… в пульбат ее.
— И что она там делать будет? Хвостом вертеть? — спросила Раиса и тут же осеклась — не по уставу спросила, а как с языка сорвалось.
— Вот как раз нет. Пульбат — подразделение техническое, значит, культурное. Личный состав постарше, пообразованнее, меняется реже. Горлопанов там не любят. В стрелковом у такой особы есть шансы… покровительство себе найти. А в пулеметном батальоне женщин уважают прежде всего за умение стрелять, а не за то, что младший сержант Лыкова до сих пор считала единственным женским талантом. Вот тут ей и придется взяться за ум, если таковой обнаружится. Хотя не думаю, что она настолько безнадежна. Не похоже, чтобы была так уж глупа. Скорее, просто педагогически запущена. А теперь к вашим бедам, Раиса Ивановна. Она к вам слово, что ли, подобрать успела так, что до сердца зацепило?
Раиса почувствовала, что краснеет.
— Никому не в радость сплетникам на язык попадать, Алексей Петрович, — ответила она. Жаловаться Раиса с детства не любила, если ей сочувствовали — то особенно. Да и не та это обида, о которой расскажешь — и полегчает. Большую часть разговора Раиса и так глядела не на командира, а на свои сапоги. Будто это не Лыкова, а она одна была виновата, что дисциплина в отряде вот-вот и к черту полетит. А про свои обиды Раиса лучше промолчит. Это дело боеготовности не касается, да и выкладывать не просто командиру, а человеку, которого ты уважаешь, что насочиняла про него какая-то дурища… Нет, никак невозможно!
— Ну уж привыкайте. Живем, как рыбы в аквариуме, все у всех на виду. А дальше — каждый увидевший додумывает в меру… своего понимания прекрасного. Вот о том, что Лыкова еще и барышень жизни учить будет — я бы и сам догадаться мог, после того, как она ко мне на перевязке всем бюстом привалилась да в глаза заглядывать стала.
— И откуда такие берутся? Можно подумать, что ее к нам на перевоспитание прислали, — вздохнула Раиса, подумав, что таких как это Горе Лыковое нужно распределять по частям исключительно в качестве дисциплинарного взыскания командованию.
— Берутся, я полагаю, откуда все, а прислали… может и в самом деле на перевоспитание. Какой-то краевой случай. Вы с ней, извиняюсь, обе по возрасту и обучению в отряде смотритесь не вполне органически. У нее предыдущее место службы — штаб полка в формирующейся дивизии. Старший писарь. Почему ее вдруг в медицину перебросили — не знаю, разве для того, чтобы с глаз долой. Все равно ни сил, ни времени дальше с ней отдельно возиться у меня просто нет. Попробует что еще вытворить — сразу ко мне. Но — не думаю.
И опять два сержанта друг друга не замечали более, чем того требовал устав. Но все равно у Раисы на душе скребли кошки. “Краевой случай”. Никак не могла отделаться она теперь от мысли, что кому-нибудь там наверху, в штабе, и Раиса может с невеликого ума показаться такой же вот Лыковой. Иначе зачем ее, взрослую и обученную, направили в эту часть. Надумают невесть что, и как курс кончится, ушлют куда-нибудь к черту на рога. Далеко от человека, который стал ей не только наставником, но и другом! До конца выпуска-то осталось всего-ничего! И не скажешь никому, даже Алексею Петровичу не сумеет она о том сказать. Не появись этого Горя Лыкового, то Раиса набралась бы храбрости и попросила оставить ее при себе. С таким командиром можно и в огонь, и в воду! А сейчас… как после этой гулехи она будет смотреться с этим “возьмите меня с собой, товарищ военврач третьего ранга”?
Черт бы побрал эту вертихвостку! Болтать-то ей не запретишь. А там дойдет до командования — и не отмоешься, хоть тресни. И командира подведешь. Худо, хуже некуда!
— И все-таки, эта история здорово вас расстроила, Раиса Ивановна!
Или у нее на лице все написано, или Алексей Петрович ее опять насквозь видит. Раиса потупилась:
— Скоро конец курса. Неделя осталась, — и больше не нашла, что сказать.
— Верно. И чувствую, что эта группа — последняя. Честно скажу, с вами работать было значительно проще, чем одному. Уверен, и в боевой обстановке на вас можно положиться. Обещать ничего не могу, как командование решит, но я уже написал рапорт о направлении нас с вами в одну действующую часть. Видите?
Товарищ профессор отложил документы, что листал, и вытянул руки над бумагами. Раиса сначала не поняла, а потом ее озарило — пальцы не дрожат!
— С той бомбежки — как не было. Будет, чем неврологов озадачивать после войны.
От радости екнуло сердце. За командира, прежде всего, ведь руками не полностью владеть — для хирурга вещь страшная. И за себя, конечно. Сам предложил товарищ профессор, сам захотел забрать Раису под свое командование! Хоть бы начальство не возражало!
Впрочем, не успела она толком додумать эти мысли, как обстановка сменилась кардинально.
Глава 13. Федюхины высоты — Севастополь — Перекоп, 19 сентября 1941 года
Даже пообедать толком не дали. Прямо во время раздачи еды появился делегат связи на мотоцикле и передал приказ — обучение свернуть, весь наличный состав немедленно в Севастополь!
Командир, приказав собираться, убежал в сторону соседней части и, к изумлению Раисы, через пять минут вернулся с двумя заплечными термосами. Их залили супом, хлеб убрали в вещмешки, и, бросив палатки, наглядную агитацию, носилки и затрепанные бинты, отряд без номера поехал за новыми приказами.
Как и предвидел Алексей Петрович (и догадывалась уже Раиса), после всей поспешаловки их отряд оказался не то, чтобы совсем никому не нужен, но в хвосте длинной очереди. Хоть поели, к явной зависти большинства ожидающих.
Через полтора часа вызвали Огнева, и десять минут спустя отряд уже был расформирован и передан какому-то незнакомому военврачу второго ранга. Весь, кроме Раисы.
— Вот так, товарищ Поливанова. Теперь мы с вами на фронте. Пойдемте знакомиться с нашими коллегами. Как бы не сегодня вечером нам уже начинать работу. Принимаем пополнение и выдвигаемся. Поступили мы в распоряжение 217-го медсанбата, 156-я дивизия.
Пополнения оказалось его всего-то ничего, три человека. Миниатюрная хрупкая женщина с безмятежным, фарфоровым будто лицом, высоким лбом и черными волнистыми волосами. Ей было, наверное, лет 25–26, не больше. Руки маленькие, пальцы тонкие. Откозыряла как положено, а представилась по-граждански — доктор Бойко, Елена Николаевна Бойко.
Алексей Петрович даже поправлять ее не стал. Спросил только: «В каком году институт окончили, коллега?» Оказалось, в сороковом.
Форма, даже старательно ушитая, все равно сидела на стройной фигурке мешковато. В ремне отдельная дырка проколота, он ее почти дважды обвивал. Было в Елене Николаевне очень много гражданского. У всех вещмешки, а у нее — чемоданчик. И гражданские легкие ботиночки вместо сапог. Впрочем, это как раз понятно. Армейских сапог такого детского размера наверное и вовсе не бывает.
— Здравия желаю, коллеги! Отдаю себя в ваше распоряжение!
Последняя фраза скорее к Елене Николаевне относится, потому что в серых глазах со светлыми, почти белыми ресницами, пляшут черти. Второй, Астахов, Игорь Васильевич. Травматолог из Балаклавы. Призван еще в июне, но вот теперь — откомандирован на передний край обороны, как он сам говорит.
Астахову на вид лет 35. Он рослый, длинный, жилистый. Ворот гимнастерки не по уставу распахнут, в нем — тельняшка. На взгляд Раисы, больше на пирата из старых книжек похож, чем на врача. Белявый, но с совершенно бронзовым от южного солнца лицом. Свежий шрам через лоб наискось. Хорошо приложило, видно, что шить пришлось.
Третья из их пополнения, Роза Керимовна, самая пожилая, в короне из сильно поседевших кос, с царственной осанкой. Розе Керимовне 41 год. Она единственная из всех троих не по призыву, а доброволец. До войны работала в Симферополе, детский хирург. Высший пилотаж — малышей оперировать!
— Ну, товарищи, я сейчас еще двух человек младшего состава добуду, и вперед. Машина наша тут рядом, у склада.
И буквально через пять минут Огнев вернулся, ведя за собой Веру Саенко и Наташу Мухину. “Так я и думала, — решила про себя Раиса, — Вера в поле не вытянет, и самая любознательная. Да и Наташе ползать тяжело, но бинтует, словно вместо букваря по Великорецкому [*Неоднократно переизданный, классический учебник Великорецкого “Десмургия”. Учебник 1984 года от него почти не отличается, даже рисунки почти все те же.] читать училась”.
Около склада стояла понятная суматоха. Немного покрутив головой, Огнев указал на одну из полуторок: “Вот наша”.
Машина Раисе с первого взгляда понравилась. Запыленная, конечно, но видно, что ухоженная. Покрашена аккуратно, нигде ни царапины, ни вмятины. Стекла кабины протерты начисто, вон и тряпка на капоте. Около переднего колеса сидел на корточках водитель, пробовал что-то невидимое да и непонятное Раисе подвинтить и бурчал себе под нос — только и разобрала, что “эх, механики… Коровам хвосты крутить…”
Когда Огнев обратился к нему, тот вскочил, развернулся, чуть не откозырял рукой со здоровенным гнутым ключом в последний момент перекинул его в левую, и вздернутой к виску растопыренной пятерней чуть не сбил пилотку.
— Здравия желаю, товарищ… — он зашевелил губами, словно считая, — Капитан!
— Военврач третьего ранга Огнев.
— Виноват, товарищ военврач третьего ранга! Младший сержант Гусев. В званиях пока не силен. Вот улицы наши все знаю, а лычки… — он скосил глаза на кузов и, еще раз повторив “Виноват!”, обернулся и прикрикнул кому-то, грозя кулаком: “Куда бросаешь, шельма? Это тебе не макароны! Это — санимущество!”
Слово “санимущество” он произнес с особым значением, показывая свою причастность к медицине.
— Кидают, — пожаловался он Огневу, — как дрова на базаре. Никакого понимания! Хорошо, последний ящик приняли. Машина готова. Заправлена. Не беспокойтесь, я десять лет таксистом отработал, доставлю в лучшем виде!
Какой-то лейтенант… а, нет, техник-интендант второго ранга, сколько еще этих тонкостей Раисе придется изучить! — подбежал с бумагами, Огнев пересчитал ящики, расписался и приказал грузиться.