совсем нетрудно, — негромко проговорил Блок, обращаясь к Майерсу. — И я чувствую себя просто великолепно! — Он, смеясь, повернулся к боготворящей его толпе.
Майерс с сомнением смотрел ему вслед, а в глазах Енсена появился страх.
Последний челнок
Вирджиния Ратнер вздохнула:
— Полагаю, когда-то должен быть и последний раз. Ее глаза с беспокойством обратились в сторону моря, сверкающего под теплыми солнечными лучами.
— Напоследок нам повезло — выдался отличный денек, хотя дождь с градом лучше соответствовал бы моему настроению.
Роберт Гилл, старший офицер Космического агентства Земли, посмотрел на нее без особого сочувствия.
— Перестань хандрить. Ты же сама сказала: должен быть последний раз.
— Но почему мне выпало быть пилотом?
— Потому что ты наш лучший пилот и мы хотим, чтобы все прошло без проблем. А почему я должен демонтировать агентство? Удачного завершения!
— Удачного завершения? — Вирджиния наблюдала за погрузкой, неподалеку выстроилась длинная цепочка дожидающихся своей очереди пассажиров.
Последний полет.
Она управляла челноками вот уже двадцать лет, и все это время знала, что когда-нибудь наступит последний рейс. Можно было бы предположить, что это знание ее состарит, но в волосах Вирджинии не появилось седины, а на лице — морщин. Может быть, жизнь в условиях постоянно меняющейся гравитации имела к этому какое-то отношение.
Однако мятежное настроение ее не покидало.
— Вот если бы последний челнок взорвался при взлете, в этом была бы некая впечатляющая ирония — или справедливость. Так мне, по крайней мере, иногда кажется. Протест самой Земли.
Гилл покачал головой:
— Строго говоря, я должен подать рапорт куда следует о том, что ты ведешь подобные разговоры, однако я прекрасно понимаю, что на тебя просто напал приступ ностальгии.
— Ну давай, подай на меня рапорт. Меня занесут в категорию неуправляемых особ и лишат лицензии пилота. И тогда я займу место среди последних шестисот шестнадцати пассажиров — пусть их будет на одного больше. Какой-нибудь другой пилот войдет в историю как последний…
— Я не собираюсь на тебя доносить. Не говоря уже о том, что никаких непредвиденных неприятностей ждать не приходится. Взлеты челноков совершенно безопасны.
— Не всегда, — мрачно заявила Вирджиния Ратнер. — Был же случай с «Энтерпрайз-шестьдесят».
— Нашла о чем вспомнить. Это произошло сто семьдесят лет назад, а с тех пор не зарегистрировано ни одной космической катастрофы. Теперь, после открытия антигравитации, никто не рискует даже своими барабанными перепонками; рев взлетающей ракеты — давно забытый анахронизм. Послушай, Ратнер, тебе пора на верхнюю палубу. До взлета осталось меньше получаса.
— Ну и что? Может быть, напомнишь мне, что взлет полностью автоматизирован и мое присутствие на капитанском мостике по большому счету никому не нужно?
— Ты это и без меня прекрасно знаешь, но по инструкции должна быть на своем месте — не говоря уже о традициях.
— А теперь, мне кажется, ты стал жертвой ностальгического настроения — наверное, вспомнил времена, когда от пилота многое зависело и его имя не канонизировали только за то, что он присутствовал при окончательном уничтожении чего-то великого.
Потом Вирджиния Ратнер добавила:
— Ну, я пошла.
И с этими словами направилась в сторону главного подъемника, где словно превратилась в пушинку, которую тащит вверх легкий ветерок.
Она вспомнила прежние дни, когда антигравитация еще не стала привычной и для старта использовались громадные установки, превышающие своими размерами сам челнок, да и работали они плохо, какими-то рывками, так что космонавты предпочитали обычные лифты.
Теперь каждый корабль имел собственные миниатюрные установки, создающие антигравитацию. Они действовали безотказно и использовались для подъема пассажиров, которые принимали это как должное, и для обычного груза — команда уже давно научилась обращаться с крупными предметами, не имеющими веса, но обладающими инерцией.
Ни один летательный аппарат, построенный людьми, не был столь великолепным и сложным, полностью компьютеризированным, как последние модели челноков, снабженные антигравитационными установками. За ними не угнаться обычной ракете, работающей на химическом топливе, — примитивному динозавру!
Что же до кораблей, обитающих в космосе и перемещающихся от одной орбитальной станции к другой — или даже летающих на Луну, — им почти не приходилось иметь дело с гравитацией, поэтому это были простые и в некотором смысле хрупкие конструкции.
Вирджиния находилась в каюте для пилотов, панели приборов показывали состояние всех бортовых устройств, местонахождение грузов, число и расположение членов команды и пассажиров. (Никого нельзя оставить. Об этом даже и помыслить невозможно!)
Телевизионные камеры обеспечивали полный обзор того, что окружало корабль, и Вирджиния задумчиво смотрела вдаль, туда, откуда в далекие героические дни человечество впервые шагнуло в космос. Именно тут были задуманы и построены первые космические станции, автоматические заводы, требующие, впрочем, постоянного надзора, — целые поселения, где жило до десяти тысяч человек.
Теперь с огромным технологическим центром было покончено. Его разобрали по частям, и вот осталась п