Представив себя самоё в образе сушёной груши, Вера невольно улыбнулась. Перевела дыхание, вытерла слёзы. Встав, подошла к окну, приложила мокрые ладони к замёрзшему стеклу. Затем прижала их к лицу, ещё раз и ещё – и это помогло.
«Что ж… Всё к лучшему, верно. В конце концов, самым главным для тебя должно быть его счастье. Ты не знаешь этой девочки, его жены… Но, вероятно, у неё есть много достоинств. Он не выглядел несчастным тогда, в октябре…» Вера тяжело вздохнула. Подумала о том, что по лицу Никиты Закатова никогда нельзя было понять – счастлив ли он или, напротив, находится в самой глубине отчаяния.
«Тем не менее сделанного не воротишь… да это и ни к чему. Вспомни, ты сама несвободна до тех пор, пока не вырастут дети. Ты дала слово. Ты – Иверзнева и обязана сдержать клятву. А стало быть – прочь все мысли! И отчего это все люди так уверены, что непременно должны быть счастливы? Вспомни о Мише, дура! Вот кому сейчас плохо! Вот кто совсем один, в далёкой холодной стороне, осуждён безвинно, без друзей, без близких! И ведь даже поехать я к нему не смогу: на кого оставишь детей? Казалось бы – взрослые уже, а делают глупость за глупостью, и удержу никакого не найти! То Серж, то Александрин, то оба вместе! Ругаются без конца, а ведь два сапога пара! Впрочем, я грешу на Серёжу, у него это просто от молодости и вспыльчивости характера… Но тут уж ничего не поделаешь, наследственность… Почему, кстати, его нет до сих пор, время за полночь? Как его, однако, испортили эти два года службы… Я чувствовала, знала, что нельзя его отпускать в гусары… А что можно было сделать? Желание покойного отца… Все Тоневицкие всегда служили в этом полку… Как я могла противиться? А ведь вся эта военная молодёжь сейчас пуста, заносчива, цинична, ничего не читает и знать не хочет ничего, кроме карт… Способны только кутить и играть в штосс на деньги, которых отродясь не умели зарабатывать! Прежде всё было по-другому… Как мне, однако, мешает моя молодость! Я ведь всего на восемь лет его старше. Скоро Серж и вовсе перестанет обращать внимание на мои слова! Если бы мне было хотя бы сорок… Или пусть тридцать семь…» – Вера грустно улыбнулась, подумав, что рассуждает сейчас как брюзгливая старуха.
В сенях скрипнула половица, чуть слышно стукнула дверь. Вера вздохнула с облегчением, поняв, что это наконец-то вернулся старший пасынок. Она в последний раз приложила ледяные ладони к лицу, мельком взглянула в висящее на стене зеркало, поправила причёску и, потушив свечу, вышла из залы.
Добудиться храпящего в сенях Степана оказалось невозможно. Сергей, сердито ругаясь, сам стянул сапоги, швырнул в угол комнаты куртку и, не утруждая себя полным разоблачением, бросился на кровать. И почти сразу же за дверью послышались шаги, а затем и негромкий стук.
– Серж, вы ещё не спите?
– И не думал! Прошу вас, маменька! – Сергей поспешно вскочил и метнулся за брошенной курткой.
Вера вошла, тихо прикрыла за собой дверь.
– Как долго вас не было, однако! Я уже начала волноваться.
– Напрасно, – как можно беззаботней улыбнулся он. – Согласитесь, я уже не мальчик, которому нужны дядька или гувернантка.
– Да ведь и со взрослым человеком что угодно может стрястись ночью на улице! – заметила Вера.
Сергей неопределённо усмехнулся, втайне боясь, что мачеха начнёт расспрашивать его о цели визита Сметова и об их разговоре. Но, к его огромному изумлению, та заговорила совсем о другом:
– Серж, я пришла говорить с вами как со взрослым человеком и со старшим мужчиной в семье. Думаю, вы поймёте меня и сможете помочь.
– Разумеется, маменька. Всё, что будет в моих силах!
– Это касается Александрин.
Лицо Сергея на глазах сделалось кислым.
– Опять Александри-ин… Просто проклятье какое-то на род Тоневицких! Маменька, если вы опять намерены ругать меня за то, что я слегка встряхнул её сегодня, то…
– Не намерена… Хотя вы полностью заслуживаете. То, что ваш характер ничуть не лучше, чем у Александрин, я усвоила давно. Но она-то по крайней мере в этом не виновата. В институте из человека вытравляют всё лучшее и искреннее, что в нём есть… А вот вы-то почему таковы? Грустно осознавать, что все мои усилия пропали даром… Но плетью обуха не перешибёшь. Так что и говорить об этом более незачем.
– Маменька, вы сами смогли бы спокойно стоять и смотреть, как оскорбляют близкого вам человека? – серьёзно спросил Сергей.
Вера изумлённо посмотрела на него. Помолчав, задумчиво сказала:
– Пожалуй, не смогла бы, вы правы. Но и набрасываться вот так на существо, которое много слабее вас и не способно дать достойный отпор…
– Какой же способ, по-вашему, здесь возможен? Никаких разумных слов Александрин не понимает, я шестой год кряду в этом убеждаюсь! Так как же быть?
«Если бы я только знала…» – подумала Вера. Вслух же спросила:
– Что вы думаете о господине Казарине?
– Не смею высказать при вас своё мнение, – мрачно ответил Сергей. – Оно не для женских ушей. Однако, если он избавит нас от Александрин, я готов признать, что он достойнейший из достойных!
Вера только тяжело вздохнула.
С Алексеем Порфирьевичем Казариным Тоневицкие познакомились в этом сезоне в гостиной княгини Гараниной. Это был статский советник в отставке: с Владимиром на шее, со странной привычкой тихо хихикать после каждой сказанной фразы и манерой танцевать вальс вприпрыжку. К крайнему удивлению Веры, Казарин сразу же начал оказывать знаки внимания не Аннет, а Александрин. Обычно всё бывало наоборот, и каждый бал был для Веры тяжёлым испытанием. После него неизбежно следовала истерика старшей падчерицы, которая стонала, что она уродлива, неуклюжа, что её никто не любит, никто никогда не возьмёт замуж и что лучше бы ей на свет не родиться. Однако в этот вечер Казарин не отходил от Александрин. Он танцевал с ней столько раз, сколько это укладывалось в рамки приличий. Потом долго распространялся о своём давнем знакомстве с покойным князем Тоневицким – и в конце концов Вера вынуждена была пригласить этого смешного человечка бывать у них в доме.
Впору было подумать, что Казарин серьёзно влюблён в Александрин. Он покорно держал расставленными руки, когда Александрин перематывала шерсть, читал ей наизусть Пушкина и Баратынского (нещадно перевирая обоих) и давал Вере многословные советы по хозяйству – из которых она поняла, что господин Казарин отродясь хозяйством не занимался. Это очень насторожило Веру. Гость говорил, что у него большое доходное имение под Калугой. Она попыталась навести справки у княгини Гараниной, но выяснилось, что княгиня ничего об этом человеке не знает. Его привёл к ней на вечер один из знакомых супруга. Поняв, что дело может окончиться предложением, Гаранина воодушевилась, азартно принялась наводить справки – но за целую неделю никаких сведений о калужском помещике Казарине собрать не удалось. В Москве его тоже никто не знал.
Александрин между тем увлекалась всё более. Требовала денег на новые платья, которые должны были ослепить господина Казарина. Ходила с томным выражением лица и могла говорить только о том, что сказал, сделал и как повёл себя вчера душка Алексей Порфирьевич. Братья Тоневицкие, обычно насмешливые и острые на язык, в этот раз сдерживались как могли. Обоим не терпелось избавиться от Александрин, за эти годы измотавшей нервы всей семье. Аннет, которой Казарин ужасно не нравился, отвечала на его любезности сквозь зубы и наедине с мачехой удивлялась:
– Боже, как Александрин может с ним просиживать целые вечера, он же несносен! Глуп, как пробка, без конца говорит одно и то же. Выучил у Пушкина две строчки и у Веневитинова – три и тычет ими к месту и не к месту! К тому же у него ужасные духи – не то резеда, не то скислое молоко! Неужто он ей в самом деле нравится?!
Вера молчала, понимая, что впервые Александрин уделено столько мужского внимания и неопытная девочка вполне могла потерять от этого голову. Дело стремительно катилось к предложению руки и сердца. Видя это, Вера написала одной из своих бывших институтских подруг в Калужскую губернию. В письме она расспрашивала о господине Казарине. Но время шло, а ответа всё не было.
– …и я теперь просто не знаю, что делать! Мы с госпожой Лизницкой не виделись с самого выпуска. Она могла уехать, продать своё имение, наконец, не дай бог, захворать… А выдать Александрин за человека, о котором никто ничего не знает… К тому же он мне крайне не нравится… Это было бы безнравственно.
– Ясно же, что этому Казарину нужно приданое Александрин, – важно пожал плечами Сергей, польщённый тем, что мачеха впервые обратилась к нему за поддержкой. – Может, сказать ему по секрету, что покойный родитель ничего Александрин не оставил?
– Поздно. Она уже обо всём ему разболтала. И о деньгах, и о деревне в приданом. Я вот о чём хотела просить вас… Помнится, вы мне говорили, что ваш приятель Стасов родом из Малоярославецкого уезда? У вас ведь, кажется, отпуск до самого февраля? Не могли бы вы съездить в Малоярославец и разузнать поболее об этом Казарине? Он что-то говорил о тамошнем имении. А там ведь и до Калуги рукой подать…
– Выезжать прямо завтра, маменька? – нерешительно спросил Сергей.
– Я не настаиваю! Если у вас другие дела…
– Ни в коем случае! Еду утром! У Стасовых меня знают по Ванькиным письмам и примут с радостью. Там, кажется, маменька, две тётушки и пять сестёр. Сверх того, по взводу приживалок у каждой – так что вызнаю всё, что нужно!
– Ну, на такую удачу я и рассчитывать не могла! – с облегчением сказала Вера. – С богом, поезжайте завтра же! И если выяснится, что господин Казарин – порядочный человек, я даю согласие на брак.
– Просто не верю грядущему счастью, – серьёзно заметил Сергей, и Вера против воли улыбнулась. Она протянула пасынку руку для прощального поцелуя и уже поднялась, чтобы уйти, когда Сергей спросил:
– Маменька, что бы вы сказали, если б я сделал предложение Варе?
– Я бы сказала, что решать это должны только вы сами. – Вера сразу же вернулась, села на край кровати, внимательно посмотрела в лицо Сергея. – Я ни о чём не стану вас расспрашивать… хотя догадываюсь о многом. Но вы взрослый человек и уже не обязаны мне отчётом.