Общежитие, где жили работники электростанции и больницы, стояло на самом краю поселка ГРЭС, или БРЭС, как ее называли, Брянской электростанции. Чистенький двухэтажный дом, еще совсем новый. Поднимаясь к себе на второй этаж, Раиса все время ждала, что ее окликнут, спросят, что случилось. Но в коридоре царила сонная тишина.
Ключ не сразу попал в замок, потом долго не хотел поворачиваться. Комната ее была совсем крохотной, как аптечный шкафчик, но этого всегда казалось достаточно. Стол и кровать помещаются, чего же еще нужно? Когда Раиса наконец справилась с замком, под ноги упал почтовый конверт, видимо, сунули в дверь утром. Это оказались те самые фотокарточки из Севастополя. Вот она, Раиса, в своем любимом летнем платье, оно голубое, но на снимке выглядит белым. За спиной море и памятник погибшим кораблям. Два снимка, как и просила. Один себе, другой — брату в Свердловскую область отослать.
Вот тут как холодом обдало! Володька, Володенька, братишка ты мой дорогой… Где ты сейчас? В военкомате? Или в лесничестве у себя, на кордоне, по радио услыхал, что случилось и собираешься в дорогу? Ведь пойдет же, сам пойдет старшина Поливанов, даже если не призовут. Финскую прошел. Родной человек, которому можно все на свете рассказать и он поймет.
Они виделись не чаще раза в год. Обычно в августе брат приезжал в гости. Лесная жизнь была ему милее городской. Такому даже в Белых Берегах, поселке не самом большом, показалось бы слишком людно. Но ближе никого у Раисы не было. Володька был старше ее на три года, и как в детстве, она привыкла, что случись что, можно всегда за него спрятаться, так и сейчас он был единственным, кому можно открыть душу. Они писали друг другу письма, всегда длинные, на нескольких страницах. Ему рассказывала в прошлом году о Москве, и брат, видевший столицу только мельком, слушал с удовольствием.
Раисе вдруг пришло в голову, что брат может приехать сюда, чтобы попрощаться. Уж в такой малости не смогут отказать. Но тут же отмела эту мысль: армия, как брат часто повторял, дело строгое, там приказ важней всего, скажут: иди, и пойдешь, не сколько сможешь, а сколько велено. Если там, на границах творится такое — не до прощаний. И самой ей лучше не мешкать.
Сгоряча Раиса не сразу сумела найти документы. Оказалось, она так и не вынула их из чемоданчика, с которым приехала из Крыма. Вытряхнула оттуда платье, из кармана на крышке — крохотное зеркальце в рамке из ракушек. Не скоро ей теперь все это понадобится.
Раиса села на собственную постель и обхватила голову руками. Как легко было ей тогда, в Крыму, говорить: “Если что — пойду добровольцем”. Красиво сказала, что уж! Очень хотелось, что греха таить, чтобы оно звучало вот так, красиво и правильно, рядом с таким командиром другие слова просто не могли прозвучать. Но в те минуты Раисе и в голову не приходило, что это может стать явью. Бродил какой-то холодок на душе, но не более того. Кто, кто мог знать что случится самое страшное? И так скоро…
И она бросилась собирать вещи лихорадочно, торопливо, словно опаздывала на поезд. Все валилось из рук. Документы взяла, но чуть не позабыла диплом. Тоже ведь надо наверняка. Теплые вещи? Надо ли? В армии и так все выдадут. Или уж запас как говорится карман не тянет?
А на фотокарточке над столом — Раиса и Володька. Красивый вышел снимок. Это когда он с Финской вернулся, повел ее в Брянске к фотографу. Здесь он в форме и с медалью “За отвагу”. Фотограф Раису на стул усадил, брат рядом стоит. Были бы в полный рост, ясно было бы, что Раиса чуть повыше. “Где же ты теперь? На кого лесничество оставил, кто будет обходить за тебя лесные квадраты?” Взять карточку с собой? Потеряется, помнется. Пластинки-то нет, раскололась.
За стеной взвился чей-то звонкий альт и кажется, что-то разбили, тарелку, наверное. Соседушки! Веселые у Раисы соседки, когда не ссорятся. Но если уж закусились, то хоть из дому беги. Светка Прошкина в больнице, в родильном отделении работает, ее младшая сестра Лёля еще в школу ходит. Матери у них нет, Светка за старшую. А Лельке сейчас шестнадцать лет, самый поперечный возраст.
— Что опять посуду бьем? — Раиса выглянула в коридор. Светка, стоя поперек дверей, пыталась вырвать у сестры из рук старый рюкзачок, с которым та ходила в школе в поход. “Не пущу! — твердила она, сжав зубы. — Глянь на нее, Райк! Совсем ума у девки нету, на войну она собралась. А то без тебя там не разберутся!”
— Все равно пойду в военкомат, — упиралась Лёлька, глотая злые слезы. — Я комсомолка!
— Дура ты, а не комсомолка! — рубила сестра, — Вот кому ты там нужна, а? Ни годов, ни ума!
Раиса попробовала внести в семейную свару какую-то ясность. Лёльке, безо всякого сомнения, нечего делать в военкомате. Даже будь она парнем, в шестнадцать лет не воюют, а уроки учат. Хочет быть полезной, пускай в райком комсомола идет, там найдут для нее работу. Пока она толковала про это, у старшей сестры ослабли руки, Лёлька вырвала у нее рюкзак и была такова. Прошкина-старшая чуть с ног не полетела, ввалилась в их комнату и рухнула за стол.
— Видишь какова, Райк?! Вот как с ней быть? Как теперь мы все будем? Вот скажи, тебя же в Москве и военному делу учили, — она сгребла со стола горстью шпильки и на ощупь, без зеркала начала собирать растрепанные волосы в пучок на затылке, пальцы у нее дрожали.
Когда Раиса вернулась в прошлом году из Москвы и рассказывала подругам про то, чему их учили на курсах, те посмеивались: с кем ты здесь-то воевать собралась, Райка? С комарами разве что! Нет, ходили конечно разговоры, ходили. Но кто же знал, как быстро оно обернется! Завотделением, Петра Васильевича, не призовут, пожалуй, он старый уже. И потом, на кого-то больницу оставить надо. А Раиса молодая и права не имеет дома сидеть.
— Что я скажу, Свет, — Раиса встала в дверях, привалившись к косяку. — Лёльку понятное дело никто никуда не возьмет, не брани ты ее. Сейчас комсомол к делу приставит. На курсы медсестер может запишут, если что — ты подскажешь. А я ухожу. Если не призовут, пойду сама.
— С ума сошла! — охнула соседка
— Как раз если буду здесь сидеть, то сойду как пить дать. Сама подумай — врачи нужны. Твоя работа мирная, как говорится, родить нельзя погодить. А я какой год в хирургии. И училась ведь, в самом деле, не зря же, — Раиса говорила и чувствовала, как сама успокаивается, словно надо было все это хоть кому-то высказать вслух. Страх отошел, уступив место важному — делу. — Пусть записывают добровольцем. А ты гляди, Светк, может от брата мне сюда письмо придет. Да и я на Белые Берега писать буду.
Подруга тяжело поднялась со стула и обняла Раису, так крепко, будто та сию минуту уходила, и не куда-нибудь, а прямо в бой. Обняла и уколола неловко шпилькой, которую позабыв, держала в кулаке.
Но из военкомата Раису сходу выставили: “Только баб на войне не доставало!” «В огороде тебе баба! А я медработник!» — возмутилась она. Но военком только рукой махнул.
Следующим утром еще и на работе влетело! Всегда спокойный завотделением Петр Васильевич был сердит необычайно, и Раисе под горячую руку досталось. Оказалось, вчера забрали в армию молодого доктора Юру Ковалева, на которого старик очень рассчитывал. А сегодня еще и его ассистент получил повестку. Они что себе там думают, раз война, так люди болеть перестанут? Аппендицит приказом не отменишь! Но будто мало того, старику и больные добавили хлопот, они упорно требовали выписки, особенно мужчины. Даже те, кому об этом еще месяц думать рано! Тут и Раисе перепало, узнал откуда-то, что ходила в военкомат.
— И ты, Поливанова, туда же! Совсем одного меня тут решили бросить! А я тебе, матушка, так скажу, с твоей стороны это форменное дезертирство, так и знай! Вот уж никак не ожидал! Без тебя там, конечно, не управятся. Тридцать лет прожила — воевать ей захотелось. А в перевязочной я кого оставлю?
Раисе и жалко было старика, и злилась она не меньше. На него, на военкома, ну, больше всего, конечно, на немцев, из-за которых все это случилось! Но решение было принято, и как ни кипятился старый хирург, отговаривать Раису уже поздно. Завтра же она поедет Брянск, в тамошний военкомат, а лучше сразу в райком партии. С утра и отправится. Как раз опять у нее вторая смена, успеет вернуться.
В райкоме ей сказали коротко: ждите. Понадобитесь — вызовут. Вернувшись домой, Раиса нашла в двери повестку. Вот и понадобилась…
Через неделю она была очень далеко и от Брянска, и от прежней мирной жизни. Хотя насколько далеко осталась та жизнь, Раиса еще не знала.
Глава 4. На Южном фронте. Лето 1941
Как-то непонятно начиналась война для Раисы. Ей и еще двум десяткам женщин выдали форму, снаряжение и три дня учили основам строевой подготовки. Старшина-сверхсрочник, руководивший ими, все ворчал, что за грехи его списали в курятник, второй, его помощник, был с ним полностью согласен.
Потом все завертелось, как в калейдоскопе. Подняли до рассвета, торопливо и совершенно не торжественно привели к присяге и рассовали по эшелонам.
Следующие два — или три дня (Раиса так и не вспомнила потом, сколько их было точно, может, и все пять) стали ожившим кошмаром из детства. Набитый вагон, толкотня, стремительный забег на станции за кипятком — успеть, пока поезд не тронулся, внезапные остановки в поле, крики “Воздух!”, и нужно разбегаться от вагонов. Ехали непонятно куда, вроде как в сторону Умани. Не вязалось это с предписанием, которое с армейской четкостью называло и армию, и дивизию, и медсанбат, в котором Раисе предстояло служить.
Наконец, кошмар закончился и в мутных предрассветных сумерках, не зажигая огней — светомаскировка — началась разгрузка. Раиса совершенно потерялась в массе суетящихся одинаково одетых людей, сунулась к кому-то с вопросами:
— Извините….
“Ой, кажется, не так. По должности нужно. Два прямоугольника на петлице… Помощник командира полка, что ли? Лет пять не повторяла…”
Додумать не дали:
— Не “извините”, а “здравствуйте, товарищ майор, разрешите обратиться”! Почему без снаряжения? Где петлицы? Только мобилизованная? Обращайтесь.