«Бу-ух!» — грохнул за деревом еще один выстрел, и лесное эхо пошло его раскатывать по чащобам.
— Смотри! — показал мне Котяра лапой за дерево.
Я обернулся и увидел, как под луной к лесу под ручку уходили профессор с белокурым красавцем Жориком. Месье Леон говорил ему что-то возбужденно. А Жорик смеялся нежным баритоном.
— Иди за мной,— поманил меня Котяра лапой и стал обходить мощное дерево слева, подняв хвост трубой.
Я хотел встать, но сил не было, и я пополз за котом на четвереньках. С той стороны дерева тоже сидел человек в коричневом старинном сюртуке. Я чуть не уткнулся лицом в его заштопанный локоть. Котяра потерся мордой о его колено и сказал тихо:
— Второй после Есенина… Люблю…
Человек сидел, откинув курчавую голову на теплую кору. Он, выставив локоть, прижимал ладонью кровавую рану на животе. Между пальцами стекала на траву темно-алая кровь. В другой откинутой руке еще дымился курковый пистолет. Он посмотрел на меня голубыми злыми глазами и стал сбивчиво говорить по-французски.
Когда он закончил, я, собрав все свои познания, смог ответить ему только:
— Не компроне, месье.
Он опять зло посмотрел на меня, показал пистолетом в сторону уходящей к лесу пары и заговорил отрывисто:
— Это невозможно, наконец!… Я же попал в него! [Parole?] d'honneur!… А он уходит как ни в чем не бывало… Уходит каждый раз! Когда же разрушится наконец этот conspiration de silence!… Я больше не могу это выносить!… Надо объяснить этим господам! Оъяснить coute gue coute, что они нечисто играют! Сделайте хоть что-нибудь! Я уже не могу. Я устал, наконец… Voila tout…
Он откинулся головой на теплую кору, закрыл глаза и замолчал. А я все смотрел на его заштопанный локоть, на бахрому его износившегося воротника…
Проснулся я от выстрелов. «Бах-бах»,— дуплетом стукнули два выстрела. Я открыл глаза и не понял, где я нахожусь. Я лежал нераздетый, в кроссовках, на чужой, пахнувшей хлоркой койке. Над моей головой на покрашенной «слоновкой» стене сиял великолепный солнечный луч. Мрачная желтоватая стена завидовала его золотому великолепию.
В сиянии луча на мрачной стене чернела царапина волнистой линией, какой математики обозначают бесконечность… Если бы я знал тогда, что в моих руках уже находится ключ ко всей этой кошмарной истории! Но я тогда не обратил внимания на царапину (хотя хорошо запомнил ее), я тогда вообше не понимал, где я нахожусь… Я перевернулся на другой бок — увидел начатую бутылку на столе и все вспомнил.
Я подошел к окну. Пряма под моим окном у ворот гаража я увидел голубую крышу машины. Проснулся я не от выстрелов — кто-то подъехал на машине к гаражу и вышел из нее. Как выстрелы, бухнули две закрывавшиеся дверцы. Я поискал глазами того, кто приехал, и увидел ее. Она была в светлых джинсах и в белой маечке. Я поискал глазами того, с кем она приехала, и не нашел никого. В руках она держала большую сумку. Я догадался, что приехала она одна. Просто сумка лежала на соседнем сиденье. Поэтому и было два «выстрела». Сначала она вышла сама и закрыла дверь за собой, потом вынула сумку и опять закрыла.
Она сказала кому-то невидимому в гараже:
— Не ставьте машину. Я сейчас уеду. Только сумку положу.
И пошла по асфальтовой дорожке к дому, склонившись на один бок. Тяжелая, видно, была сумка. И важная — никому ее донести она не доверила.
Внизу из гаража вышел человек в синем комбинезоне и бейсбольной шапке с большим козырьком. Он поглядел ей вслед, покачал головой и захлопнул ворота гаража. Он опять посмотрел ей вслед (она уже поднималась на крыльцо), зачем-то стукнул от души ногой по колесу машины и, насвистывая, пошел за угол флигеля.
Я вернулся к столу. Который был час, я не знал. Но, очевидно, уже поздний. Она уже успела побывать у «Белосельских», вернуться, переодеться и уже съездить куда-то за сумкой. Времени уже было много. А за мной не приходили. Я подошел к двери, послушал коридор. Там было абсолютно тихо. Будто вымерло все.
Я вернулся к столу. На нем все было как ночью. И завтрака мне не принесли. Будто забыли про меня. А может, действительно забыли? Откуда мне знать, что могло произойти у «Белосельских». Может, там случилось такое, что им теперь вообще не до меня.
Я и не заметил, как машинально налил себе в фужер. Задумавшись, налил чуть-чуть. Если завтрака не принесли, если обо мне забыли… Я выпил и закусил лососем. Стало веселей…
Потом, когда я вспоминал всю эту авантюру, я не верил себе. Честное слово, не верил, что я на такое способен. Тут, конечно, сыграл свою роль и этот глоток (но небольшую роль), и то, что меня забыли, и больше всего она! Самое главное, конечно, она.
Расскажу по порядку. По разделениям, так сказать. «Делай-раз, делай-два». Я выглянул в окно. Двор был абсолютно пуст. Потом я узнал, что было время обеда. Я сначала удивился, что в этой частной тюрьме не догадались поставить на окна решетки, но потом вспомнил слова Юрика: «По гостям охрана стреляет без предупреждения» — и успокоился.
Через окно по узкому карнизу я дошел до водосточной трубы, по ней спустился к гаражу. Вокруг не было ни души. Я поискал на земле какую-нибудь железяку потяжелей, но не нашел. От крыльца я услышал ее голос, а в кармане обнаружил свой ригельный ключ. И опять успокоился.
На мое счастье задняя дверь была открыта. Да и зачем в своем частном владении их закрывать? Где стреляют без предупреждения. Я нырнул под сиденье, скрючился и затих. Я слышал, как стучат ее каблучки по асфальту. Почему-то я знал, нет, я был просто уверен, что она не подведет. Ведь она королева!
Она села за руль и бросила рядом с собой сумочку. Маленькую черную сумочку. Я лежал, скрючившись, за ее сиденьем и видел.
Машина завелась сразу, бесшумно, еще не успела остыть. Задом она отъехала от гаража, развернулась. Тут наступил мой черед. Я сел за ее спиной и приставил ригельный ключ в выемку между скулой и шеей. Я чувствовал, как она вздрогнула. Я боялся, что она заорет. Но она молчала. Только искала меня глазами в зеркале заднего вида. И остановила машину.
Я сказал:
— Люда, не делай глупостей.
Она сглотнула. Я чувствовал ключом, как она сглотнула.
— А разве я похожа на человека, который делает глупости?
— Вперед, Людочка. Только вперед.
Она поморщилась.
— От тебя пахнет как от кота. Вонючей рыбой.
— Вперед, Людочка, — умолял я ее.
— Не горячись, советник, — сказала она. — И не дави так ножом. Мне больно.
Мы поехали к воротам.
— Извини, — я хотел убрать ключ, но чуть надавил специально. — Будет еще больней, если сделаешь глупость.
Она прибавила газу.
— Убери нож. Я и так тебя вывезу.
Но я ей не поверил.
— Потерпи чуть-чуть… Еще чуть-чуть.
Мы подлетели к воротам, она тормознула. Ворота не открывались. Она нажала на сигнал и крикнула в окно:
— Скорей! Я опаздываю!
Дожевывая на ходу что-то, выскочил из будки камуфляжный охранник, помогал расходиться воротам. Электромотору помогал.
— Отлично, — сказала она ему. — Бай-бай.
И охранник расцвел. И он понимал, что перед ним королева.
— Ну,вот, а ты боялась,— это она сказала мне, когда мы выехали.
Она затормозила только у выезда на проспект.
— Убери нож, советник. Больно же…
Я и не заметил, что так и держал ригельный ключ у ее горла, у синей жилочки под скулой. Я убрал ключ, а на горле осталась розовая вмятина. Она потерла себе шею.
— Ты бандит, а не советник. Такой же, как он, бандит. И советник у него с ножом!
— Это не нож, — оправдывался я. — Это ключ от моей квартиры.
— Ну да? — не поверила она. — Покажи.
Я вложил в ее протянутую руку ключ. Она повертела его в руках.
— Ты не советник, а аферист… Кстати, ты действительно ничего не знал про бумаги в стульях?
— Как тебе сказать…
— Так и скажи.
— Что они там, конечно, не знал. Но что они должны быть — чувствовал.
— Слушай, — сказала она. — Садись рядом со мной. А то так неудобно разговаривать.
— Спасибо, — поблагодарил я. — Большое тебе спасибо. Дальше я сам. Я очень опаздываю.
— И домой не заедешь?
— Зачем?
— Переодеться хотя бы. Нельзя в такую жару ходить таким чучелом. Будто на лыжах собрался.
Она смеялась, а я ей объяснил:
— Меня хватиться могут. Домой мне нельзя.
— Ты же со мной! — сказала она. — Со мной ничего не бойся. — Она хлопнула по сиденью с сумочкой. — Садись. Я до дома тебя довезу. Хоть переоденешься. На человека станешь похож. и я к ней пересел. О чем мы с ней говорили дорогой, я уже плохо помню. Я смотрел на нее. А она на дорогу. Когда мы перелетели Троицкий мост, она спросила:
— Дальше куда?
— На Мойку.
По Марсову полю мимо желтых казарм лейб-гвардии Павловского полка мы вылетели на Мойку у Михайловского сада и встали под светофором. Она спросила небрежно:
— А дом какой?
Я назвал ей номер дома. Она подкатила как раз на то место, где вчера вечером стоял ее черный джип. Я сказал ей:
— Большое тебе спасибо, Люда.
— Пожалуйста, Ивасик, — ответила она.
Я удивился, откуда она знает, что я Ивасик. Может, это Константин ей сказал.
— Не узнал меня, Ивасик. Нехорошо свою первую любовь не узнавать.
На меня смотрели светло-серые, перламутровые глаза… Она взяла меня за подбородок, приподняла голову, всмотрелась.
— А глазки-то у тебя прежние, Ивасик…
Это она мне про «глазки» сказала!
— Значит, ты так на Мойке-помойке и живешь?
— Так и живу… Слушай, когда ты меня узнала?
Она, извиняясь, развела руками.
— Только когда ты номер дома назвал.
— Ты мой дом помнишь?
— А как же! Самое яркое воспоминание детства. Наши бабушки у вашей парадной всегда прощались. Вот здесь, — она показала на парадную. — Только у вас здесь теперь все по-другому.
— Теперь тут крутые люди живут.
Она сбоку прищурилась на меня.
— Значит ты теперь — «крутой Ивасик»?
— Я — нет.
Она засмеялась.