Насчет подъема командир, при всем своем опыте, оказался неправ. Четырех часов не прошло — всех подняли. Пришел приказ, нехороший, неприятный — сниматься. И как ни старались собраться побыстрее, а затемно отойти не успели, снялись, когда уже светало. Вдали гремело и сизые рассветные облака к северу озаряли багровые отсветы. Вражеская авиация била туда, где еще держалась пехота…
Хуже нет усталому собираться. Ермолаев аж голос сорвал, пока порядок навел. Раиса за всеми этими сборами спохватилась, когда колонна уже трогалась, и успела забраться в одну из последних машин, куда погрузили оставшиеся две палатки с кольями да тюки.
На всем этом добре под самой брезентовой крышей кузова полуторки устроились они вдвоем с поварихой Анной Тимофеевной, тоже до последней минуты хлопотавшей над переездом полевой кухни. Кухню эту, второй котел, прицепили за полуторкой. В кузове Раиса как упала между тюков, так и уснула, едва только сумела вытянуть ноги. Единственное, что хорошего можно было найти в этой внезапной передислокации — возможность выспаться. По нынешним временам — вещь крайне ценная и редкая.
Сквозь сон шуршали по брезенту капли дождя и ей казалось, что это шуршат листья под окном ее комнатки в общежитии в Белых Берегах. Во сне Раиса увидела ее так ясно, как наяву не припомнила бы. За окном шумел летний дождь, трепал ветер кусты сирени, а потом где-то наверху тяжко громыхнул гром и отблеск молнии отразился в каплях на мокрых листьях.
От этого грохота Раиса и проснулась. Открыла глаза, но ничего не увидела. Было темно и душно, что-то тяжелое навалилось на ноги и грудь, не давая шевелиться и мешая дышать. Совсем рядом кто-то глухо вскрикнул и застонал.
С трудом высвободив левую руку, она попыталась сдвинуть с себя эту тяжесть, толкнула кулаком — подалось. Дышать стало легче и прорезался свет. Раиса сообразила, что лежит в кузове полуторки, полузаваленная тюками.
Машина их стояла, сильно накренившись на правый борт. Извиваясь, Раиса с трудом выползла из-под тюков, и только тогда увидела, кто кричал. Анна Тимофеевна. Она застряла между тюков, так, что только голова по плечи да левая нога, без сапога, в одном чулке, торчала наружу.
— Тихо! Анна Тимофевна, сейчас вытащу! Что такое?
Та взглянула на Раису почти с ужасом: “Нога… Рая, нога моя, где? Ой, пропала… Не чую!”
Вытащить крупную, рослую женщину из-под тюков получилось не сразу. Но когда удалось стащить самый большой, Анна Тимофеевна ухватилась за борт и одним рывком, охнув от боли, выдернула себя из-под завала. По счастью, страшного ничего с ней не случилось: ногу просто подвернула, связки целы.
Кто-то снаружи откинул борт их машины:
— Живы? Вылезай, приехали!
Приглядевшись, Раиса узнала командира хозвзвода, что ехал с ними в кабине. Лицо у него было в крови, как из драки выскочил.
— Товарищ младший лейтенант, что случилось? Бомбили? Сильно вас задело? Дайте посмотрю! — Раиса сделала отчаянную попытку найти в толще тюков санитарную сумку, которая точно была при ней, но сделать это можно было, наверное, только разгрузив всю машину.
— Об кабину шарахнуло. Помирать полетели фрицы, — он сплюнул. — По дороге где-то грянуло, впереди нас. А Гусев как увидал, руль вбок — и вот, приехали.
Раиса выглянула из-за брезента и поняла, что они уже не на дороге — машина завалилась на борт под небольшой каменный мостик, держалась, можно сказать, на одних только кустах, чтобы совсем не рухнуть вниз. Пришлось выбираться наружу. Спустилась сама, помогла выбраться охающей Анне Тимофеевне. Повариха огляделась и всплеснула руками:
— Батюшки-святы! А котел-то где?!
Невидимая в утреннем тумане речушка журчала где-то внизу. Туда вели следы от двух колес и туда, причитая бросилась Анна Тимофеевна, забыв про свою ногу. От полевой кухни и след простыл.
— Ладно хоть сами живы… — начхоз покосился на небо в серых рваных тучах.
— Зубы-то целы у вас?
— Не надо, я уже проверил — все в порядке, — ответил вместо него выбравшийся из-под мостика Кошкин. На лбу у него красовалась свежая ссадина. Раиса сообразила, что тот тоже ехал в кабине, и зубы уберег только благодаря своему небольшому росту. Крепкий высокий начхоз угодил в переднюю панель челюстью, Кошкин — лбом. И вот — приехали. Машина в кювете, кухня под мостом, и с шофером — неладно.
— Да тут я… — подошел шофер Гусев. Вид у него был виноватый, лицо бледное, кашлял, болезненно морщась, дышал с трудом и говорил запинаясь, будто никак опомниться не мог, — Оторвались мы от колонны, эх… Разгружаться придется. А то не выехать.
— Вижу я, какой вы живой после такого удара об руль. У вас ребра помяты, — строго прервал его Кошкин. — Сейчас перевяжу и сидите здесь. Раиса Ивановна, вы в порядке?
Узнав, что все, кроме шофера, в общем-то целы, и машину кажется можно вытащить, он оглянулся на небо, сочащееся дождем, и негромко выругался:
— Развезет дорогу к… Ну, может не налетят хотя бы.
Машину разгружали все. Только Гусев, бедолага, сидел на земле под откосом, толку от него в этом деле не было никакого — так приложило об руль, что ни вздохнуть, ни охнуть. Но и это не спасало от праведного гнева Анны Тимофеевны.
— Ах ты непуть бессмысленный! Чтоб тебе повылазило! Ты мне что с котлом сотворил, душа из тебя вон? Это же казенное имущество, мне сегодня вечером уже людей кормить, понимаешь ты это, аль нет? А если он еще и протекает, как я стряпать буду?
— Да разве я виноват, что они налетели? — отвечал тот сиплым шепотом. — Анна Тимофевна, ну не кричи ты, сделай милость. Тебя ж поди за линией фронта слыхать.
— Налетели — не налетели! Ты как котел крепил, окаянный? Если бы ты его правильно зацепил, он бы в речку-то не ушел. Так что, тут не немец виноват, чтоб ему лопнуть, а руки твои крюки! — не сдавалась Анна Тимофеевна. — Вот пока ты за баранкой сидеть неспособный, будешь теперь мне картошку чистить!
— Да ладно вам, Анна Тимофеевна, — примирительно сказал Кошкин, — прикрепи он его как положено, сейчас бы крюк выдрало, да рама штопором пошла…
Начхоз, морщась, ходил вокруг машины, поминутно ощупывая разбитую челюсть. Вынул было папиросы, но вздохнув, убрал.
— Во жизнь… — выдохнул он, — как в карауле — ни пожрать, ни покурить. И как он ее так завалил-то? Хорошо, что ты только кухню в речку упустил, а не всю машину разом! Противоторпедный маневр ты им, что ли, показывал, а, Гусев?
Шофер даже не пытался оправдываться, зато сообразил, чем поднять машину. Тяжелые стойки от палаток пошли за рычаги и на них на “Раз, два … Давай!” ее попытались поднять на дорогу.
Тут вышла заминка. Анна Тимофеевна плюс Кошкин вполне могли сойти за двух крепких мужчин, но без троса вытащить машину оказалось делом совершенно невозможным. Помощи не предвиделось — от фронта не ехал почти никто, а кто ехал — ни малейшего желания остановиться, понятно, не имел.
Кошкин уже сделал зверское лицо, расстегнул кобуру и пробормотал: “Остановятся как миленькие!”, когда от дороги раздался голос Огнева:
— Все живы? Ну, Васильев, ну, удружил! Да и я хорош, самому смотреть было нужно, что наши с дороги ушли!
Откуда ни возьмись, оказалось то, что нужно — машина, да Алексей Петрович, да пятеро крепких парней-санитаров, а в машине трос!
Впрочем, никакого чуда, поняла Раиса почти немедленно. Замыкающая машина — в ней всегда везут людей покрепче да берут инструменты на случай чего.
Колонну разорвало при налете, а шедший следом Васильев не то проглядел, не то по иной какой причине не доложил, вот и проскочил замыкающий, а теперь — вернулся. Всей командой, да с тросом машину вынули в пять минут. Только с полевой кухней пришлось порядком повозиться. Она крепко увязла обоими колесами в илистом дне речушки, но общими усилиями вытащили и ее. По счастью, котел оказался цел и почти не помят даже.
Грузились в спешке. Начхоз швырял тюки чуть не со злостью, поминутно косясь то вверх, то назад: “Мало ли какая еще сволочь на нас выскочит!”
— Товарищ младший лейтенант, — подчеркнуто спокойный Кошкин забрал у него мешок, — Ну что же вы так с казенным имуществом? И никого в небе искать не надо. Вы посмотрите, какая чудесная погода, — дождь струйками бежал по его разбитому лбу. — Отличная, доложу вам погода. Совершенно нелетная!
— Нелетная, — бурчал начхоз, втаскивая в кузов новый тюк, — А немцы про то в курсе, что нелетная?
Пострадавший шофер переживал, чувствовал себя не у дел, что было для него хуже всякого перелома. Попробовал было помочь с погрузкой, уцепив тюк, что полегче, но Огнев самодеятельность пресек.
— Гусев, оставить! Вот тебе сейчас только с погрузкой и возиться. Марш во вторую машину!
— Так ведь… товарищ военврач, а поведет-то кто?
— Калиниченко.
— Он же санитар!
— Водить, хотя бы условно, умеет. А тебе недели две за баранку не сесть. Хотя… Давай в кабину. Не за руль. Сядешь рядом, будешь советом помогать.
Глава 16. Воронцовка, южнее Ишуни, 27 сентября 1941 года
На этот раз с размещением решилось быстрее. Отходить приказали к Воронцовке, а это село большое, дворов шестьдесят. Дома пустовали, лишь в трех или четырех оставались люди, в основном старики, которые никуда не захотели уходить.
Денисенко эта Воронцовка не понравилась сразу. Едва прибыли, он сделался необыкновенно мрачен и резок, долго присматривался, где лучше развернуться. Ни одна из пустующих построек ему не нравилась, наконец как через силу отдал приказ занимать школу, одноэтажное приземистое здание, зиявшее выбитыми окнами, но стоявшее в саду, в окружении старых яблонь, и сельсовет — он отводился под сортировочное отделение. Личный состав в селе наоборот приободрился — чего плохого-то, вместо того, чтобы опять в чистом поле палатки ставить, сразу забраться под крышу? И устроиться проще, и отогреемся наконец.
“Случись чего — попадем как кур в ощип, — ворчал Денисенко, в пятый, кажется, раз, предупредив о светомаскировке. — С воздуха нас видать как на ладони. И деревня — это как нора с одним входом. Не выскочить, коль запрут. Видел уже…”.