Всклокоченный эрудит, стоявший у двери, восхищенно воскликнул:
— С такими «пушкинистами» я готов читать Пушкина дни и ночи!
Последнюю фразу он обратил какой-то сердитой полной даме в президиуме. Зал захохотал. И Натали засмеялась искренно.
— Мерси, мсье. Уж если вы первый начали, да? Позвольте и мне сказать два слова в ваш адрес, да?
— Да! Да! Да! — замотал косматой головой эрудит.
— Мерси, — опять поблагодарила его Натали. — Сначала я хочу ответить на ваше замечание насчет русских женщин. Помните? Да?
— Про генную память о татарском иге! — напомнил всему залу эрудит.
— Вот именно, — лучезарно улыбалась ему Натали.— Вы ошибаетесь, мсье. Или в вас говорит обида за то, что русские женщины вас недооценивают. Да? Они великолепны! Мой жених, да? — она повернулась к подсевшему в президиум Жорику. — Он чуть не потерял в Петербурге голову… Да?
Жорик заржал во весь рот и захлопал в ладоши, будто Натали отпустила ему комплимент.
А она продолжала:
— Я могла уехать из Петербурга совсем одинокой. Да? Если бы нас с моим женихом не связывали общие интересы.
Жорик тут же перестал хохотать. И уставился на Натали удивленно. Зал недоуменно молчал. А генерал наклонился ко мне.
— И красавец — агент! Непосредственно!
Натали обратилась к застывшему с открытым ртом косматому эрудиту:
— А второе мое замечание — насчет русских мужчин. Да?
Генерал впился в мою руку:
— Неужели все о вас расскажет?
Натали задумчиво улыбнулась косматому.
— Мсье, вы обвинили Россию в отсутствии «исторического сознания», да?
Косматый гордо кивнул.
— Мсье, здесь, в Петербурге, я впервые увидела белую ночь. Да? Когда на небе одновременно догорает закат и разгорается заря… Здесь, в Петербурге, я впервые поняла, что такое — историческое сознание. Да? Это когда причина и следствие существуют одновременно… Да?
— Красиво! — похвалил ее косматый. — А при чем тут русские мужики?
Натали смущенно улыбнулась.
— Мне открыл это русский мужчина.
— Пьяный! — уточнил косматый.
— Жють-жють, — засмеялась Натали.
А косматый громко захохотал.
— Русский мужик по пьяни и не такое может ляпнуть! Вы еще плохо знаете русских мужиков, мадам!
— Мадемуазель, да? — поправила его Натали.
— Тем более! — возликовал почему-то косматый.
Натали подождала, когда он успокоится, и сказала:
— Вы правы, мсье. К сожалению, я еще очень плохо его знаю. Да?
Генерал Багиров даже подпрыгнул на стуле.
— Что она от вас хочет, Слава? Не понимаю!
Рядом с Натали уже стоял мсье Леон. Он ей что-то сказал по-французски. Она покраснела. А профессор объяснил залу:
— Господа, мои ученики просто влюблены в ваш замечательный город. Смею надеяться, что именно на моих лекциях зародилась эта любовь.
Зал был очарован!
Когда отгремели овации, за столом президиума встал разрумянившийся «пожилой ангел».
— Господа! Вернемся к теме конференции. Лично я с нетерпением ожидаю сообщения о новых материалах, найденных в архиве барона Геккерна.
Его тут же поддержали нетерпеливые голоса. Особенно звездные дамы интересовались новыми материалами о несчастной возвышенной страсти. Они потребовали, чтобы Натали немедленно перешла к делу.
И она перешла…
— Господа, самые новые материалы найдены у вас в Петербурге. Да?
В зале зашушукались. Натали вышла к краю сцены.
— Рассказать о них я попросила своего друга. Да? Вашего земляка, историка… да? — она всмотрелась в темноту зала. — Слава, иди сюда! — она не нашла меня на месте. — Где ты, Слава?
Я рванулся с места. На моем плече повис генерал Багиров.
— Спокойно, Слава! О каких материалах идет речь? Отвечайте!
— О бумагах, которые я вычислил… Пустите.
— О моих бумагах?! — поразился Багиров. — Откуда они у вас?!
— Это бумаги Пушкина! Они принадлежат всем! — я хотел встать.
— Сидеть! — прижал меня к стулу генерал. — Сидеть! Непосредственно!
Не знаю, чем бы все кончилось, если бы не «пожилой ангел». Критский увидел нашу возню.
— Ярослав Андреич, идите сюда. Кто там вас хватает? Не вижу! Э-э-э, батеньки мои! Господин Багиров, поимейте «историческое сознание». Отпустите молодого человека! Это же безнравственно… так его хватать…
Весь зал смотрел на нас с интересом.
— Подлец! — прошептал генерал. — Искусствовед в штатском!
Он встал и вышел в фойе.
В полной тишине звездного зала я поднялся на сцену. Первое, что я увидел, — суровое лицо Константина. Я ощущал на себе его обжигающий металлический взгляд. В душном зале мороз пробежал у меня между лопатками. Но мне улыбнулась Натали и подвела меня к пюпитру…
Я слышал, как за моей спиной о чем-то возбужденно говорил по-французски профессор. А его, тоже по-французски, добродушно успокаивал «пожилой ангел». Одним взмахом своего накрахмаленного крыла он мог тут же вызвать охранников. И я бы мгновенно отправился следом за чернокожим наследником. Но Критский почему-то не делал этого…
Натали шепнула мне:
— Ты не забыл, что я обещала? Да?
Как же я мог такое забыть?!
Зал уже начал нетерпеливо покашливать. Я достал из кармана смятые листы черновика и разгладил их на пюпитре. Но ничего не увидел. Надо признаться, на сцене я находился первый раз в жизни. От волнения мои торопливые строчки расплывались перед глазами. Я уже не помнил тех четких доказательств зловещего заговора, который задумал барон Геккерн, а осуществили комильфотные молодые люди из «шайки».
И я начал со строчек, которые по моей просьбе перевела у меня дома Натали с четырнадцатой страницы Геккерновых бумаг. Строчки эти находились под подчеркнутой таинственным автором цифрой 1841. И я прочитал наизусть:
Весной в своей берлоге проснется медведь…
В лапах он будет держать старинную, ветхую книгу…
Тигр, потерявший клыки, зарычит, но уступит…
Бурый медведь с ревом ворвется в полуночную пещеру…
Которую указала звезда, когда родился Посланец…
Только бессонный звездочет может загнать медведя
обратно в берлогу…
Месяц июль — срок последний…
Строки эти были для меня так ясны и понятны, что я запомнил их дословно. Зал недоуменно зашумел. Но Натали вмешалась и объяснила залу:
— Это грубый перевод. Да? Как это?… Подстрочник. Да? На старофранцузском языке — это стихи. Очень красивые стихи. Да?
Зал молчал. Даже косматый эрудит молчал. Я увидел, как рядом с ним поблескивают в темноте круглые очки генерала Багирова. За столом президиума возник сияющий «пожилой ангел».
— Господа, юноша нам прочитал сейчас старинный катрен из бумаг, счастливо найденных совершенно случайно, так сказать промыслом Провидения, в нашем неистощимом на чудеса славном городе. Катрен этот, очевидно, списан из каких-то очень древних книг. Автор его — некий средневековый астролог… Так сказать, Нострадамус своего рода… Слова эти имеют, очевидно, провидческий смысл. Я правильно вас понял, Ярослав Андреевич?
Я кивнул. Критский радушно вскинул крахмальные крылья.
— Так объясните же нам скорей, молодой человек, что же скрывается за этими загадочными словами? Прошу внимания, господа! Тишина в зале!
Интуитивно я чувствовал, что хорошим этот спектакль не кончится. Но отступать уже было некуда. С меня не спускала взволнованных перламутровых глаз Натали. И я сбивчиво стал объяснять:
— Бурый медведь — это Россия. Тигр, потерявший клыки,— Турция. Полуночная пещера, где родился Посланец, — Святая земля, которая в то время находилась под властью султана. Катрен предсказывает, что Россия, после недолгой борьбы, победит Турцию и овладеет Святой землей…
— Израилем?! — воскликнул косматый. — Ишь чего захотел!
— Палестиной. Так она тогда называлась, — уточнил я.
— И когда же это, по-вашему, произойдет? — ехидно вопросил косматый.
— Это не по-моему, — поправил я его. — Это предсказал, как правильно заметил Игорь Михайлович, неизвестный средневековый автор…
— Нестор! Пимен! Фалалей! — бушевал косматый эрудит.
Критский вынужден был встать и постучать ручкой по хрустальному стакану.
— Леня, успокойся. Поимей «историческое сознание», к которому ты так страстно призывал. Что ты так расстроился? Ярослав Андреич, насколько я понимаю, имеет в виду далекую историю. Не так ли?
— Да,— подтвердил я.— Человек, переписавший этот катрен, отметил его 1841 годом…
— При Николае Палкине? — возмутился эрудит. — Крепостничество, шпицрутены, Аракчеев! И все это на Святую землю?! Бред!
— Ле-ня! — неожиданно грозно рявкнул «пожилой ангел». — Ты мешаешь мне!
И эрудит мгновенно замолк. А Критский улыбнулся мне подбадривающе.
— Ну-ну, Ярослав Андреевич… Почему же именно в 1841 году вся эта, так сказать, фантасмагория должна была произойти? Я вас внимательно слушаю.
Он меня слушал действительно очень внимательно. И я приободрился.
— Не просто в 41-м году. В центурии даже назван месяц — июль!
— Скажите, какая точность! — удивился Критский.
— Действительно, точность необыкновенная для средневекового астролога, — согласился я.
— Что же произошло в июле тогда? Дай Бог память! — потер свой высокий, благородный лоб Критский.
— Могло произойти, но не произошло! — я полностью освободился от волнения,— Восьмого, если не ошибаюсь, июля 1833 года Россия подписала с Турцией Ункяр-Искелесийский мирный договор, названный так по месту подписания в местечке Ункяр-Искелеси, недалеко от Стамбула. Русская армия стояла рядом в Андрианополе, а Черноморский флот — в Босфоре, под самыми стенами Стамбула. Турецкий султан Махмуд II действительно напоминал тогда тифа, потерявшего клыки. Египетский султан Махмед-Али, вассал турецкого, поднял восстание против своего сюзерена. Его поддержала Франция. Махмуд II попросил помоши у своего недавнего врага, у России. По условиям мирного договора Россия получила беспрепятственное право прохода через проливы в Средиземное море. А море это в то время являлось ключом всей европейской политики. Кроме того, Турция обязывалась быть союзницей России на случай войны, закрывать проливы для любого неприятеля России. Договор был подписан на восемь лет. И как раз в июле 41-го года истекал его срок…