Из снаряжения, действительно, у был только почти пустой вещмешок да стеклянная фляга, которую Раиса ужасно боялась разбить.
Выслушав сбивчивый рассказ, майор махнул рукой куда-то в серую полумглу и быстрым шагом ушел по своим майорским делам, тревожно прислушиваясь к канонаде. Бухало, действительно, вроде как со всех сторон.
По указанному направлению обнаружилась палатка с табличкой “Дивизионная канцелярия”, куда Раиса сдала пакет с документами. Пожилой усатый дядька начал объяснять, куда подойти за оружием, снаряжением и новой гимнастеркой (Раиса так и не поняла, зачем ей менять свою, новенькую, ни разу еще не стиранную даже), но тут снаружи на несколько голосов закричали: “Медсанбат, по машинам!”, дядька крикнул: “Потом, все потом, отстанешь — под трибунал пойдешь!”
Раиса опрометью бросилась на крики. Пометавшись между машинами, она чуть не сбила с ног похожего на воробья парнишку с длинной шеей и торчащими ушами. На петлицах у него, кроме непонятного прямоугольника (“Командир батальона? Начальник медсанбата, что ли? Такой молодой”), была знакомая и понятная змея на чаше. И Раиса обрадовалась ему как родному.
— Медицина?
— Вы хоть представьтесь, боец! — ответил парнишка неожиданно спокойным, уверенным и даже требовательным взрослым голосом.
— Я не боец, я фельдшер!
— Фамилия как?
— Поливанова!
— Значит, военфельдшер Поливанова, — слово “военфельдшер” он выделил голосом, давая понять, что она больше не штатская, — Давайте в кузов! И на первом же привале пришейте петлицы.
И Раиса полезла в кузов полуторки, получив хоть какое-то место в новой жизни.
Место получилось тряским. Понять, куда едут, не получалось совсем, Раиса ощущала себя чем-то средним между посылкой на почте и курицей в клетке, едущей на рынок. Второе сравнение очень не нравилось.
Из кузова, закрытого тентом, было видно, главным образом, пыль да кабину следующей машины. На дне кузова лежали носилки и несколько санитарных сумок. В одну из них Раиса тут же заглянула, оценила содержимое. Небогато, но самое необходимое есть: индивидуальные пакеты, жгуты, сетчатые шины, йод, косынки, нож с кривым клинком для срезания одежды. Нож был совсем новым, еще в солидоле, а тонкая бумага, в которую завернуты шины, даже не надорвана, все прямо со склада.
Выскакивать из машины по команде “Воздух” пришлось трижды, но, видать, у немцев были какие-то цели поинтереснее — их ни разу не бомбили. Вражеские самолеты, надсадно гудя, тройками, девятками, а то и “все небо черное — не сосчитать”, шли над головами куда-то дальше, на восток. И только горькое недоумение терзало душу: почему в небе нет ни одного нашего истребителя?
К полудню как будто куда-то приехали — остановились, слышно было, как впереди шумно спорили несколько голосов, но слов не разобрать. Канонада, по сравнению с утром, вроде приблизилась, но опять доносилась со всех сторон. В машину погрузили одного лежачего раненого, шестерых сидячих, и с ними перепуганную девушку в форме. Волосы растрепаны, гимнастерка вся в земле и двух пуговиц у ворота не хватает.
Девушку звали Валей. На петлицах у нее были вроде те же знакомые змеи, но оказалось, она из ветеринарной части. Куда девалась та часть и почему она сама здесь, Валя объяснить не могла. Раиса вообще мало что сумела узнать от нее, кроме имени и того, что нынче утром она попала под бомбежку. Валя рассказывала, дрожа и заикаясь. Как налетели с утра "эти… с сиренами", как понесли испуганные лошади… Дальше Валя не помнила, кажется ее слегка засыпало землей, но нашли, откопали и подсадили на полуторку. Хотя она цела, "чесс-с-с-слово, ни царапины!", только на левое ухо оглохла.
“Наверно, куда-нибудь начальство ее пристроит, — думала Раиса, слушая сбивчивый рассказ Вали, которая все повторяла, как “у-утром налетели”. — Нам-то эта красавица зачем? Человек, он все-таки не лошадь”.
В дороге Валя пыталась как-то помогать, но скоро стало ясно, что толку от нее шиш да маленько: и повязку толком наложить не умеет, и руки ходят ходуном. “И как таких малохольных в армию-то берут? Хотя, верно, сейчас туда всех берут.”
Колонна внезапно развернулась и поехала обратно. Это Раисе категорически не понравилось — от хорошей жизни взад-вперед не мотаются.
Свою пулю, говорят, не услышишь. Вот и колонна своё не услышала — команду “Воздух!” не подали. В уши ввинтился пронзительный свист, а затем и впереди, и позади ударило так оглушительно и страшно, что, Раисе показалось, что из нее дух выбило одним звуком.
Уши наполнились противным звоном, в голове шумело. Все разворачивалось перед глазами медленно, как в дурном сне. Шедшая следом машина завалилась в кювет, из открывшейся двери выскочил водитель, тут же споткнулся и упал на дорогу, раскинув руки. А их полуторка, кренясь так, что раненые, беззвучно крича, попадали с лавок, а саму Раису прокатило по тенту мало что не до крыши, понеслась вперед, прыгая на ухабах. Криво, косо, как взбесившаяся лошадь, о по обочине, почти без дороги, мимо огромного костра, в котором угадывалась разбитая “эмка”. Наконец машина круто свернула с дороги, царапая днищем бурьян, дотянула до опушки леса и там встала.
Едва Раиса с Валей успели устроить раненых и понять, что все вроде бы целы, как к заднему борту подбежал водитель, бледный, засыпанный блестками битого стекла, с окровавленными руками. Сквозь медленно рассеивающийся звон прозвучало страшнее свиста бомб: “Врача ранило! Плох, смотреть страшно!”
Раиса сиганула вниз, ударилась пятками и щелкнула зубами. За ней, откинув борт, полезла Валя, неуклюже таща сложенные носилки.
Раненый военврач сидел около машины, спиной к колесу. Бледный до синевы, дышал с трудом и взгляд его был страшен — тоскливый и направленный в бесконечную даль, туда, где верующие видят кто рай, кто ад, кто еще чего.
— Сейчас, сейчас! — захлопотала Раиса.
Все шло не слава богу, и нож в мерзком на вкус солидоле пришлось открывать зубами, и руки скользили, и заводская заточка оказалась “едва острее валенка”.
Наконец, где разрезать, где разорвать гимнастерку на раненом получилось.
— Потерпите, сейчас перевяжем, все будет хорошо!
Она говорила как с любым больным, успокаивающим ласковым шепотом. И сама не верила привычной своей скороговорке: настолько плохо он выглядел. Рана показалась совсем небольшой, так, царапина на груди, кровит совсем немного. А вот состояние раненого пугало. Казалось, он почти не может дышать, губы посинели, враз ввалились глаза. Что с ним? Контузия? Раиса понятия не имела, как та должна выглядеть. Пневмоторакс? Не похож, его-то она знает, ножевые им привозили, тогда кровь пенилась бы вокруг раны, а тут все чисто. Все равно, герметичную повязку, с клеенкой от индпакета и скорее везти дальше!
— Сейчас перевяжу, легче станет, товарищ доктор!
— Военврач… третьего… ранга… — проговорил раненый с видимым трудом.
“Хотя б понимает! Да хоть чертом в ступе назовись, только не помирай!”
— Все в порядке, товарищ военврач третьего ранга, — устроив подушечку индпакета на ране, Раиса пыталась вспомнить что-нибудь успокаивающее. — Рана… с малой зоной повреждения.
Раненый сердито дернул бровью:
— Тампонада… сердца… безнадежен… уничтожайте… документы… уходите… Поливанова… за… старшего…
Похоже, только на необходимости передать командование военврач третьего ранга и держался, потому что сразу обмяк, глаза помутнели. Раиса, прижав пальцы к его шее, беспомощно чувствовала, как пульс бьется все быстрее и слабее. Через несколько минут и эти слабые удары прекратились. Молодое, еще мальчишеское лицо медленно, от корней волос, от царапины от бритья на острой скуле, залила спокойная ровная желтизна.
“Вот значит, что ты такое — огнестрельная рана. С виду царапина, а на самом деле — смерть. И впрямь, куда опаснее, чем выглядишь”, - вспомнила Раиса обучение в Москве. Не последний раз она такое видит. Не раз еще придется. Эх, зачем конспекты оставила дома?..
Она закрыла умершему глаза и медленно выпрямилась. За спиной чуть слышно всхлипнула Валя. Раиса оглянулась — та стояла, прижав кулаки к щекам и мелко дрожала. Расстегнутая санитарная сумка на плече съехала на бок.
— Тихо! Некогда реветь! — Раиса встряхнула Валю за плечи. — Утрись и застегнись, и давай в кузов. У тебя живые там, поняла?!
После обернулась к водителю. Похоже, он отделался только мелкими порезами от разбитого стекла. Ну и страху натерпелся. Прислонившись к борту “полуторки”, водитель пытался закурить, но никак не мог поджечь папиросу, пальцы тряслись, спички ломались одна за другой.
— Вы не ранены? — на всякий случай спросила Раиса. Он только головой мотнул:
— Стекляшками посекло… ах ты ж… мать твою… Что ж мы теперь-то… не даст ведь высунуться на дорогу. Налетит еще раз — и крышка!
— Лопата есть? — перебила она.
Получив хоть какое-то понятное задание, водитель засуетился. Лопата нашлась, и пока он копал могилу под приметной березкой со срезанной осколками верхушкой, Раиса развела костерок и, как приказано было, сожгла все документы, которые нашлись. Даже инструкцию от “полуторки”, что была у водителя под сиденьем. Заглянула в документы погибшего военврача: “Данилов Сергей Николаевич. Город Ленинград”. Двадцать семь лет — ничего себе, а выглядел мальчишка мальчишкой. Раиса пообещала себе запомнить и имя, и город, и даже адрес… какая-то “линия”. Но адрес к вечеру выскочил из памяти, остались там только имя да звание.
Еще осталась маленькая фотокарточка, где погибший военврач был снят вместе с хорошенькой круглолицей девушкой в белом вязаном берете на светлых кудряшках. Эту карточку Раисе очень жалко было отправлять в огонь к остальным документам. Но сохранить не рискнула. Такое уж точно не должно достаться врагу! При мысли о том, как немцы будут рассматривать карточку и отпускать сальные шутки, аж передернуло. О погибшем она по начальству доложит как надо. Знать бы еще, где оно теперь, то начальство, которому можно что-то доложить… Где хоть один врач, чтобы передать раненых? Ни Раиса, ни Валя ничем им сейчас не помогут. Ни знаний, ни инструментов! Еды-то — что у раненых с собой.