ичились устной благодарностью. Ну да ладно, не за грамоты учимся. Раису тоже отметили, это было приятно.
На торжественную часть все три брянских слушательницы пришли с вещами, три чемоданчика стояли под стульями. Вечером уходил поезд.
— Что же, товарищ Поливанова, доброго пути, — “товарищ профессор” все-таки отыскал ее перед отъездом. Подошел и пожал руку. При всех. Раиса даже покраснела, смутившись. — Мне не часто встречаются такие внимательные ученики. Успехов вам в Брянске, а будете в Москве — приходите в гости в наш институт. Думается, что мы с вами оба здесь не последний раз.
Возвращался домой Огнев уже затемно. Нынешняя группа была в этом году заключительной. У студентов начинались каникулы, у преподавателей — отпуска. К нему это не относилось — служба. Куда откомандируют, там и будем. Последний автобус, старый, с придушено хрипящим мотором подпрыгивал на каждой выбоине. Давно осталась позади старая Москва, начались новые кварталы и в сырой ночной воздух иногда вплетался запах теса, извести и краски.
Удивительное дело, новые улицы больше не вызывали прежнего ощущения оторванности. Уютно плыли желтые фонари, мягко светились окна. Вечерняя городская жизнь, все такая же торопливая, внушала спокойствие и уверенность в прочности бытия. Похоже, эта любознательная барышня, сама того не зная, примирила с новой Москвой. Город снова признал его своим или Алексей наконец уверился, что все-таки вернулся домой.
Наверное, поезд на Брянск уже отошел и проносятся за окном засыпающие поселки да паровозный дымок. “Стоило оставить свой адрес? Не приняла бы за попытку поухаживать. Хотя о чем поговорить бы, наверняка нашлось. Хорошая собеседница дороже симпатичной попутчицы. Откуда такие мысли, старею, не иначе? Не оставил адреса — и ладно. Я здесь на месяц-два, потом — новое назначение…"
Уже в поезде Раиса открыла наконец одну из купленных книг. И только руками всплеснула: ну как она раньше не посмотрела! Надо было хоть пару страниц перевернуть. Вот так медицина, курам на смех! Типография самым нелепым образом перепутала страницы, намешав хирургию… с паровыми двигателями. Нарочно не придумаешь. Впрочем, не велика беда, пропали вступление да заключение…
Опять долго не могла заснуть, хотя стук колес как будто должен успокаивать. Раиса то задремывала, то просыпалась. Паровоз протяжно гудел, в полной темноте громыхнул под тяжелыми колесами мост через реку, мелькнули стальные фермы и вновь — тишина, дремота. Наконец она уснула и во сне видела Москву, в странном обличье сказочного города, где на каждом доме высилась башня и в этих башнях звонили на разные голоса часы. И кажется, она шла с кем-то под руку и не видимый во сне собеседник рассказывал, откуда башни и для чего часы: “Чтобы жить в едином ритме со временем”. На этих словах Раиса проснулась. В окна вагона лилось горячее летнее солнце. До Брянска оставалось полчаса.
Глава 2. Крым, Балаклава. 15 июня 1941
Таких цветов, как здесь, она никогда не видела. Огромные, чуть не с тарелку величиной, белоснежные, словно фарфоровые. И запах, дурманящий и сладкий, плыл вдоль аллей санаторного парка. Юг цвел, бурно, ярко и щедро, как в последний раз. В знойном мареве покачивались кусты, охваченные розовой прозрачной дымкой. Поднимались на клумбах огненно-красные южные розы. Красота, не опишешь!. Вот только жарко.
"Ну и повезло же тебе, Райка! На море едешь…" — провожали ее две недели назад подруги, и опять эти слова Раису сердили, потому что никакого везения тут нет. Если в чем и повезло, так в том, что нынешней зимой жива осталась, не погибла по собственной же бестолковости. Не велик героизм — пробежать с десяток верст на лыжах по легкому морозу, от Белых Берегов до лесного кордона. Худшие опасения не подтвердились, старика лесничего разбил радикулит, в его годы не мудрено. Раиса пробыла при больном два дня, пока тому не полегчало, и засобиралась домой.
И ведь чуял Иван Егорыч, как меняется погода, отговаривал. Нет, куда там, “меня в больнице ждут!” Угодила в такую метель, что к жилью вышла чудом. Не к самому поселку даже, а к станции Белобережской, и то, когда уже понимала, что засыпает на ходу, а это вам любой бывалый человек подтвердит, признак плохой. Уснешь — и с концами, по весне отыщут.
Поход обернулся воспалением легких, которое Раиса, и снова никого она не винила, кроме себя, приняла поначалу за бронхит, и лечилась дома. Говорят же: врачи болеть не умеют. Фельдшеры, видимо, тоже.
Одышка перестала донимать только к апрелю. И начальство, поразмыслив, отправило товарища Поливанову долечиваться в санаторий. В Крым. Вот тебе и все везенье!
Хотя… если судить, что она повидала — так и в самом деле повезло. Год назад первый раз побывала в Москве. А теперь — впервые увидела море. И снова, как в начале тех, памятных курсов, Раиса чуть не до ночи, до ломоты в коленях бродила по новому, неведомому городу, впитывая увиденное, как деревья пьют воду.
Здесь все по-другому, непохожее ни на Брянск, ни на Москву.
Балаклава маленькая. В кружевной листве, насквозь пронизанный солнцем, пахнущий диковинной, непривычной зеленью и близким морем, город казался сном. Так в детстве грезятся диковинные края, из сказок будто! В Москве все куда-то спешат. А Балаклава — расслабленная, курортная, неторопливая и потому добродушная. Тут и незнакомый улыбнется, и разговор со случайным прохожим, спросившим дорогу, вырастает в дружескую беседу.
Море у набережной темно-зеленое, как бутылочное стекло, а на пляжах — прозрачное, хрустальное. Живое, дышащее, оно обнимало теплыми упругими волнами, качало плывущую Раису на огромных ладонях. Пляж у санатория галечный, без обуви не больно погуляешь, но пара туфель всего одна, и жалея их, Раиса привыкла перешагивать с камня на камень, пока не доберется до воды.
Пляж негласно делился на мужскую и женскую половины. Купались же кто как хотел. Соседка по комнате смело заходила в воду в чем мама родила, а после загорала между валунов на казенном вафельном полотенце, особо не смущаясь. Впрочем, не она одна. Здесь это никого не удивляло.
Раиса ей немного завидовала. Тонкая в кости, а сама пышная, настоящая красавица! Такой и впрямь ни к чему себя прятать. Хоть сейчас рисуй — и в картинную галерею, на стену. Только как бы художники не передрались за такую красоту!
Приходили на пляж девушки-гимнастки, наверное, все из одного кружка или секции, потому что купальники на них были пошиты на один фасон. Они появлялись вечером, в четыре часа, юные, подтянутые, смуглые от загара. Плавали быстро и далеко, с силой рассекая воду взмахами рук. Не то что Раиса, саженками. С ними была тренер, женщина ее лет, мускулистая, плотная, с короткой, почти мужской стрижкой. Она мало плавала, больше наблюдала за подопечными с берега и поглядывала на часы. Но играть и дурачиться в полосе прибоя пловцам никогда не мешала. Те хохотали, бегали, брызгались. Как-то построились всемером на берегу в пирамиду, красиво, как на соревнованиях. А затем ухватили девчонку в центре пирамиды за ноги и перевернули вверх тормашками. Она повисела так, а потом ухватила что-то в воде и бросила в соседку. Хохот, визг, пирамида рассыпалась — оказалась, краба на купальник прицепила.
В первые дни, как ни предупреждали в санатории, что с солнцем осторожной надо быть, Раиса здорово обгорела. Никакие призывы “товарищи, соблюдайте режим!”, не могли вытащить с пляжа тех, кто прежде не видел моря и не знал, какое оно бывает.
Огромные валуны поросли роскошными бородами из водорослей, в морской зелени водились крохотные полосатые рыбки. Раиса готова была часами любоваться этим живым аквариумом, сидя в полосе прибоя. Колыхались в волне медузы, похожие на стеклянные блюдца. Мелких, без щупалец, можно было брать в руки, большие, с синей каймой по краю купола здорово обжигали и от них следовало держаться подальше.
Небо оставалось почти безоблачным и ярким, будто вымытым. Вечерами огненное, по утрам — прозрачно-синее. А ночью его засыпало звездами, крупными, как земляника. Нигде прежде Раиса не видела звезд настолько больших и близких. Млечный Путь выглядел мало что не сплошной полосой, мазком белой краски по бархату. Луна выплывала из-за скал тоже огромная, ярко-рыжая, как спелый абрикос.
В конце концов Раиса не удержалась, купила у художника на набережной ночной пейзаж, нарисованный сочными яркими красками на куске фанеры. В рамку вставим, будем дома зимой море вспоминать.
У набережной покачивались лодки, они возили отдыхающих на дальние пляжи, к подножию отвесных скал, поросших можжевельником. Тут же у причалов сидели рыболовы, рядом на мостовой грелись и ожидали свою долю улова разноцветные крымские кошки.
Когда первая неделя отдыха подошла к концу, Раиса снова чувствовала себя бодрой и крепкой и радовалась, что опять может много ходить. Съездила в Севастополь, за день обошла почти весь центр города, от Приморского бульвара и пристани Третьего Интернационала, до узких старинных улочек, идущих под немыслимыми углами то вверх, то вниз.
По центральным улицам катились, позвякивая, трамваи. Дома в городе невысокие красивые, многие с колоннами или угловыми башенками, отчего весь он выглядел, что та затейливая детская игрушка. На окраинах росли неведомые Раисе деревья и цветы, и непременно в каждом дворе — виноград. Лозы увивали старинные каменные ограды, тянулись по кирпичным стенам.
Вечерами стала выбираться в Балаклаву, в городской парк на танцы. Там куда веселее, чем в санатории, народу больше и не патефон заводили, а играл настоящий оркестр. Туда ходила, наверное, половина города. Много было военных, особенно моряков. В первый же вечер Раису закружил в вальсе молодцеватый лейтенант, судя по форме — летчик, да так закружил, что она почувствовала себя детским волчком. Еле на ногах устояла!
— Что, перекрутил вас на виражах? — спросил лейтенант, — Виноват, с нашим братом танцевать трудно. Мы не закруживаемся, привычные!
— В другой раз с вашим братом только танго, — отвечала Раиса.