– Маменька, вы имеете право… – даже в сумраке комнаты было заметно, как он смутился. – Я никогда не утаил бы от вас…
– Тем не менее. Et bien, если вы захотите жениться на Варе – я отвечу, что это ваше право, и благословлю ваш союз. Я люблю и уважаю Варю, давно её знаю – это редкая девушка. Думаю, другой такой вы более не встретите. Но вы должны осознавать, чем станет ваша жизнь после этого брака.
– Не понимаю!
– Думаю, хорошо понимаете. У Вари огромный талант, замечательная душа. Она, так же, как её покойный батюшка, глубоко порядочна. Я уверена, что вы были бы счастливы с нею всю жизнь. Даже ваш норов бешеный она смогла бы сдержать… Но надо помнить, что она бывшая крепостная вашего отца. Вас с ней не примут в обществе. Вы не сможете показаться ни в одной знакомой семье.
– Велика честь! – вспылил Сергей. – Мне совершенно не нужны эти соседи-индюки с их курами-жёнами! Счастлив буду никогда не слышать их разговоров о сенокосе и навозе! Между прочим, они сами через одного имеют… Уж право, совестно говорить при вас, но…
– Я знаю, что вы имеете в виду. Но одно дело – крепостные… привязанности, и совсем другое – законный брак. Общество будет для вас закрыто. Думаю, что и карьеру в полку вы не сможете сделать.
– Так выйду в отставку и займусь Бобовинами! Пора уже снять с ваших плеч этот камень.
– Буду, право, рада, но… Неизменно пойдут сплетни, разговоры… Серьёзного вреда вам, разумеется, нанести не смогут, мы слишком богаты и знатны для этого… Но неприятностей будет много. Как бы вы через полгода не прокляли свой брак и меня – за то, что позволила его.
– Этого никогда не будет!
– Не люблю я слова «никогда», – грустно улыбнулась Вера. – И посему советую вам – не спешите. Кстати, Варя знает о ваших намерениях? Вы уже виделись с ней?
Яростное сопение было ей ответом. Избегая взгляда мачехи, Сергей мрачно смотрел в стену.
– Вижу, Серёжа, вы опять наделали глупостей, – не дождавшись ответа, медленно сказала Вера. – Что ж… Не буду расспрашивать. Полагаю, что бессмысленно. Вы уже не мальчик. Скажу лишь, что, если вам будет нужна моя помощь – я всегда к вашим услугам. А насчёт союза с Варей… Не помню, говорила ли я вам, что мой брат Михаил чуть было не женился на беглой крепостной крестьянке своего друга?
– Отчего ж не женился? – сквозь зубы спросил Сергей.
– Да вот незадача, она любила другого и не согласилась.
– Кто же был тот другой? Тот самый его друг?
– Нет. Обычный парень из тех же крепостных. Между прочим, она сейчас идёт на каторгу… – Вера вздохнула и некоторое время сидела молча, не замечая взволнованного взгляда пасынка.
– Так что на вашем месте, Серж, я прежде всего подумала бы – пойдёт ли Варя за вас. Ведь она художница. Вряд ли её прельстит мысль сидеть безвылазно в Бобовинах, бегать с ключами на поясе и следить за работами. Я видела её картины. Скоро о них заговорят. Поразмыслите об этом, мой милый.
Сергей вспыхнул, хотел было возразить, но дверь уже закрылась за мачехой. Язычок свечи забился от сквозняка, и по стенам, тревожные, запрыгали тени. Страшно выругавшись сквозь зубы, Тоневицкий ударил кулаком по столу и навзничь повалился на постель.
Две недели Москву заваливало снегом. Сугробы поднялись выше окон низеньких домов в Замоскворечье, улицы покрылись ухабами. Днём и ночью с низкого неба валились и валились пушистые хлопья. Только к Крещению тучи убрались и ударил мороз.
Варя проснулась ранним утром от холода. За ночь её маленькую комнату совсем выстудило. Сквозь затянутые ледяным узором стёкла едва пробивался блёклый рассвет. Вся дрожа и бормоча сквозь зубы: «Матерь господня, сейчас-сейчас…», Варя спрыгнула с постели и принялась растапливать печурку. Дрова, к счастью, сразу же схватились и затрещали. Вскоре по маленькой комнате поплыло тепло, заворчал маленький чайник. Вспомнив, что чай накануне вышел, Варя нырнула за печь и извлекла оттуда полотняный мешочек с травками, собранными летом в Бутырской слободе. Вздохнув, она вспомнила пустынную московскую окраину, так похожую на её родное Тришкино. Косогор, усеянный цветами, заросли иван-да-марьи, розовое озерцо иван-чая возле крошечного прудика, над которым в июльском зное дрожали стрекозы, высокое синее небо… «Скоро опять всё будет! – утешила она себя, поглядывая в окно на сугробы. – Году уж поворот был… День прибавился, и Крещение минуло. Совсем весна близко!»
Травки были залиты кипятком, и в комнате запахло летним полуднем, земляникой и мятой. Пока чай настаивался, Варя воздвигла под окном почти завершённый портрет Прасковьи Емельяновой. Свет падал косо, художница подошла к окну, чтобы отдёрнуть занавеску, – и задумалась, глядя на белый, заснеженный дворик. Мысли были печальными, тягостными. За две недели не прошла, не утихла боль. Перед глазами по-прежнему стояло окаменевшее лицо Сергея, его презрительно сжатые губы, холодный, чужой взгляд. И несправедливые слова его всё так же били по сердцу – словно были сказаны лишь минуту назад.
«Ну, что, Варька, дура проклятая, – ревёшь опять? – с горечью упрекнула себя она. – Не притомилась ещё выть-то? Было б о чём… Тоже ещё, горе – барин бывший характер показали… И с чего он взял только, экий глупый… Вишь, не писала я ему… И поди докажь, что писала! А ему сразу худое в голову! Всегда таким был… Нет бы рассудить, подумать… Разве ж я такова, как он сказал? Барин и есть барин… где ему о нас хорошо-то думать, когда он в Бобовинах над всеми девками хозяин, как петух в курятнике… А девки-то нешто виноваты?»
Но и сердитые мысли не уняли слёз, и тогда Варя со всей силы ударила кулаком по бревенчатой стене. От боли она охнула, руку свело судорогой до самого плеча. «Дура!!! Больно-то как! Хоть бы левой рукой-то била, правая – она ж для работы… Барина ругаешь, а сама – индюшка безмозглая…» Варя спрыгнула с кровати и, как была босая, вылетела из комнаты через сени – на крыльцо, во двор. Там она, не чувствуя жгучего мороза, сунула руку в огромный сугроб у перил и долго стояла так, пока не почувствовала, что боль унялась.
– Варенька! – весело окликнули её из-за калитки.
Вздрогнув, Варя повернулась и увидела прыгавших за забором Флёну, Анну и Андрея Сметова.
– Говорил я вам, что уже встала давно? – весело провозгласил Андрей. – Варвара Трофимовна, мы пришли вас звать с горы кататься! Чудную гору Пахом залил, прямо вниз по берегу к самой проруби! Уж народу там тьма!
– Да какая же гора… – растерялась Варя. – А работа-то стоит… Портрет не кончен, в мастерскую надо… Флёнка, а ты почему не работаешь?
– Вон до чего дошло! Дням счёт потеряла! – протрубила Флёна, пытаясь отворить занесённую снегом калитку. – Воскресенье божье нынче, милая! Никакой работы нет. Маменька с утра в церковь ушла, а сейчас у Емельяновых чаи дует! И у Анниньки уроков нету! Ейные ученики как раз с горы и катаются вовсю!
Анна весёлым кивком подтвердила это сообщение. Затем вся троица, дружно нажав на калитку, протиснулась во двор и под гневные вопли Флёны («С ума сошла, мать моя, босиком на снег выскакивать! Воистину, ум у девки курий!») увлекла Варю в дом.
– Варвара Трофимовна, у вас пахнет, как в лесу! – с восторгом сказал Андрей, потянув носом. – Как вы это делаете?
– Ничего особенного, просто чай такой… Милости прошу. – Варя юркнула за печь и торопливо протёрла лицо мокрым полотенцем, уничтожая следы слёз. – А вот сахару-то у меня и нет, уж извините…
– Принесли мы сахару! И саек купили, и рожков маковых! – радостно возвестила Анна – вся розовая от мороза и очень хорошенькая. – Мне за три урока отдали, да Андрей Петрович за перевод получил…
– И сейчас на ветер бросать! – покачала головой Варя. – Вы бы, Андрей Петрович, прежде за комнату заплатили да дров купили!
– За эту комнату платить – много чести будет! – беззаботно отмахнулся Андрей. – Нынче просыпаюсь – а входная дверь настежь, угол весь заиндевел и на пороге сугроб! Ну и, разумеется, у меня зуб на зуб не попадает! Дрова все Петька, мерзавец, сжёг, сидел вчера до полуночи над лекциями своими… Да пусть бы дрова – всю свечу извёл! Надо бы новую купить… О, я вижу, портрет нашей Венеры Охотнорядской почти готов?
Услышав этот возглас, девушки немедленно бросили раскладывать на столе пирожки и кинулись к окну. Тут же раздались восхищённые охи.
– Недурно… Право слово, недурно, – важно заметил Андрей, складывая руки на груди и в сей наполеоновской позе становясь перед холстом. – Вот что значит подлинный талант! Все желания клиента воплощены!
С холста на зрителей смотрело полное достоинства круглое лицо купеческой дочки под розовой шляпкой. Черты были намечены лишь мельком, зато кружева на платье, дорогая персидская шаль и золотые с изумрудами серьги были выписаны тщательно.
– Прасковья Силантьевна уж очень настаивали, чтоб и серёжки, и шаль, и валансьен безупречны были, – с чуть заметной улыбкой пояснила Варя. – Чуть ли не вперёд себя самой велели обозначить.
– Что ж, задача решена мастерски, – согласился Андрей. И, оглядевшись по сторонам, с хитрым прищуром уставился на художницу. – А второй-то портрет где?
– И полно вам! – отмахнулась Варя. – Было ль у меня время-то? Нету никакого второго, и не оглядывайтесь! Опосля, может…
– Вот уж не поверю ни за что! – Андрей решительным шагом двинулся к зелёному сундуку в углу. – Обычно всё пасётся именно в том углу. Верно, и сейчас…
– Вот ведь бессовестный, в чужом дому командует! Андрей Петрович, бога побойтесь! – забурчала было Флёна, но Варя, опередив студента, нырнула за сундук.
– От вас и не скроешься, чисто квартальный… Ладно уж, смотрите. Только, боюсь, худо пока. Времени и впрямь не было. И не портрет это ещё, эскиз только. Кое-как угольком по памяти набрасывала, когда Прасковья Силантьевна чай пить уходили.
Гости с интересом воззрились на эскиз – и рассмеялись. С листа бумаги смотрела весело улыбающаяся, простоволосая Паранюшка с оттопыренной щекой. Было очевидно, что она только откусила от яблока, которое держала в руке. Ни следа надутой чопорности не было в этом лукавом, усыпанном веснушками лице. Сразу стало видно, что невесте на выданье едва-едва минуло шестнадцать лет.