– Да что вы за семья такая. Вначале ваша сестра, теперь вот вы.
Пашка удивленно переспросил:
– Что вы имеете в виду?
Режиссер сердито фыркнул:
– Что-что… Да ничего. Ведете себя как герцогиня и герцог. Ваша сестра вообще отказалась давать интервью и сниматься, заявив, что воспоминания об отце ее ранят. А вы тоже не лучше. Какие-то условия начали ставить. С этой вашей Ниной буду сниматься, без нее не буду. Как ребенок, ей-богу. Ее ведь и так знают как актрису. Зачем ей еще и этот дешевый пиар?
Павлу стало неловко.
– Вы ведь женаты? – неожиданно спросил он режиссера.
– И что?
– Знаете, что такое из двух зол выбирать меньшее?
Режиссер, не совсем понимая, к чему клонит Павел, неопределенно кивнул головой.
– Так вот, мне проще испортить отношения с вами, чем с ней. Вашу обиду я переживу, а ее нет. Меня если не сожрут, то понадкусают.
Режиссер рассмеялся.
– Ладно, забудем. Ваша Нина, Эдна Богуславская, не так уж плохо смотрится на экране.
Режиссер отвлекся на какие-то свои дела, а Павел задумался. Его озадачило поведение Ленки. Что это вдруг она отказалась появиться перед всей страной на экране, чтобы все увидели, какая она умненькая и красивенькая? Это же совсем не ее стиль. Какую-такую боль вдруг стали вызывать у нее воспоминания об отце? Недолюбливать его она, конечно, недолюбливала. Здесь уж ничего не попишешь. Но было за что. Не поддержал он в свое время ее потуги стать артисткой. Она ведь мыслила себя новой Ермоловой, а бог талантом наградил только средненьким, поэтому, займись она артистической карьерой, прокрутилась бы всю жизнь на третьих ролях, да и на тех только с подачи знаменитого папы. Так бы оно и случилось, если б отец, поглядев ее выступление в курсовом спектакле, в открытую не заявил, что она в лучшем случае середнячок, и он хлопотать после «Щуки», чтобы ее хорошо распределили или где-нибудь в кино дали хорошую роль, не будет. Ленка, конечно, ужасно обиделась. Но в итоге все сложилось лучшим для нее образом. Она бросила «Щуку» и закончила курсы секретарей, прихватив сразу и делопроизводство, и машинопись, и офис-менеджмент. И стала незаменимым и востребованным работником для многочисленных, плодящихся в Москве, как кролики, фирм. Что в итоге несколько витиеватым образом привело ее к браку с Лешечкой и безбедной жизни богатой безработной. Но на отца она затаилась, хотя никому, кроме брата, свое недовольство высказывать не решалась. А Залесский любил свою девочку разве что только чуть меньше Настеньки, эквивалент любви к которой в реальной жизни, не в сказке, найти было непросто. И считал, что поступил правильно, избавив дочь от ужасающей скуки служить в театре никому не известным актером. И даже не подозревал, насколько было задето ее самолюбие. Поэтому, когда Пашка услышал, что Ленке было больно вспоминать об отце, то искренне недоумевал. С чего бы это? Когда умер, ни слезинки не пролила, а тут месяцы прошли – и вдруг боль?..
У Нинки глаза были на мокром месте, а сквозь слезы проглядывали гнев и возмущение, когда она подошла к Пашке, потягивавшему коньяк в уютном кресле перед телевизором. Видеть Нинку расстроенной было странно. У них в последнее время наступил, если можно так выразиться, еще один медовый месяц. После стресса от смерти родителей в Пашке неожиданно появилась потребность выплеснуть на кого-то нерастраченные резервы любви, которую он не успел отдать папе и маме и теперь запоздало проклинал себя за черствость. А Нинка просто расцвела, купаясь в потоках его нежности и ласки. Он тетешкал ее как маленькую, выполнял капризы и, что было тяжелее всего, смиренно терпел ее болтовню. Поэтому увидеть слезы на ее глазах было, по меньшей мере, неожиданно. Но, задумавшись на мгновение и решив, что баб все равно не поймешь, и, может, просто пропала баночка ее любимого крема для рук, мягко погладил ее по руке и, изобразив в глазах участие и желание услужить, спросил:
– Что случилась, моя королева?
Но Нинка игру не поддержала. Она цепко, чтобы не сопротивлялся, взяла его за руку.
– Пойдем, – сказала она, – я хочу тебе что-то показать.
Пашка покорно потащился за ней в спальню. Но выяснилось, что она вела его вовсе не туда, а в его кабинет. Она посадила его за компьютер и щелкнула мышкой:
– Читай.
На экране высветилась первая страница какой-то книги.
«История жизни в доме одного известного актера, написанная его дочерью Еленой Меламед», – прочитал он.
Пашка усмехнулся. Ленка, похоже, время зря не теряла. Напрасно он, наивный, решил, услышав об отказе сестры давать интервью, что она способна отказаться от саморекламы. Просто плела вокруг своего имени интригу перед публикацией книги. Чтобы в богемных кругах пошли слухи. Пашка за ее делами не следил, но знал, что дамочка она ушлая, и поэтому теперь не без основания предполагал, что киношникам отказа бы сроду не было, если б эту, по ее словам, автобиографическую повесть уже не «отпиарили» где-нибудь в СМИ. А денежку на раскрутку своей крали, наверняка, лох Лешечка отстегнул.
– Ну, и какого черта ты мне это показываешь? – с улыбкой спросил Пашка. – Читать не буду. Но вовсе неплохо, что Ленка написала об отце.
– Дурак! –воскликнула Нинка. – Ты возьми и прочти. А потом уж будешь говорить.
Пашка скривился. Он любил читать, но к выбору книг относился с осторожностью. Сказался прежний не всегда положительный опыт всеядности. Поэтому, выбирая себе чтиво, он предпочитал, чтобы оно уже было «обкатано» на ком-нибудь другом. Это тоже не гарантировало от разочарований, но, по крайней мере, избавляло от заведомой ерунды. А тут писательницей оказалась его собственная сестра, которая вообще не писала ничего сложнее школьных сочинений. За что такое наказание на его голову? Но, Нинка права, не прочитать-то ведь тоже было нельзя.
Пашка тяжело вздохнул и решил, что пробежит глазом наискосок, как когда-то в институте конспекты. Главное – ухватить ключевые моменты, и уже можно спекулировать знанием материала. Одно непонятно: что это вдруг Нинку так разозлило?
А та увидела кислое выражение лица Пашки и неожиданно больно ущипнула его за плечо.
– Кретин! Не строй здесь мне рожу, а прочти. И внимательно.
И Пашка начал читать. Первоначальное выражение скуки на его лице стало сменяться недоумением, а затем возмущением. Несколько раз он бросал читать и уходил на кухню, хлебал большими глотками коньяк, а потом возвращался и начинал чтение снова. Нинка за это время ни разу к нему не обратилась и не произнесла ни слова, а лишь молча следила своими кошачьими желто-зелеными глазами. Наконец, Пашка отодвинулся от компьютера.
– Вот это да, – только и сказал он.
Нинка подошла к нему и погладила его по голове.
– Павлик! – обратилась она к нему каким-то странным тоном. – Я понимаю, что ты на меня рассердишься, но поклянись, пожалуйста, что это неправда.
Пашка удивленно на нее посмотрел, а потом скривился. Во взгляде Нинки проскальзывало что-то новое. Подозрительность? Презрение? И гладила она его как-то по-другому, с опаской. Как будто он пес соседей Рекс. Вроде может и дать почесать шерстку, а может и цапнуть.
В Ленкиной книжке почти на двухстах страницах рассказывалось о сексуальных извращениях, к которым был склонен актер Залесский. Первый раз Григорий Алексеевич, по словам сестры, начал гладить ее между ног, когда ей было восемь лет. Она тогда ужасно испугалась, но ведь это был любимый папа, и она стерпела, тем более что больно ей не было, а скорее щекотно. Потом это стало происходить каждый вечер перед сном, или когда она купалась, и его руки становились все настойчивее. Ленка понимала, это неправильно, но не знала, делать. Она стала раздражительной, замкнулась в себе, перестала интересоваться учебой. Даже начала писаться в постель. Она, было, пошла к матери в надежде, что она прекратит этот кошмар, но та, на удивление, отнеслась к происходящему спокойно и заявила, что Залесский – ее отец и ничего плохого ей не сделает. А тот, пользуясь попустительством матери и неспособностью девочки дать отпор, хотя она неоднократно умоляла ее не трогать, превратил ее в свою сексуальную игрушку. По сути, поработил. Хуже того, вовлек в развлечения с ней взрослого сына, ее родного брата, и тот даже и не подумал возражать, хотя и понимал, что это противоестественно. Этот ужас продолжался до ее восемнадцатилетия, когда она сбежала к своему будущему первому мужу Игорю. Она, надеясь на сочувствие, рассказала ему, что творилось у нее в доме. А тот вместо того, чтобы пожалеть и посочувствовать, предложил о прошлом просто не вспоминать. И всегда был с ее отцом любезен и чуть ли не глядел ему в рот, хотя знал, какой он на самом деле человек. А сам Залесский служил для страны эталоном примерного семьянина. Ведь никто не знал, каков он в реальной жизни.
Пашку от этого чтива в какой-то момент стало подташнивать, но он честно одолел книгу до конца. Господи, какая грязь, только и подумал он. Красочная брехня на радость педофилам и тайным развратникам. Хотя для очень наивного читателя книга могла показаться и криком израненной души, вырвавшимся после смерти отца-мучителя наружу.
– Что неправда? – спросил Пашка, убрав Нинкину руку со своей головы.
– Написанное в книге, – тихо ответила Нинка. – Скажи, что ты не насиловал свою сестру и не покрывал насилие отца.
Пашка надолго замолчал. У него все кипело внутри, но он понимал, что, как бы он ни оправдывался, грязь на его имени и на имени его семьи останется навсегда. Какой толк доказывать Нинке, что все написанное Ленкой чушь? Что родители всегда носились с ней как с писаной торбой и баловали, как могли? Что отец никогда Ленку не купал и во время купания к ней не заходил, а это делала мать? Что он не помнит, чтобы отец приходил надолго к Ленке в комнату, когда та ложилась спать? А если и приходил, то только чтобы почитать ей сказки, которые по сто раз приходилось слышать и Пашке, находившемся в соседней комнате, и которые он их до сих пор помнит наизусть. Что он в жизни не испытывал к собственной сестре никакого сексуального интереса, даже когда она выросла и стала красивой бабой.