– Отец небесный… – всплеснула руками Варя. – Андрей Петрович! Ну… охти ж мне!!!
Больше она ничего не успела сказать: «цыган» окружила восхищённая, кричащая толпа студентов. Цыганка-Андрей взлетел к емельяновской люстре, подброшенный дюжиной крепких рук; вслед за ним полетели, болтая ногами, и гитаристы. Нерестов хохотал взахлёб, прислонившись к дверному косяку. Дробно заходилась смехом Спиридоновна, хихикали купеческие дочки.
– Ну это же додуматься надо было! – едва смогла выговорить между двумя приступами смеха Варя. – Аким Перфильич, вы-то ведь знали?
– И предположить не мог… – Нерестов тоже с трудом мог говорить. – Ну, Сметов, ну, голова… Цыган, говорит, надо пригласить непременно, успех концерта тогда обеспечен! А какие же цыгане согласятся бесплатно?.. Это ведь он всё ради вас, Варенька, – неожиданно добавил художник с грустной улыбкой, кивая на Андрея, который под хохот зрителей стаскивал синее платье – как брюки, через ноги. Варя залилась румянцем, нахмурилась, хотела было что-то возразить. Но в это время из прихожей примчался Чепурин:
– Варвара Трофимовна… Господин Нерестов… Там, кажись, княгиня обещанная подъехала! Встречать надобно!
– Ну, Варенька… – коротко вздохнув, Нерестов предложил Варе руку. Побледневшая девушка опёрлась на неё и твёрдой походкой хозяйки пошла вместе с художником в прихожую. А там в распахнутые двери уже входила запорошённая снегом молодая женщина в длинной, крытой бархатом шубе. Вместе с ней зашли две совсем молоденькие барышни и господин лет тридцати пяти в пальто с бобровым воротником. Замыкал шествие юноша в форме гимназиста последнего класса.
– Добрый вечер, господа! Мы на выставку картин госпожи…
Княгиня не договорила. Потому что одна из девушек, брюнетка с живыми и ясными чёрными глазами, вдруг уронила на пол муфту и, всплеснув руками, закричала на всю квартиру – звонко и радостно:
– Боже мой! Варя! Варенька! Вот ты где, оказывается!!!
– Барышня, господи! Анна Станиславовна! Аннет! – вскричала и Варя, бросаясь навстречу гостье. – Вера Николаевна, барыня, и вы! И Николай Станиславович! Да выросли-то как, не признать!
Они с барышней крепко обнялись, расцеловались, тут же и расплакались. Затем Варя перешла в объятия княгини, потом её снова перехватила Аннет.
– А я так и думала! Так и знала! – весело говорила Вера Тоневицкая, отнимая у падчерицы Варю. – Как только Марья Спиридоновна мне сказала о художнице Варваре Зосимовой, я сразу и поняла: это наша Варенька из Бобовин!
– Знали! И мне ничего не сказали! – упрекнула Аннет, прижимаясь розовой с мороза щекой к рыжим Вариным кудрям. – Как не совестно, право, маменька!
– А если бы это не она оказалась? Вы бы только расстроились напрасно… Какая же чудесная встреча! Воистину, лишь гора с горой не сходится! Что же вы с батюшкой тогда так скрылись внезапно – и ни письма, ни записки? Мы не знали, что и думать! Как здоровье Трофима Игнатьича?
– Помер тятенька, – коротко вздохнув, сказала Варя. – Сороковины неделю назад отмечали.
– Вот как? И вы уже веселитесь и принимаете гостей? – послышался из-за спины графини резкий голос. – Какой моветон, господин Казарин, вы не находите? Ничем не исправить этого простонародья, никаких чувств…
– Замолчите, Александрин, – чуть слышно сказала княгиня Вера. Лицо её побледнело от гнева. Высокая бледная барышня, закутанная в лисью шубу, брезгливо поджала губы и отвернулась к господину в бобровом пальто, ища сочувствия. Тот, подумав, покивал. Его одутловатая физиономия с куриным, срезанным подбородком приняла такое же высокомерное выражение. Однако княгиня не заметила этого.
– Примите мои соболезнования, Варенька, – со вздохом сказала она. – Трофим Игнатьевич был очень достойным и талантливым человеком. Жаль, что судьба его так не берегла. И знаете… Вы ведь должны были сразу после его смерти написать мне! Вы ведь остались совсем одна, без близких и родных. Я могла бы…
– Я не посмела вас беспокоить, Вера Николаевна, – тихо, но с достоинством ответила Варя. – И напрасно вы говорите, будто я одна. Посмотрите, сколько людей мне помогают! Вы не представляете, как все старались эту выставку устроить!
– Ну, так покажите же нам ваши произведения, Варенька! Мы ведь затем и прибыли! – с улыбкой попросила княгиня.
Андрей Сметов, торопливо стирая с лица следы жжёной пробки, предложил было руку смеющейся Аннет, но та отказалась и пошла рядом с Варей. Следом тронулись Александрин с Казариным, о чём-то тихо и возмущённо переговариваясь по-французски. По сторонам они не смотрели. Николай Тоневицкий с улыбкой пошёл рядом с Анной, не знавшей, куда деться от смущения. К княгине Вере подошёл раздувающийся от солидности купец Емельянов.
– Позвольте, княгиня, отрекомендоваться: второй гильдии купец Емельянов Силантий Дормидонтов. Пашеничка, ржица и жито, партиями торгуем, так что ежели надобность какая будет…
– Я очень рада нашему знакомству, Силантий Дормидонтович, – просто ответила княгиня и, опёршись о неловко предложенную руку купца, пошла с ним в залу.
Обе купеческие дочки восторженно ахнули, дивясь папашиному благородному обхождению. Улыбнулась и супруга.
Княгиня Вера добрые полчаса рассматривала картины Вари. Молча переходила от одной к другой, подолгу всматривалась в полотна, иногда улыбалась или хмурилась. Варя внимательно следила за ней взглядом, то и дело порывалась подойти, но её неотступно тормошила Аннет:
– Варенька, какое же это счастье, что мы встретились! Неисповедимы пути Господни, воистину! Теперь мы часто будем видеться. Мы в Москве на весь сезон, кузина, кажется, собралась замуж, и вот… Если, конечно, всё сложится удачно… – Аннет покосилась на стоящую у окна Александрин, которая отказалась осматривать картины и увлечённо слушала Казарина. Тот, мелко хихикая и тряся подбородком, что-то вполголоса рассказывал ей. – А ты в самом деле могла бы написать нам! Бог тебе судья, а я-то ведь думала, что мы подруги! Мало того, что вы с отцом сбежали внезапно из Бобовин – так ещё и не написали ни строчки, не предупредили нас!
– Но я же писала, право! – изумлённо возразила Варя. – Написала прямо вам, барышня, и…
– Сколько раз я просила говорить мне «ты»!
– Извините, не привыкла я… Писала я вам, Анна Станиславовна…
– Аннет!!!
– Да господи ж!.. Дайте сказать-то! – всплеснула руками Варя. – Говорю – писала я вам! Прямо перед дорогой! И не только вам, а… – она запнулась, разом залившись краской до корней волос. Аннет понимающе улыбнулась, слегка сжала локоть художницы:
– И Серёже тоже, верно?
– Ох… – Варя покачала головой. Помолчав, пожала плечами. – Правда, не решилась сама письмо отнести. Вы бы ещё расспрашивать взялись…
– Ещё бы! Разумеется, взялась бы! И я, и маменька!
– Ну вот, сами видите… А у нас с тятей такие обстоятельства сложились, что срочно ехать надо было… И я… Решилась вам написать и письмо с Гапкой передала… да, видать, не добралось оно до вас. И после ещё прямо из Москвы присылала…
– Да как же такое может быть?.. – недоверчиво сдвинула брови Аннет.
Но в это время её негромко окликнула княгиня.
– Аннет, подойдите… Взгляните!
На стене у окна, освещённые свечами, висели два портрета. С них смотрели девичьи лица, и, взглянув на одно из них, Аннет восхищённо ахнула:
– Это я! Да, Варенька?! Я?!! Боже мой, боже, какая прелесть! Я же тут сущая итальянка!
Это действительно была Аннет – в простом белом платье, с цветами жасмина в чёрных кудрях, с нотами в руках. Художнице удалось удивительно точно передать простую и искреннюю улыбку бобовинской барышни, тёплый, чуть насмешливый взгляд её чёрных глаз, ямочки на загорелых щеках. А рядом с холста без рамы смотрели светлые глаза Александрин. На портрете приёмная дочь княгини выглядела старше своих лет, печальнее и строже. На её некрасивом лице не было привычной маски высокомерности, но сквозь надменную улыбку виделась затаённая боль и глубокая, тяжёлая тоска. И в то же время это была Александрин – её тонкие нервные черты, её привычный поворот головы, очерк узкого подбородка. И даже волосы слегка выбивались слева над виском, как в жизни: все домашние знали, скольких слёз стоила Александрин эта непокорная прядка, портившая любую причёску.
– Боже мой… – тихо сказала Вера, останавливаясь перед портретом. – Боже мой, Варя… Ты… Ты действительно большой художник! Как ты смогла понять, почувствовать… Вы ведь даже подругами не были никогда!
– Сохрани меня Господь от подобной дружбы! – послышался звенящий от презрения голос, и Александрин встала перед собственным изображением. – Позволь тебя спросить, голубушка, когда это ты видела у меня такое лицо? Будто я сейчас зареву как корова! Слава богу, я ещё умею держать себя в руках на людях! Кто тебе дал право так бездарно малевать меня? Да ещё вывешивать свою мазню на продажу?!
Стоящий рядом Николай чуть слышно фыркнул, но сестра сердито сжала его локоть. Вера резко повернулась к приёмной дочери.
– Александрин, умоляю, ведите себя прилично! – послышался её негромкий гневный голос. – Где ваше воспитание? Мы в гостях, и я не позволю вам оскорблять хозяев этого вечера! И смею напомнить, что вы сами пожелали ехать сюда! Хотя мы все отговаривали!
– Вы напрасно, барышня, полагаете, что это для продажи, – тихо, но очень спокойно сказала бледная Варя, прямо глядя в глаза Александрин. – У меня и в мыслях не было это продавать: ни ваш портрет, ни Анны Станиславовны. Повесили, чтобы люди смотрели, а продать – я никогда бы не продала! Уж поверьте!
– Дрянь! – сквозь зубы процедила Александрин. – Подлая дрянь! Ты сумела отомстить, нечего сказать! Маменька, позвольте мне уехать из этого… притона! Алексей Порфирьевич, проводите меня к саням!
– Александрин, возьмите себя в руки! – княгиня Вера не повысила тона, но голос её стал таким железным, что вздрогнул даже Казарин, уже предложивший было Александрин свою руку в гороховой перчатке. – У меня нет возможности отправить вас домой, никого не оскорбив этим! Вы останетесь до конца вечера! И будете вести себя как подобает барышне из семьи Тоневицких! Только что вы хвалились, что умеете держаться на людях, – и где же это? Взгляните, все на вас смотрят!