Но только в определенном смысле и этот первый имел на своем борту человека.
Возле стартовой площадки собрались представители разных правительств, разных промышленных компаний, разных общественных и экономических групп. Были там и телеоператоры, и журналисты.
При нулевом счете заработали двигатели, и корабль начал внушительный подъем.
Кейн словно бы откуда-то слышал вой рассекаемого воздуха и чувствовал гнет ускорения. Он высвободил свое сознание, приподнял его и выдвинул вперед, оборвав прямую связь между ним и телом, чтобы не замечать боли и других неприятных ощущений.
Как сквозь туман он понимал, что его долгое путешествие близится к концу. Ему уже не надо будет принимать хитрые меры, чтобы люди не поняли, что он бессмертен. Ему уже не надо будет держаться незаметно, вечно скитаться, меняя имена и личности, манипулируя чужим сознанием.
Конечно, не все шло гладко. Например, возникали легенды о Вечном Жиде и Летучем Голландце… Но он уцелел. Его не разоблачили.
Он видел свое место в небе. Видел сквозь всю плотную массу корабля. Ну не то чтобы видел. Но более точного слова у него не находилось.
Впрочем, он не сомневался, что точное слово существует. Он не мог бы объяснить, как узнал хотя бы ничтожную часть того, что знал. Просто пока одно столетие сменялось другим, он постепенно обрел эти знания с уверенностью, которая не нуждалась в объяснениях.
Возник он как яйцо (или как нечто, для обозначения чего слово «яйцо» было наиболее подходящим), положенное на Земле еще до того, как бродячие охотники, которые позднее стали называться людьми, построили города. Его родитель выбрал Землю с большим тщанием. Далеко не всякий мир был пригоден для такой цели.
Но какой мир подходит? Какие существуют критерии? Этого Кейн и сейчас не знал.
А разве оса-наездник должна изучать арахнологию прежде, чем отыскать паука единственного подходящего для ее потомства вида и парализовать его укусом, сохраняя в нем жизнь?
В конце концов он вышел из яйца, принял облик человека, стал жить среди людей и обороняться от людей. И его единственной целью было заставить людей пойти путем, который завершится кораблем и тайником внутри корабля, с ним самим внутри тайника.
Потребовалось восемь тысяч лет усилий и разочарований. Теперь, когда корабль покинул атмосферу, место в небе стало более четким. Это был ключ, отпиравший сознание. Это был последний кусочек головоломки, завершающий картину.
В том месте поблескивали звезды, невидимые невооруженному человеческому глазу. Одна пылала особенно ярко, и все существо Кейна устремлялось к ней. Слово, которое столько времени зрело в нем, вырвалось наружу.
— Мой дом, — прошептал он.
Он знал? Изучает ли лосось картографию, чтобы найти верховье речки, где за несколько лет до этого он вышел из икринки? Завершился последний этап в медленном взрослении, которое потребовало восьми тысяч земных лет, и Кейн был уже не личинкой, а взрослой особью.
Взрослый Кейн вырвался из человеческой плоти, которая оберегала личинку, и вышел из корабля. Он устремился вперед с немыслимой скоростью — к своему дому, откуда когда-нибудь он отправится блуждать по космосу, чтобы отложить яйцо на какую-нибудь планету.
Он мчался через космос, не вспоминая о корабле, в котором остался пустой кокон. Он не думал о том, что гнал целый мир к овладению техникой и космическими полетами для того лишь, чтобы нечто, называющееся Кейном, могло стать взрослым и исполнить свое предназначение.
Какое дело пчеле до цветка, когда она кончает сосать нектар и улетает?
Сердце женщины
Флора была девушкой современной и образованной, но ее требовательность могла доконать даже поклонников богини Дианы.
К тому же Флора Миллер была писаной красавицей. Об этом и ей самой было хорошо известно, но, как она объяснила трем наиболее преданным обожателям, красота отнюдь не даровала ей счастья.
— Исполнять желания способны не только злые духи, — добавила она. — Богиня Афродита, если договориться, тоже может пойти навстречу. Такое порой случается.
— А как же. Афродита все-таки, — горячо согласился Томас.
Ричард кивнул, а Генри только вздохнул.
— Я просила богиню даровать мне мужа, с которым могла бы познать самое настоящее счастье. Она подарила мне красоту, но, увы, пока результаты неудовлетворительны. Я нравлюсь многим мужчинам, но, думаю, далеко не с каждым из них могла бы быть на седьмом небе. Поэтому Афродита послала мне еще один дар. Тот, кто станет моим супругом, тоже сможет обратиться к ней и она исполнит то его желание, которое сделает меня счастливой. Среди всех претендентов на мою руку и сердце я избрала вас троих как наиболее мне симпатичных. Если расскажете, каким образом намерены меня осчастливить, я смогу сделать окончательный выбор. Согласны?
— Согласны, — хором ответили все трое.
— У вас есть тридцать секунд на размышления, — предупредила Флора.
Первым заговорил Томас.
— Мне нет нужды тратить время на размышления, я могу ответить сразу.
Томас, к сожалению, был несколько толстоват, но подбородок имел решительный.
— Счастье наступает для женщины только в условиях полной финансовой обеспеченности. — Он говорил быстро и уверенно. — Выходите за меня, Флора, и я попрошу Афродиту даровать мне успех в делах. Пусть богиня пошлет удачу, которая обернется прибылью от каждого моего предприятия. У нас с вами, Флора, денег всегда будет больше, чем мы успеем потратить, вы почувствуете себя уверенной — и, следовательно, очень счастливой.
— Гмм, — протянула Флора задумчиво.
Недолгое молчание нарушил Ричард:
— Что за чепуха, не слушайте его, Флора. Томас готов трудиться не покладая рук, чтоб упрочить ваше благосостояние, но вам придется сидеть в одиночестве. Конечно, вы станете несчастной!
Ричард имел смуглый цвет лица, живые блестящие глаза и ослепительно белые зубы.
— Станьте моей женой, Флора, и у вас будет все, о чем только может мечтать женщина. Романтика! Я попрошу Афродиту о даре обожать вас вечно. Научусь божественно танцевать, положу к вашим ногам самые прекрасные места на земле, познакомлюсь с самыми обворожительными людьми. И никогда не перестану любить вас. Моя любовь сделает вас счастливой, абсолютно счастливой.
— Вот тебе и на! — озадаченно произнесла Флора.
Генри приступил к делу без обиняков.
— Беспрестанные удовольствия могут прискучить, а вечное обожание надоест. Вы станете тосковать, а значит, счастье покинет вас.
У Генри было худое лицо и высокий умный лоб.
— Вы должны рассуждать как современная женщина, — продолжал он. — А в наши дни американская жена прежде всего должна быть инженером. У вас появится одна машина для мытья посуды, другая для стирки белья, еще одна для сушки его и еще одна для глажки. Вы только подумайте, что это означает! У вас будет машина, которая станет обогревать дом, и машина, которая сделает его прохладным в жаркую погоду. Вам понадобятся машина для разогрева пищи и машина для ее охлаждения. А также машины, которые будут взбивать тесто, согревать вас ночью, переносить с одного места на другое. Машины позаботятся о вашем загаре, и машины будут развлекать вас. Когда-нибудь с помощью машины мы даже полетим на Луну или на Марс. И все они станут вам подчиняться, от них будут зависеть комфорт и счастье вас и вашей семьи. Выходите за меня замуж, Флора, и я позабочусь о том, чтоб все ваши машины оставались безупречно исправными.
В восхищении Флора обвила руками шею Генри и прошептала:
— Я ваша.
Профессия
Джордж Плейтен сказал с плохо скрытой тоской в голосе:
— Завтра первое мая. Начало Олимпиады!
Он повернулся на живот и через спинку кровати пристально посмотрел на своего соседа по комнате. Неужели он не чувствует того же? Неужели мысль об Олимпиаде совсем его не трогает?
У Джорджа было худое лицо, черты которого еще более обострились за те полтора года, которые он провел в приюте. Он был худощав, но в его синих глазах горел прежний неуемный огонь, а в том, как он сейчас вцепился пальцами в одеяло, было что-то от затравленного зверя.
Его сосед по комнате на мгновение оторвался от книги и заодно отрегулировал силу свечения стены, у которой сидел. Его звали Хали Омани, он был нигерийцем. Темно-коричневая кожа и крупные черты лица Хали Омани, казалось, были созданы для того, чтобы выражать только одно спокойствие, и упоминание об Олимпиаде нисколько его не взволновало.
— Я знаю, Джордж, — произнес он.
Джордж многим был обязан терпению и доброте Хали; бывали минуты, когда он очень в них нуждался, но даже доброта и терпение могут стать поперек глотки. Разве сейчас можно сидеть с невозмутимым видом идола, вырезанного из дерева теплого, сочного цвета?
Джордж подумал, не станет ли он сам таким же через десять лет жизни в этом месте, и с негодованием отогнал эту мысль. Нет!
— По-моему, ты забыл, что значит май, — вызывающе сказал он.
— Я очень хорошо помню, что он значит, — отозвался его собеседник. — Ровным счетом ничего! Ты забыл об этом, а не я. Май ничего не значит для тебя, Джорджа Плейтена… и для меня, Хали Омани, — негромко добавил он.
— Сейчас на Землю за новыми специалистами прилетают космические корабли, — произнес Джордж. — К июню тысячи и тысячи этих кораблей, неся на борту миллионы мужчин и женщин, отправятся к другим мирам, и все это, по-твоему, ничего не значит?
— Абсолютно ничего. И вообще, какое мне дело до того, что завтра первое мая?
Беззвучно шевеля губами, Омани стал водить пальцем по строчкам книги, которую он читал, — видимо, ему попалось трудное место.
Джордж молча наблюдал за ним. «К черту! — подумал он. — Закричи, завизжи! Это-то ты можешь? Ударь меня, ну сделай хоть что-нибудь!»
Лишь бы не быть одиноким в своем гневе. Лишь бы разделить с кем-нибудь переполнявшее его возмущение, отделаться от мучительного чувства, что только он, он один умирает медленной смертью!