— Где ваша машина, товарищ военфельдшер, ведите, показывайте! Только руку-то уберите со спуска, приберите наган! И не забудьте вычистить, у вас земля в ствол набилась. Все в порядке! Эти немцы уже отвоевались.
Страха не было. Оказалось, что там, у полуторки, действительно сообразили в чем дело, залегли и оружие держали наготове. Даже Валя была с винтовкой и выглядела бодрее, чем раньше. Правда, при виде Раисы, попробовала разреветься и бросилась ее обнимать, но та решила, что сейчас лучше держаться строго и бедолаге распускаться не давать.
— Товарищ Земцова, давай тише! Реветь отставить!
Все-таки какой-никакой, а командир, хотя бы и над одним бойцом. Ну, не то, чтобы бойцом…
Отряд до сих пор пешком пешком шел, но нашелся боец, что умел управляться с машиной. Он проверил мотор и сказал, что водитель обманул: бензина не то, чтобы много, но и не на донышке. Значит и впрямь в бега подался! Об этом тоже наверняка следовало доложить потом, по прибытии, но Раиса не знала, как звали водителя, даже звания его не смогла назвать, в них она вообще почти ничего не понимала, кроме того, что один треугольник — это младший сержант, а у младшего лейтенанта в петлицах по кубику.
Из мотоциклов перелили бензин в бак полуторки. Небогатая добыча, но все-таки.
Собрав старшину и сержанта из своей роты, и Раису как старшего по званию медика, старший лейтенант устроил короткий военный совет.
Перво-наперво надо было решить, как идти, днем или ночью. Днем плохо — черт его знает, на кого выйдем. Ночью тоже — черт его знает, кто на нас выскочит. Решили рискнуть — набиться всей ротой в полуторку, как сельди в бочку, и ехать, не большаками, понятно, околицами.
Получилось. Почти. Через два часа мотор зачихал и заглох. Тот боец, что сидел за рулем, нашел под сиденьем инструменты и нацелился уже разбираться, но командир его одернул. Нету на ремонт дня, и часа нету. Вывести из строя, сделать для неходячих носилки из подручного материала, дойти до хоть какого укрытия и ждать все-таки ночи. То и дело был слышен стрекот немецких мотоциклов, пока они чесали большаки да деревни, но ясно было, что и до проселков вот-вот дойдет очередь.
Водитель, матерясь под нос, повозился под капотом, стукнул пару раз прикладом, резанул боковины шин ножом и отрапортовал с мрачным удовлетворением — “Готово, та-арищ старший лейтенант! Никуда уже не поедет”.
Дальше пошли пешком, раненых несли на носилках. Двое, кто мог худо-бедно держаться на ногах, шли, опираясь на товарищей.
Дела раненых были совсем плохи, Раисе это очень скоро стало ясно. Нужен врач, инструменты… А где возьмешь? К вечеру затяжелел младший лейтенант. Лицо заострилось, жаловался, что ногу дергает и жжет. Раиса старалась ободрить его как могла, а сама понимала, что утешить-то нечем, воспаление пошло, и опять подумала, что им нужно попасть к своим как можно скорее. Желательно, к вечеру. Вчерашнему.
Нашли овражек, устроили привал, до сумерек дремали, выставив часовых. Раиса подошла к командиру их маленького отряда: “Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться! Когда мы к своим придем?”
Но товарищ старший лейтенант ничего точно сказать не мог, кроме того, что идти надо и по-другому никак. Отряд должен двигаться организованно, по возможности, быстро, ничего иного сейчас сделать нельзя.
— Врач нужен! Хирург! И операционная! — у Раисы голос сорвался от отчаянья.
— Нужен, кто спорит? Только где я это все сейчас возьму, товарищ Поливанова? Моя задача — вывести вас всех в расположение наших частей. Как командир, я делаю для этого все возможное. И вы, как медработник, тоже делайте то, что считаете возможным. Все, разговор окончен. Идите и приведите оружие в порядок!
Полагалось ответить “есть!” и идти. Но Раиса стреляла из нагана первый раз в жизни. И знать не знала, как его полагается чистить.
Однако, приказ есть приказ. Она села у чахлого костерка — кто-то очень аккуратно его развел, дыма и следа нет, с трех шагов не поймешь, что здесь горит, а угли жаркие. Вытащила наган из кобуры, уловила слабый запах пороховой гари. И вот тут холод пробежал по спине, проснулся запоздалый страх. Днем, когда ее действительно могли убить, его отчего-то не было и близко. А сейчас, словно закрывая солнце, вылез страх, стиснул ледяными пальцами горло. Раиса обхватила руками колени, съежилась, пытаясь унять дрожь. Не будь этого отряда, лучше и не думать тогда, что бы с нею было. Повезло бы, если б застрелили сразу. По краешку прошла, по самому краю того, что страшней смерти — плена и издевательств. Что могут немцы натворить, она уже знала. Не видела сама, слышала от отступавших. Но и этого хватало, чтобы мутило от тяжелого, тошного ужаса. “А ну цыц! — велела она себе. — Нашла время трястись!” Раиса даже за руку себя ущипнула. Как будто немного отпустило. Не ушел страх, затаился, но хотя бы в голове прояснилось. Приказ есть, значит будем исполнять.
Раиса взвесила в руке оружие. Небольшая, в сущности, штука, только тяжелая. Но из нее — убивают. Убила она утром того немца у мотоцикла, или только подстрелила, а управились с ним после? Кто теперь разберет! Только вот как же наган чистят? Чем бы его оттереть? Тряпку какую раздобыть или что? Раиса попробовала хотя бы отчистить оружие от налипшей земли. Наверное, надо его разобрать… Как это с винтовкой делать, она знает. Ну, затвор вынимать умеет, разбирать его в тире не позволяли. А вот с наганом как?
— Что же ты с ним, девонька, делаешь? — немолодой уже старшина с рыжими усами подсел к костерку. — Это же все-таки оружие, а не картофелина, чтобы так с ним…
Он спокойно, не торопясь, расстелил у костра плащ-палатку.
— Дай-ка. Вот, погляди, ничего тут хитрого. Только новехонький он у тебя, тугой.
Старшина откинул какой-то крючок у барабана и патроны и гильзы посыпались на новенькую плащ-палатку. Оказывается, шомпол у нагана закреплен под стволом. Не забыть бы!
— Ты, милая, спуск не дотягивала. Гляди, у тебя стреляные и нестреляные вперемешку.
“Вот оно что! А я-то думала, патроны кончились, — сообразила Раиса. — Так, значит разрядить его совсем нетрудно. Наверное, заряжают так же. Вот где только патроны раздобыть? У меня всего два осталось. ”Но узнать про патроны и про то, как же все-таки оружие чистят, Раиса не успела. Прибежала Валя и позвала к раненым. Лейтенанту совсем плохо, тому, у которого нога в шине Дитерихса.
Морфий еще оставался… Но мало. Две ампулы — на всех. Считай — нету. А сколько добираться до своих, даже командир не знает. “Делайте, что считаете возможным, товарищ военфельдшер!” Легко сказать! Возможного, сколько ни бейся, Раиса совсем ничего не видела. Тут не она нужна, а врач! Хирург, с инструментами. Был, да не уберегли… А составом из полутора фельдшеров (Валю справедливо можно разве что за половину считать) тут ничегошеньки не сделаешь! Разве что, накормить, повязку поправить (сменить ее в такой антисанитарной обстановке Раиса решилась бы только в самом крайнем случае) — и все.
Помочь было нечем. Теперь окончательно стало ясно: лейтенант умирает. Даже если они через сутки доберутся каким-то чудом до госпиталя, его едва ли смогут спасти. Гангрена. Температура, похоже, под сорок, пульс плох. В карточке — “слепое ранение верхней трети бедра с переломом кости”. Странно, должны были написать, какой именно. Или так положено, чтобы лишней канцелярии не разводить? И пометка о срочной эвакуации. А где она, срочная? Где хоть кто-нибудь, кто может помочь?!
В сумерках поднялись и шли до рассвета. Раиса даже не пыталась представить, сколько километров они так отмахали. К тому времени, как скомандовали привал, она едва переставляла ноги. На каждой — словно по утюгу привязано. От усталости и голода кружилась голова. Продуктов у отряда почти не осталось. Что было, отдали раненым. Здоровые держались на упрямстве. Из довольствия — одни сухари. Свой Раиса приберегла, и откусывала по кусочку. Она помнила, что значит голодать, но сейчас, после тяжкого перехода, шатало. Впрочем, и бойцы, она заметила, вымотались. Только командир держался. Пока не обошел весь свой отряд, лично проверив всех часовых, даже не присел.
Валю Раиса отправила отдыхать. После такого перехода она еле на ногах держалась. “Сменишь меня через два часа, иди”.
Лейтенант посерел с лица, глаза запали. Он больше не жаловался на боль, даже есть не просил, говорил, что не хочется. Только пить. Расположение духа при этом, сохранял спокойное, даже непонятно бодрое. Раиса подумала сперва, что перед ними старается держаться, командир все-таки!
— Умаялись с непривычки, товарищ военфельдшер? — лейтенант улыбнулся, но серые глаза смотрели устало и тускло. — Понимаю, тяжко приходится. Но ничего, повоюем еще! Нам недолго уж пробираться осталось. Не может быть, чтобы враг далеко вперед сунулся! Он от тылов своих отрываться не будет, иначе сразу нос прищемят. Глядишь, завтра уже дома будем!
Это “дома” звучало сейчас в устах военного человека так нелепо и странно. Раиса вспомнила хмурое лицо их командира. Вспомнила, как совещался он в сумерках с двумя другими бойцами, видимо теми, кому больше всех доверял. И про себя прикидывала, что скитаться им хорошо, если неделю. А тогда дело плохо. Не просто плохо, а считай безнадежно!
— Будем, конечно, — проговорила она, стараясь казаться бодрой. — Вы как себя чувствуете?
— Сейчас получше вроде, вы не волнуйтесь! Уже не больно, вчера еще дергало, спасу нет, а сейчас вроде отпустило. Будь какой-никакой костыль, пожалуй, что попробовал бы идти. Неловко, что все я на вас еду.
“Господи, да что он говорит?! — ужаснулась Раиса. — Какое там идти, как? Глаза трезвые, а речи, будто стакан хватанул! Даже под морфием такого не бывает.” И тут же сама вспомнила и поняла, что все это значит: интоксикация. Раненый насмерть отравлен инфекцией, и мозг, вместо того, чтобы бить тревогу, отказался от борьбы и перестал реагировать на боль…
— Говорите, лучше, а что же не ели ничего? Дайте-ка руку.
Она попробовала подсчитать пульс. Жилка забилась под пальцами часто и неровно, зыбкая тревожная нить, пережать ее совсем легко. Дрожит нитка, вот-вот оборвется. Вместе с жизнью.