— Нельзя с врага глаз спускать, если только он не мертвый, — раздался строгий голос откуда-то от дальнего угла стола. Раисе даже оборачиваться было не надо, чтобы понять, кто. Вера Саенко, из-за которой нынешний разговор и вышел.
Раиса молчала, хотя про себя думала, что коли уж пленный, то не худо было бы и скрутить. Мало ли что, побитый. Руки целы, может дел наворотить. Вот собственной портупеей и связать, паразита.
— Оружие отнять надо было! — тут же подхватила Настя Прошкина, та, что Мухиной прозвище дала.
— Так его не было, — подсказал ей кто-то, — этот вражина его сперва в землю запрятал, а после вытащил.
— В реальности, пистолет, скорее всего, был бы на страховочном шнуре. Кобуру она проверила, а шнур на ремне — нет. Ну, и — оружие у раненого лучше отбирать сразу всегда, — здесь командир остановил рассказ и внимательно посмотрел на слушательниц — все ли поняли, все ли запомнили важное. — Если свой и в сознании — вернете. А вот при выходе из бессознательного состояния — и душить может попытаться, и выстрелить. Не сразу разберется, где он и кто вы. А еще — может быть намертво зажата в руке граната. С вынутой чекой. Начнет приходить в себя — расслабит руку… В оба нужно следить. Даже за своим. И карманы проверять. В Испании был случай, забыли из окровавленной формы гранату достать. Мусоросжигатель разворотило, хорошо, без жертв обошлось.
— А разве пистолет, когда в земле, стрелять будет? Винтовку вон небрежно вычистишь — сразу наряд получишь, потому что в бою отказать может. А пистолет? — это опять Вера. Ей все надо узнать до тонкости. И раз уж сказали, что на вечернем этом занятии можно обращаться не по уставу, а по отчеству, снова руку тянет, как в школе, — Алексей Петрович, разве так стрелять можно?
— Можно. Но взвесив последствия. Если ствол, например, забит землей плотно — его при выстреле разорвет. Но, если от взрыва оружия в руках хуже не будет — то можно и нужно стрелять и так. А во всех остальных случаях — за чистотой оружия следить пуще, чем за чистотой ног! Что же, по практике почти все увидели сами, остальное — с минимальной подсказкой. Оценка группе “отлично”. И кажется, у нас вскипел самовар, очень вовремя. Наливайте чай, товарищи.
Чай и в самом деле пришелся кстати, к ночи похолодало. Сидели тесно, греясь друг о дружку. А командир, уже не прежним лекторским голосом, а так, будто и в самом деле рассказывал сказку, начал:
— Давно, лет сто назад, жил в Швейцарии человек по имени Анри Дюнан. Родился он в небедной семье, получил неплохое образование, занимался, как положено, всякой благотворительностью, “Ассоциация молодых христиан”. Было ему двадцать один год, когда вместе с еще несколькими швейцарцами решил начать свое дело.
— Буржуй, значит, — прошептал кто-то из темноты, будто конспектируя.
— И так сказать можно. Но — не торопимся, мы пока только начинаем. Однажды дела занесли Дюнана в Италию, где в то время шла война. И оказался он в маленьком городке под названием Сольферино, где столкнулись в бою французская и австрийская армии. Это встречное сражение назовут потом крупнейшим в Европе. Победы оно не принесло никому, его завершила непогода. Над полем боя разразилась сильнейшая гроза с ливнем и градом. А в крохотный городок привезли раненых. Около десяти тысяч. Примерно столько же, сколько в Сольферино всего проживало людей.
Раиса слушала вместе со всеми, и успела позабыть, как после сегодняшних учений гудят от усталости ноги. Давно не слышала она таких рассказов, наверное, с самой Москвы, с памятного сорокового года. Пожалуй, на тех курсах лучшего лектора, чем Алексей Петрович было не найти. А истории этой она прежде не знала. То есть, помнила, конечно, что основал Красный Крест швейцарец, что звали его Анри Дюнан, и было это в XIX веке. Но на том, наверное, и все.
Человек в белом костюме, богатый коммерсант, только что прибывший из тропиков, стоит посреди города, переполненного чужими страданиями. Наверное, столько измученных, окровавленных людей не только ему не приходилось видеть в жизни, не всякому врачу их столько доводилось повидать. Что бы сделал обычный штатский на чужой войне?…
Дюнан был человеком сострадательным и честным. А еще — умел действовать. И он не стал заламывать руки, а послал своего кучера в соседний город — за продуктами и бинтами. В Сольферино не нашлось ни одного врача. Но силами нескольких женщин, местного священника да случайных американских туристов там появился госпиталь. Такой, какой смогли люди создать на месте.
— Дюнан написал книгу "Воспоминание о Сольферино" и разослал ее по всей Европе. Он не был врачом, но он был человеком с огромным сердцем, который не смог пройти равнодушно мимо того, что увидел. Он рассказал обо всем, чему был свидетелем. О страдающих людях, о врачах, которые не спят сутками, делая операции и перевязки. Кто-то терял сознание от усталости. Один хирург настолько измучился, что два ассистента поддерживали его под руки, чтобы он мог продолжать работать.
Девчата слушали, притихнув. Едва ли им приходилось о чем-то подобном читать. И на курсах РОКК о таком точно не расскажут. И по их лицам Раиса понимала, что сейчас они примеряют это знание к себе. Отчаянный швейцарец совершил почти невозможное. В древности такого человека назвали бы святым. А он был тем, кем был. Человеком с огромным сердцем, ни больше, ни меньше не прибавишь.
Но Дюнану было мало написать книгу. Он основал общество. В основу его эмблемы лег флаг Швейцарии, только цвета поменяли местами. Так и появился Красный Крест.
Когда рассказ дошел до того, как Красный Крест отрекся от своего создателя, разорившегося и потерявшего все, что имел, по отряду прокатился тяжкий вздох.
— Дюнан еще мелькнул в Париже, во время Франко-Прусской войны. Последние свои деньги он роздал там раненым. И как раз там, в Париже, к нему подбежал пожилой человек с одной рукой и закричал: "Я узнал вас, вы — господин в белом! Пойдемте, я представлю вас моей семье. Они увидят, кто вернул им сына, мужа и отца."
И Дюнан исчез. Просто ушел в никуда.
“Предатели! — дрогнувшим голосом сказала Вера. — Они же его просто предали… Как же так?”
Сказка, как положено сказке, завершилась все-таки хорошо. По крайней мере, справедливо и честно. Создатель Красного Креста не остался в одиночестве и до конца жизни помогал обездоленным и больным, отказавшись от богатого пенсиона, который ему наперебой начали предлагать те, кто чуть не позабыл о его имени.
Но история о том, как на заре появления Красного Креста мечтали сделать его для всех воюющих сторон общим, и в ту пору звучала наивно. А сейчас, выглядела так и невозможной. Если враг хочет тебя убить, то ему плевать, кто ты.
— Неужели они и впрямь верили, что враги не тронут санитаров? — спросил кто-то.
— Тогда, товарищи, впервые и появилось понятие “нонкомбатант”, то есть “не боец”. При армии, но не воюет. В то время к ним относили врачей, священников и журналистов. Воевать, по международным законам, нонкомбатанту и сейчас воспрещается. Чтобы не было такого, что как в бою — он стрелок, а как в плену — священник и отпустите немедленно. Но носить оружие для самообороны, защиты раненых и поддержания порядка врачи и санитары имеют право даже по самой сухой букве закона. А сейчас — так и обязаны. В бою участвовать не должны — и не потому, что закон такой, а потому, что санитар, врач, танкист, артиллерист, летчик, командир — больше пользы принесет на своем месте, чем будучи плохим стрелком. Хотя и такое бывает, что “все способные держать оружие…”. Так что стрелять будем, но, для упрощения и ускорения подготовки — на двести метров. Немцы законов войны не соблюдают и не собираются! Ничего нового в этом нет — еще англичане в прошлом веке шутили, что репутация джентльмена к западу от Суэца, это Египет, в те времена у них примерно там кончалась “цивилизация” и начиналось “варварство”, никак не зависит от его поведения к востоку от Суэца. Не ждите, что немцы будут уважать Красный Крест. Разве что после войны, на суде, они о нем вспомнят, когда будут оправдываться. Но ответить им придется по всей строгости.
Что же касается нынешних международных законов, — тут Алексей Петрович снова перешел на прежний лекторский тон, — есть такая присказка у капиталистов: закон — как садовник, о нем вспоминают, когда надо кого-нибудь посадить. Международный — тоже. Они прямо пишут, не стесняясь, что каждая страна под видом международного права пытается устанавливать свои законы, а буржуазные договора сами же зовут жульническими. А юристов-международников — крючкотворами. К Гаагским соглашениям еще РСФСР присоединилась. К расширяющим их Женевским тридцать шестого года — мы не присоединились, потому, что по ним пленным офицерам привилегии положены и денщик. В остальном-то наши правила по обращению с военнопленными почти дословно совпадают с ними. И, возможно, вам же придется бойцам о наших законах напоминать. Красноармеец должен вернуться с войны человеком, а для этого — не должен запятнать себя преступлениями. По отношению к кому бы то ни было.
Перед самым отбоем вызвал Раису командир.
— Как вам пополнение, товарищ Поливанова? Привыкаете к роли наставника?
— Привыкаем все. И я к ним, и они ко мне. Только душа не на месте, как таких пичуг — на фронт, — Раиса вздохнула. — Ну, ладно, те, кто покрепче, кто спортом занимался, руки сильные. А у нас половина отряда — вчера как из школы. Считай, дети совсем.
Пришла на память Лелька-соседушка, и подумала Раиса, что она наверное тоже сейчас среди таких же девчат, в какой-нибудь «части без номера». Это для нее они все — дети. Сами для себя, так вполне большие. И дома сидеть не могли. А вытаскивать из-под огня им может выпасть своих же одноклассников. Видела Раиса вчерашних пацанов, осаждавших военкоматы. Еще в Брянске.
— А учить их нам придется как взрослых. И спрос с них будет на фронте — как с больших. Кончилось их детство, Раиса Ивановна. Вот что, я вас очень хотел попросить: присмотрите за ними не как старший по званию, а как старший товарищ. Это — девушки. К вам у них доверия больше, чем к кому другому в нашем маленьком отряде. А в некоторых случаях мужчине, даже командиру и врачу, не пожалуешься… К вам придут скорее, чем ко мне. Поддержите, помогите. Знаю, сумеете.