— Дорога на Симферополь для нас закрыта. Можно попробовать идти на Евпаторию, но там готовый котел. Так что обходим пока Симферополь с запада, бензина у нас километров на сто, если по шоссе, в общем, до исчерпания, а дальше выводим машины из строя, закапываем имущество и пешком.
Бензин кончился раньше, чем думали, еще до полуночи. Весь вечер серое осеннее небо сыпало дождем, машины еле ползли по проселочным дорогам. Где-нибудь под Брянском они бы уже по кузов засели в грязи. Крымские дороги не настолько развозило, но под дождем они становились скользкими как мыло. Особенно не разгонишься. Утешало лишь то, что по такой погоде мало шансов опять нарваться на вражескую моторазведку. И уж точно не попадешь под бомбежку! Как сказал бы Кошкин: нелетная. Где-то он сейчас, где наши? Все свербила Раису мысль о тех сгоревших машинах, что разглядел командир впереди на шоссе. Чьи они? Что сталось с теми, кто в них ехал? Оставалось только утешать себя, что может быть, те машины тоже пришлось бросить, а подожгли их, чтобы врагу не достались.
Инструменты и палатки не то чтоб зарыли — уложили в какой-то яме да символически, почти на ощупь, закидали землей. Туда же положили карбюраторы и аккумуляторы с машин. Как сказал Огнев, “формально — спрятали. Надо было б ориентиры запомнить…”
— Вроде Николаевка была рядом, — неуверенно начал Гусев, повертев головой, будто в кромешной тьме можно было что-то различить.
— Николаевка в Крыму — не ориентир.
— Это да. Их тут по три штуки на версту.
Дождь хлынул с новой силой, будто в небесной канцелярии прорвало водопровод! Не иначе, как немцы зацепили его, когда летели бомбить город! Лило так, как не льет по осени даже на Брянщине, а уж казалось бы, на что дождливый край. Раиса шагала, стиснув зубы, чтобы не лязгали от холода. Намокший вещмешок давил на плечи, ноги скользили в грязи. Останавливаться было нельзя, это совершенно понятно. Вся надежда на погоду, что в такую сырость и грязь и немцы сюда не скоро доберутся. Вот только самим бы еще дойти до своих. Шли часов, видимо, с двух ночи и до самого рассвета. “Ночевать в машинах — плохая примета. К плену”, - мрачно пошутил Огнев.
Впереди Раисы маячила спина Гусева. Плащ-палатка торчала на ней горбом, прикрывая неуклюже раздувшийся вещмешок. В нем лежали дрова. Шофер упрямо тащил их с собой, укрывая от дождя, чтобы на отдыхе суметь быстро развести костер. Когда есть пара-тройка сухих поленьев, можно подсушить и мокрые, если такие попадутся.
Пулемет шоферы и Алексей Петрович несли по очереди. Командир шел в этом маленьком отряде замыкающим. И Раиса, временами оглядываясь, видела, что идет он, будто на смотру, прямо и бодро, не опуская плечи, хотя на нем и сухой нитки давно не осталось. Будто не сечет его дождь, будто не ползет под сапогами раскисшая дорога. В левой руке он нес небольшой, но заметно тяжелый саквояж. И этот гражданский багаж никак не вязался с военной формой, да и с обстановкой тоже. Видно было, что этот груз командиру уже изрядно руки отмотал, но он его не бросает. Чтобы отвлечься, Раиса принялась гадать, что же там может быть. Когда отступали летом, командир их маленького сводного отряда с собой взрывчатку нес да аварийный запас еды. Может быть, тоже какой-то тол, а упрятан, чтобы не намочить? Или инструменты? Тяжело так-то, в одной руке. Но даже этой тяжести не показывает товарищ профессор. И глядя на него, Раиса тоже заставила себя выпрямиться. Толку ежиться и горбиться под дождем, если даже под вещмешком на ней все давно промокло? Теплее от этого все равно не станет.
Шагать с прямой спиной внезапно оказалось легче, на расправленные плечи не так давил вещмешок. Приободрились и остальные, вот что значит правильный пример. Даже Верочка, которая двигалась почти вслепую, держась за Олю, потому что сняла очки, с которыми в дождь только хуже.
Шли спешным маршем, надолго нигде не задерживаясь. Если все же останавливались перевести дух, выставляли часового, дальше следовал приказ перемотать портянки, осмотреть ноги и только потом отдыхать. Минут десять, не больше. А потом снова вперед, в серую непонятную муть. Кажется, даже первое отступление, тогда, летом, было легче. Потому что не сеял беспрерывно дождь, не терзал стылый, пронизывающий холод.
Один лишь раз, уже днем, они устроили более длинную передышку, когда набрели на покосившийся сарай, не то полевой стан, не то просто загон для скота, потому что на полу слоями лежал овечий помет. Видимо, пастухи со стадами здесь и впрямь частенько прятались.
На земляном полу развели костерок. Вот где сгодились Гусевские дрова. Огонек совсем крохотный, чтобы не заметить было, но достаточный, чтобы хватило согреть кипятка и разделить на весь отряд две банки тушенки — все, что было в запасе.
В серой пелене дождя ничего невозможно было разглядеть. Алексей Петрович сам часового выставил и проверил, достал было бинокль, но убрал тут же — все одно, без толку, ничего, кроме мутных очертаний гор впереди, не увидишь. Сверху все сеяло и сеяло, проливало насквозь прогнившую крышу сарайчика, в щелях между досками гулял ветер и ветхие стены трещали, скрипели под ним.
— В обязательном порядке всем — портянки просушить сколько можете. И отдых личному составу час.
Раиса не запомнила, спала она или просто сидела, потому что кажется ни минуты не переставала слышать дождь, пение ветра и то, как шипят угли в костре, когда на них срываются с дырявой кровли крупные капли. Разбудил ее все тот же Гусев, сменившийся с караула.
— Что, пригодились дрова-то? А смеялись еще… — пробормотал он, неизвестно, к кому обращаясь, потому что Раисе затея с дровами с самого начала мыслилась верной. Жаль только, что берез здесь не растет. Береста и сырая загорится.
— Часовому на отдых полчаса. И после — выступаем, — распорядился Алексей Петрович и после какой-то секундной паузы добавил, — Товарищ Поливанова, меня ровно через тридцать минут — разбудить.
И только убедившись, что приказ понят, не сел, а рухнул на плащ-палатку у тлеющего костерка. Так падают не спящие, а теряющие сознание, быстро и сразу. Командир спал, как спят бойцы в окопах, сжавшись в комок, сберегая тепло. Во сне он будто постарел, причем сразу лет на десять. Раиса только сейчас сообразила, что даже примерно не знает, сколько же ему лет. Будто бы чуть за сорок, а сейчас — выглядит почти стариком. И седина пробилась густо, и глаза запали. Руки с проступающими венами напряженно сжаты даже во сне. Как же не хотелось Раисе будить его так скоро! Что бы стоило им задержаться здесь на лишние пару часов? Но приказ есть приказ.
Проснулся товарищ командир однако же сразу, будто и не спал, а дремал вполглаза, ждал, пока поднимут. Резко сел, растер ладонями лицо, помотал головой, похлопал себя по ушам и словно не было ничего — снова подтянутый, прямой и бодрый. Насколько может человек бодрым быть после такого марша.
— Отряду десять минут на сборы. Не задерживаться. Портянки мотать очень тщательно.
— Товарищ Огнев, разрешите обратиться? — неожиданно для себя спросила Раиса. Не давал покоя ей этот саквояж и почему-то страшнее всего вдруг стало сгинуть, не узнав, что в нем.
— Обращайтесь
— А в саквояже у вас что?
— Книги. Личная библиотека.
— А не промокнут?
— Там внутри чехол из прорезиненной материи, еще на Финской заказал.
— Тогда понятно… А я думала — что вы такое тяжелое несете…
— Знания, Раиса Ивановна. Штука увесистая, но без них никуда.
Когда стемнело, пришлось идти, положив руку на плечо впереди идущему, чтобы никто не отстал. Темнота упала густая и черная, как вакса. Дождь перестал, правда, но на небе не видно было ни звездочки.
— Тут где-то село есть, — произнес второй шофер. В темноте Раиса его не видела, только слышала, как чавкают по раскисшей глине его сапоги. — Называется Приятное Свидание. Говорят, там царица Екатерина с кем-то того… — он хмыкнул, — приятно повидалась, — шофер отпустил еще пару соленых шуточек по поводу царицы и добавил, что город Херсон так называли, потому что там ей не дали выспаться.
— Ты потише, — отозвался Гусев. — Наскочим на кого, будет нам всем вечный сон. Тут и шутковать надо шепотом, а тебя поди и в Херсоне слышно. Сдается мне, что та пальба, что мы слыхали, как раз где-то у этого самого Свидания и была. Кого-то там нынче и впрямь повидали, знать бы кого и кто, и чем кончилось?
Отголоски выстрелов до них донеслись, когда еще не стемнело, где-то далеко, на грани слышимости. Но в дождь расстояние по звуку не определить… И едва успела Раиса об этом задуматься, как раздалась короткая команда “Ложись!” Услыхали ее все, хотя отдана была негромко, мало что не шепотом. И залегли. Падать в осеннюю грязь было тяжко. Где-то рядом шли люди. Много. Раиса хорошо слышала, как шлепают они по грязи в каких-то десятках метрах от них, а потом, на фоне неба слабо различила фигуры. Усталость пересиливала страх. Подумалось, что хорошо мол, догадалась она залечь так, чтобы карабин в грязь не влип, как из темноты позвали:
— Кто здесь?
И сразу сердце заколотилось как сумасшедшее, как тогда, летом, после памятной перестрелки в лесу. И не только потому, что окликнули по-русски. Голос был знаком! Отряд, шагавший по ночной дороге в сторону Севастополя, вел ни кто иной как их комиссар, Рихард Яковлевич. Которого успели посчитать пропавшим и скорее всего — погибшим. А вот он — нашелся!
— Товарищ Гервер?
— Товарищ Огнев? Отставить тревогу, свои!
— Ну, вот и встретились. Мы по какую сторону фронта-то?
— Скорее по нашу. Но тут сам черт не разберет. Вас сколько?
— Мы с Поливановой, два шофера, две санитарки, двое раненых — по счастью, оба ходячие. Три карабина, СВТ, ППШ, пулемет с одним диском.
— Две машины… А остальные?
— Не знаю. Мы последние снялись. Должны были в сторону Керчи отступать — но на патруль наткнулись — два мотоцикла, постреляли немного и разошлись. Они уехали, мы не преследовали. Две машины, возможно наших, видели на шоссе, сгоревшими. Издалека — примерно там и наткнулись на немцев.