Раиса поняла, к чему дело, кивнула молча. Только тут она сообразила, что не только ей, но и Алексею Петровичу эта служба считай что внове. Женщинами — да были б женщины, девчонки еще! — он вряд ли прежде командовал. Тоже трудно. Парня если что и ругнуть можно, а тут? Чуть прикрикнешь, в слезы, как Мухина нынче. Хотя, когда про перевязки объяснял, похвалил даже. Сразу расцвела, приободрилась. Хорошая помощница из нее получилась бы на гражданке. В Белых Берегах Раиса бы за полгодика ее так натаскала, что загляденье бы вышло. А здесь, да за каких-то три недели… Мало времени, как ни крути, мало.
Командир оказался прав. Раиса для девчат стала кем-то вроде учительницы, к которой скорее с расспросами пойдешь, чем к строгому директору школы. Не раз, не два вспоминала она, как вожатой в пионерском лагере была. Больше всего их подразделение походило именно на него. Да и по званию Раису звали только на занятиях. С товарища старшего сержанта девчата ее быстро «повысили» до тети Раи.
Звали, понятно, за глаза, но она как-то услыхала, как та же Наташа Мухина говорит подруге: «А что непонятно будет, вон, у тети Раи спроси!» Посмеялась про себя: ну, с повышением тебя, Раиса Ивановна. Какие тебе “кубики”, вот твое настоящее звание! Три десятка считай наберется… племянниц. Хотя как им еще ее звать-то? Тут самой старшей едва девятнадцать исполнилось. А Раисе зимой полных тридцать стукнет. Стало быть, тетя так тетя.
Следующее утро началось с часового марша, причем командир нес такую же полную выкладку, как все, а каждые пять минут пропускал отряд мимо себя и снова выходил в голову бегом.
В тот день были первые стрельбы. После марша, чтобы без поблажек. Карабины, правда, имелись в количестве один на трех человек, но и из этого командир извлек пользу. Кто хуже всех в тройке отстреляется, той и чистить!
Показал, как устанавливать прицел, как целиться, Раисе, которой опять выпало с наганом ходить, напомнил, чтобы самовзводом не стреляла — меткость падает у непривычного человека. Но со стрельбой заладилось не у всех.
— Саенко! Отставить! — будто бы и не кричал командир нарочно, но голос такой, что все оружие опустили, не только Верочка.
— Что вы делаете?! У вас, что, аркебуза? Куда вы приклад под мышку суете?
— Ой…
- “Ой” был бы, если б вы выстрелили! И было бы у нас практическое занятие “иммобилизация перелома ключицы”. Ну, или ребра, куда прилетело бы. По санподготовке у вас “отлично” будет, это еще вчера было ясно. Но стрелять и перевязывать санитар должен уметь одинаково хорошо. Плотнее приклад к плечу, плотнее. Это важно. С вашим весом — особенно. Все равно будет больно и синяк, но хоть не сломаетесь.
После таких объяснений дело будто бы лучше пошло. Во всяком случае, никто себе отдачей ничего не повредил. Этого, на взгляд Раисы, для первого раза было и довольно. Иные бойцы весят не многим более своей винтовки.
— Оружие разрядить и проверить! — скомандовал Огнев, — К мишеням.
Саенко отстрелялась неожиданно для Раисы кучно, хотя и не очень метко, и ойкала после каждого выстрела.
— Главное кучность, а меткость подтянем, — сказал командир, — и причин сомневаться не было. И внезапно, разбирая очередной результат: 8, 2, остальные не в мишени, что-то у красноармейца Мухиной руки не под карабин заточены, он вдруг замолчал, прислушался с озабоченным лицом…
— Каски надеть! Воздух!
И впрямь, висевшее где-то на заднем плане гудение самолета приблизилось, а через секунду после команды воздух разорвал так нехорошо знакомый Раисе свист. Все попадали, как учили и отрабатывали уже не раз, одна Мухина стояла, разинув рот, пока командир не повалил ее на землю, накрыв собой.
Звук падающих бомб ввинчивался в уши, казалось, они летят прямо в середину группы. Грохнуло, земля вздрогнула, и тут только Раиса сообразила, что легли разрывы в доброй сотне метров от них. Скорее всего, немцы просто высыпали бомбы, чтоб домой не тащить, ничего толком не разглядев в плотной облачности. И обошлась первая встреча с противником для отряда легким испугом да одной царапиной.
Ранение обнаружилось по команде "каски снять" — из своей каски Алексей Петрович вытряхнул осколок, по привычке провел рукой по затылку и поморщился. Попросил Раису глянуть: "По ощущениям, там кожа чуток сорвана".
На вид действительно оказалась царапина. Чертова крохотная царапина, еще меньше, чем…
— Совсем чуть-чуть, товарищ Огнев. Рана… — и тут у Раисы голос-то и отнялся. На попытке сказать про малую зону.
— Только не говорите про малую зону повреждения, — сказал командир строго, почти ворчливо. — К огнестрельным ранам этот термин неприменим и больше путает врача, чем помогает! Скажите, одиночная царапина?
— Да. Кажется, да.
— Никогда не говорите “кажется”, у вас не галлюцинации. Говорите: “вижу — одиночную”. Значит, повода срочно искать рентген, да сильный, да с хорошим рентгенологом — нет.
— Да, вижу одиночную. А… разрешите обратиться?
— Обращайтесь
— Зачем сильный рентген?
— Маленький осколок может наделать больших дел.
“Ой, может!” У Раисы екнуло сердце. На секунду представилось лицо Алексея Петровича, без улыбки, с погасшими глазами и желтой кожей…
“Ох, хорошо, он не смотрит сейчас на меня, — подумала она, — Решил бы, что паникерша какая…”
— А увидеть его, — спокойно продолжал Огнев, не оборачиваясь, — способен зачастую только очень опытный специалист, и на аппарате, позволяющем достаточное разрешение. Вы перекисью-то протрите, а то, наверное, не видно ничего из-за крови. Так вот, осколок внутри черепа, если что, даже увидеть трудно, а уж пытаться вынуть, рядом с мозжечком, да зрительными центрами, да затылочным отверстием… Не уверен, что во всем оборонительном районе есть такой нейрохирург, к которому с этим идти безопаснее, чем на месте застрелиться. Ну, пока нет никаких оснований полагать, что здесь именно такой случай.
Но несмотря на спокойный тон товарища профессора, это “если что” до самого вечера сидело у Раисы, как осколок под собственным сердцем. Кололо на каждом вдохе. Видела она уже такое, “с малой зоной повреждения”, а внутри-то кровит, и не остановишь… Мозжечок — смерть немедленно. Спинной мозг, уходящий в затылочное отверстие — тоже. А зрительная зона — слепота. Неизлечимая.
“Типун вам на язык, честное слово!" — это все, что могла она сказать, и то про себя. А сделать не могла и вовсе ничего, только бояться. До самого вечера, до команды “Оружие почистить!”
Как чистят наган, Раиса, конечно, уже видела. И даже читала инструкцию. Самой все проделать у нее пока ни разу не вышло. Значит, нужно пойти за советом к командиру и старшему товарищу, тем более, что вот он, рядом совсем, сидит в сторонке и чем-то занят.
Человеку порой очень мало надо, чтобы всерьез испугаться. Если страх сидит в тебе привычной занозой, он непременно уколет, чуть только повод найдется.
А повод был. И какой! Первое, что она увидала, как товарищ профессор медленно, медленно, словно ощупью, взялся за затвор и оттянул его, а потом наощупь стал проверять, есть ли патрон в патроннике. Движения его были аккуратными, но немного неуверенными. И Раису, когда она поняла, что возится тот с оружием явно вслепую, мороз пробрал: неужто в самом деле беда, ослеп?! А если так, то понятно, зачем один, в стороне ото всех, и зачем с оружием.
Она успела и дернуться вперед, и с ужасом осознать, что не успеет, как ее командир сделал то, что нипочем не станет делать человек, задумавший стреляться: отпустил затвор, опустил ствол в землю и нажал на спуск, и вместо выстрела раздался только холостой щелчок. Потом он поднял с плащ-палатки магазин — только сейчас Раиса поняла, что пистолет был разряжен — и на ощупь же начал сдвигать пружину. Лишь тогда она сообразила, в чем дело, и от стыда, что подумала такое, щеки стали горячими. Не собирался ее командир стреляться да и с глазами у него все в исправности. Просто разбирал свой “ТТ” вслепую. Ничего удивительного, многие командиры любят так щегольнуть. Был, говорят, умелец, который пулемет с завязанными глазами собирал. Оцепенев от облегчения, Раиса смотрела, как пистолет превращается в неровный ряд деталей на плащ-палатке — от магазина до затвора.
— Что-то случилось, товарищ Поливанова? — разобрав пистолет, Алексей Петрович поднял глаза, усталые, но безусловно зрячие и острые. — У меня еще все медленно выходит. Любой кадровик из стрелковых на смех бы поднял. Да и пистолет новый, тугой.
— А…а… зачем вы его вслепую-то? — Раиса уже и позабыла, за каким делом шла к начальству.
— Для отработки боеготовности. Командир должен знать оружие в совершенстве и даже в полной темноте уметь с ним управляться. Кроме того, врачу всегда полезно поддерживать гибкость пальцев любыми упражнениями. Хотя бы и такими. И нервы успокаивает.
"Нервы, говорите, успокаивает, товарищ профессор? Уж меня-то очень успокоило на вас глядеть, чуть не душа вон!" — подумала Раиса, но вслух сказала совсем другое.
— Наш завотделением вышивать любил, гладью. Так ровно выходило, что даже жена ему завидовала, у нее так не получалось.
— Вот кончится война, можно будет хоть кружева плести. А пока будем учиться разбирать пистолет. Вам бы тоже не помешало, а то сдается мне, что с наганом, товарищ Поливанова, вы до сих пор на «вы» и по отчеству.
— Я с ним и шла.
— Наган разбирать еще проще, давайте его сюда. А теперь садитесь рядом и смотрите. Часть первая — как будто разряжаете, — он принял из ее рук револьвер, уцепил под стволом что-то похожее на огромную головку от часов, вытянул и повернул какую-то трубку. Раиса смутно вспомнила, что с этого и начиналась при ней первая в ее жизни чистка нагана, хотя и чужими руками.
— Теперь крышка барабана, — в сторону отщелкнулась та деталь, которую она когда-то, совсем недавно приняла было за предохранитель, — И разрядить.
Семь патронов один за другим упали на плащ-палатку. В нагане семь, не шесть. Это она твердо запомнила еще тогда.