Тут Флёна умолкла, не закончив сентенции, потому что из соседней комнаты вдруг отчётливо послышалось рычание. Через мгновение оно повторилось снова – ещё раскатистее и грознее. Девушки, бледнея, переглянулись.
– Богородица, дева пречистая! – ахнула Флёна. – Д-домовой!
– Домовые не рычат, а стучат да охают, – поправила её Варя. Но и она выглядела испуганной. – Может, собака с улицы пробралась? Аня, ты не видела?
– Да как бы она пробралась-то? – Флёна нервно озиралась по сторонам. – Свят господи, и палки-то никакой нету… И ухваты, и метла – на кухне всё, далеко бечь… Варька, подай вон хоть кочергу! И куда это маменька запропастилась? Как нужды в ней нет – так сидит, зудит, душу вынает… А в кои-то веки понадобилась – и нет её!
Варя молча сунула в руки подруги кочергу, а сама подняла с дивана тяжёлый кожаный валик. Анна, оглядевшись, схватила метёлочку для пыли. Вооружившись таким образом, доблестные девицы пересекли на цыпочках залу, осторожно приоткрыли дверь, вошли в тёмную комнату и…
– Господь-вседержитель со всеми угодниками! – Флёна с размаху бросила на пол своё оружие. – Вот проклятики, страху-то нагнали! Варя, Аннинька, да вы гляньте на них!
В комнате, на огромной кровати, разметавшись, дружно храпели Андрей Сметов и Петя Чепурин. Грохот упавшей кочерги не заставил их даже шевельнуться. Подозрительно принюхавшись, Флёна схватилась за голову:
– Вот ведь дьяволы! Сговаривались же, чтоб без вина, а они?!. В лоскута! Оба! Бесстыжие! А вон и бутылка! И вторая! Батюшки, и третья! То-то они раз за разом в эту комнатку бегали, черти!
– Да не поминай ты чертей к ночи, Флёна… – Анна расстроенно вытаскивала из-под кровати пустые бутылки. – Что же теперь делать… Надо будить!
Однако попытки растолкать студентов никакого результата не дали. Рассерженная Флёна предложила было треснуть Сметова кочергой («Потому, как бог свят, это он винище принёс, у Петьки совести б не хватило!»), но Варя решительно пресекла эту попытку:
– Удумала тоже… Ещё убьёшь человека!
– Так надо же их, леших, подымать как-то! – вскинулась Флёна. – Может, воды ведро от дворника принесть да окатить?
– И куда потом – окаченных? – Варя кивнула на завьюженное окно. – На дворе мороз, разом простынут до печёнок, а грех на нас будет!
– Ништо, господь простит за разбойников этаких! – сурово заметила Флёна. – А что ж прикажешь делать?
– Да ничего не поделаешь. – Варя вздохнула. – Давайте уж запрём их тут да тоже спать пойдём. Всё едино до утра не проснутся. А завтра придём убраться и выпустим.
– Твоя правда, – подумав, согласилась Флёна. – Пущай дрыхнут. А завтра, как проспятся, я им покажу, где раки-то зимуют! Ишь что вздумали – в порядочное общество вино принесть да нарезаться! И уклюкались-то до риз положенья, так что не распинаешь! А всё Андрей Петрович! Никакого сладу с им нету, одно слово – выпороть некому! Куда только начальство ихнее в ниверситете глядит! Пойдёмте, ну их к богу!
Бурча, Флёна проследовала к выходу из квартиры. Варя с Анной поспешили следом.
– Может, к нам ночевать пойдёшь, Варвара? – уже на пороге, накидывая салоп, пригласила Флёна. – У тебя, поди, и не топлено с утра, комната выстужена. Место-то найдётся, сама знаешь!
– Спасибо, Флёнушка, только я к себе, – слабо улыбнувшись, отказалась Варя. – Я ведь завтра собралась Прасковьи Силантьевны портрет писать, так подготовить кое-что надобно. А то буду потом с утра носиться, как кура без головы – то одно, то другое искать… А день-то короткий, свет быстро уходит!
– Ну, тебе видней… Свечи-то есть али принести?
– Найдутся.
Оставшись наконец одна в своей комнате, Варя вздохнула с облегчением. Она торопливо зажгла огарок в позеленевшем подсвечнике и, ёжась от холода, присела перед печуркой. Вскоре по стенам весело взметнулись оранжевые отсветы. Поправив дрова кочергой, Варя отошла от печи. Подумав, достала со старого шкафа небольшой лист бумаги. Установила его на столе, села напротив.
Это был потёртый от времени карандашный портрет совсем молодого человека лет восемнадцати. Жёсткое, слегка надменное, но привлекательное лицо. Волна густых волос. Резко очерченный подбородок. Чуть нахмуренные широкие брови… С минуту Варя разглядывала портрет. Затем медленно перевернула его. На обратной стороне косым мужским почерком были написаны строки пушкинского стихотворения «Что в имени тебе моём?..».
– Но в день печали, в тишине, произнеси его, тоскуя… – прошептала Варя. И беззвучно разрыдалась, уронив лицо в ладони. Свеча уронила несколько капель воска, по портрету метнулся сполох света, и лицо молодого человека, казалось, дрогнуло. Но Варя этого не заметила: она плакала навзрыд, шепча сквозь слёзы:
– Вот и встретились, Сергей Станиславович… Вот и встретились мы…
… – Степан, поди вон, я сам!
– Да как же, ба-а-арин… Сапожки-то снять…
– Сниму без тебя, убирайся! Сил нет смотреть, как ты зеваешь! Иди-иди, досыпай, старина, я управлюсь!
– Спаси бог, Николай Станиславович… Ежели чего, покличьте…
Старый слуга ушёл, зевая и крестя рот, и Николай Тоневицкий остался в своей комнате один. Шёл уже второй час ночи. Метель за окном старого дома Иверзневых понемногу унималась, слабела, лениво кружа в палисаднике мягкие хлопья. Свет оставленной Степаном свечи мигал и искрился в морозных узорах на стекле. Под полом чуть слышно возилась мышь. Услышав это поскрёбывание, Николай сонно улыбнулся, подошёл к столу, на котором под салфеткой был оставлен холодный ужин, взял кусок хлеба и, раскрошив его, посыпал у стены. Из мышиной дырки почти сразу показался чёрный нос и два блестящих глаза. Вскоре мышонок выбрался и осторожно подобрался к хлебу. На Николая, сидящего на постели, он не обратил никакого внимания и деловито занялся своей трапезой. Молодой человек улыбнулся и начал осторожно, чтобы не спугнуть грызуна, стягивать сапоги.
В коридоре послышались шаги. Мышонок тревожно шевельнул носиком – и прыснул в свою дыру. Дверь комнаты открылась. Николай обернулся, досадливо поморщился.
– Серж, ну что ж ты, в самом деле, как битюг?.. Сколько раз просил – тише! Опять всех перепугал!
– Колька, ты, право, с ума сошёл! – в комнату, потягиваясь, вошёл старший брат. – Ещё не хватало заботиться о нервах твоих мышей! Мало будто Александрин! Развёл зверинец, Аннет уже боится вставать с постели…
– Аннет?! В жизни не поверю! Это, верно, кузина визжала утром?.. А ты разве дома? Мы думали, ты ещё у Щербининых…
– Поехал было, но скука была смертная. – Сергей Тоневицкий с размаху повалился на постель брата, закинул руки за голову. – Никого из наших не было. Барышни уродливы, пристают со своими альбомами, да ещё эта Надин Гагарина… Вот объясни, с чего все взяли, что я за ней ухлёстываю?! В мыслях не держал отродясь! И блондинки мне никогда не нравились!
– Верно, ты всегда предпочитал рыжих, – невинно заметил Николай.
Сергей приподнял голову, нахмурился.
– Колька, я тебе сейчас по старой памяти морду набью!
– Ну, рискни, – спокойно улыбнулся тот.
Старший брат поднялся. Младший шагнул ему навстречу. Через мгновение братья Тоневицкие, сцепившись, катались по огромной, немилосердно скрипящей кровати. Оба молчали, сосредоточенно пыхтя и скаля зубы. Так же молча они свалились с кровати на пол, Николай уселся было верхом на брата, но Сергей тут же сбросил его, замахнулся… В это время в коридоре зашаркало.
– Барин! Николай Станиславыч! Это у вас чем-то бухнуло?
Братья тут же вскочили на ноги.
– Иди спать, Степан, вот наказание! – с трудом переведя дыхание, велел Николай. – Стул у меня упал! Ступай, ступай!
Когда в коридоре стало тихо, Николай усмехнулся и оправил рубаху.
– Что ж – продолжим?
– Обойдёшься, – буркнул Сергей. – Того гляди, разбудим маменьку, и влетит обоим. А ты, однако, заматерел! Этому сейчас в гимназиях учат?
– Этому учит жизнь со старшим братом – тираном и деспотом, – притворно вздохнул юноша. – Ты меня всё детство бил – и я, разумеется, всегда мечтал навалять тебе в ответ! Вот и сбылось наконец.
– Всё ты, Колька, врёшь… – зевнул Сергей, снова падая на постель. – Я тебя молотил – а ты потом бегал к папеньке умолять, чтоб меня за это не выпороли. Тюфяк и мямля!
– Ага, а ты из-за этого так злился, что наподдавал мне ещё… – хмыкнул Николай.
– …и уж после ничьё заступничество не помогало, – закончил Сергей. – И ты всё таким же мямлей и остался. Одна радость – читать по ночам Шиллера… Да раскармливать мышей. Скоро он у тебя перестанет пролезать в дыру!
– Шиллер?..
– Колька! Не зли меня! И так не сплю полночи, тебя дожидаясь! Ну – рассказывай, что там, на этой глупой выставке? Там и впрямь наша Варя из Бобовин?
Тон Сергея был небрежным, полуприкрытые глаза бездумно следили за бьющимся светом свечи на стене. Но Николай, взглянув на брата, чуть заметно улыбнулся. Затем серьёзно сказал, глядя в морозное стекло:
– Знаешь, я и сам чуть было не влюбился. Варя так выросла, стала такой красавицей! Она и прежде была хороша, а уж теперь!.. Совсем взрослая барышня, затянута в корсет, платье, причёска… И волосы эти венецианские – просто червонное золото! Я весь вечер хотел потрогать, но не смел, разумеется. Словом, сказка! И, послушай, картины-то у неё, картины какие! Я ходил от одной к другой и рот забывал закрывать! Действительно, редкий талант, права маменька! Она там чуть ли не всё скупила! Завтра поглядишь, получишь удовольствие…
– Да что мне до её картин, право! – вспылил вдруг Сергей, и мышонок, высунувшийся было из норки, испуганно шмыгнул обратно. – Я ничего не смыслю в живописи и нужды в том не вижу! Скажи лучше, откуда у неё эта квартира на Полянке?
Наступило молчание. Николай, озадаченно взглянув на брата, потёр кулаком лоб.
– Вот этого и не знаю. И не подумал спросить… Вряд ли её собственная: чересчур богата, комнат пять или шесть… И обставлена хорошо. Серёжа! Но ты же не думаешь?..
Сергей в ответ только криво усмехнулся. Встал с кровати, медленно прошёлся по комнате, ероша руками густые пепельные волосы.