Но, к сожалению, ничего подобного не случалось. Всякий раз, когда я представляла себе эту сцену, она заканчивалась одинаково: я раскидываю руки и говорю, что не держу на них зла. Что мы можем стать друзьями. Навсегда.
Оглядываясь назад, я вижу, как нелепо это выглядело. С того момента, как я внезапно стала мишенью для проявления самых жестоких инстинктов, и до перехода в среднюю школу время шло медленно. У меня не было никакой общественной жизни, я боялась ходить в школу и проводила выходные, запершись в своей комнате, с ужасом ожидая утра понедельника. Вечерами, пытаясь уснуть, просила Бога устроить извержение вулкана, подобное тому, что произошло на островах Вестманнаэйяр в 1974 году. Тогда всех островитян эвакуировали на материк, а детей отправили в новые школы. Был ли среди них кто-то, оказавшийся в такой же ситуации, как и я? Радовался ли он тому, что пришлось уйти? Надеялся ли начать все сначала с другими детьми, которые не будут постоянно унижать его?
Наверное, нужно было пожаловаться, сказать, что я не хочу жить в этом районе, и настоять на переводе в другую школу. Но не хотелось усложнять жизнь дома, не хотелось еще больше печалить маму — она и без того не знала радостей. Или папу. Я притворялась, скрывала тот факт, что у меня нет подруг, что я ни с кем не общаюсь. Делала вид, что всё в порядке, выдумывала, лгала, делала все, чтобы не объяснять, почему моя жизнь так отличается от жизни других девочек… Например, говорила, что меня пригласили на вечеринку ребята из моего класса, и выходила из дома с какими-то свертками, которые выбрасывала в мусорное ведро, едва отойдя от дома. Потом качалась на качелях на детской площадке за нашим кварталом и возвращалась домой. Если шел дождь или снег, ждала на автобусной остановке, боясь, что меня заметит кто-нибудь из школы. Каждый раз, видя приближающийся автобус, уходила, чтобы он не останавливался.
Только один раз я пригласила других детей на свой день рождения. В тот год все и началось. Никто не пришел. Я солгала, объяснив, что забыла раздать приглашения. Потом сказала, что не хочу проводить его в следующие выходные, потому что большинство девушек будут на гандбольном матче, так что в этом нет смысла. На следующий год сослалась на грипп — мол, все болеют. После этого мама, наверное, решила, что я не хочу никого приглашать, потому что забочусь о ней. К тому времени ее здоровье сильно ухудшилось и она уже не могла заниматься выпечкой.
Я пыталась ходить на мероприятия со своим классом. Это было ужасно. Надо мной издевались, меня унижали, но всегда так, чтобы взрослые ничего не заметили. Учительница считала меня замкнутой и скрытной. Она ни разу не спросила, всё ли в порядке. Даже когда мои оценки пошли вниз и я сдавала домашнее задание с опозданием, оформленное кое-как. Если б она спросила, в чем дело, я объяснила бы, что мои работы всегда крадут. (Иногда их возвращали — подкладывали в сумку расписанные красными каракулями, с обидными кличками, нацарапанными поверх упражнений, которые я так старательно выполняла.)
Думаю, учительница знала о маминой болезни и полагала, что я не могу сосредоточиться из-за нее. Или, что хуже, ей просто было все равно. Я была замкнутая; никогда не говорила ни слова, пока меня не спрашивали. Другие дети обычно оживлялись, когда она была рядом. Подлизывались, улыбались, в рот смотрели…
Сколько их было, таких до боли обидных случаев? И после каждого в моем сердце появлялась крошечная трещинка, а потом трещин стало так много, что оно просто раскололось.
Однажды меня вызвали к доске прочитать наизусть стихотворение, а весь класс корчил гримасы и показывал языки. Я знала это стихотворение, но от волнения и напряжения забыла все, кроме нескольких слов. Учительница не видела, что происходит у нее за спиной. Она не сказала ни слова, когда другие дети смеялись надо мной. Просто отчитала, когда я наконец сдалась.
В другой раз мальчик, который сидел позади, отрезал мне косичку. Я пошла домой и солгала, что сделала это сама, потому что хочу короткие волосы. Это было не так, но все закончилось тем, что я стала носить мальчишескую стрижку. А одноклассники веселились; им казалось, что это забавно.
Потом в мою школьную сумку вылили банку варенья из столовой. Толкнули во время тренировки в спортзале, и я сломала нос, а учитель отругал меня за неуклюжесть.
И так постоянно. С каждым разом хуже и хуже. Никто не решается на крайнюю меру из-за одного случая. Но когда не хватает пальцев, чтобы сосчитать все, что происходит каждый божий день, сил держаться уже не остается. И когда это продолжается год за годом…
В средней школе ничего не изменилось, хотя мы разошлись по разным классам. Я думала, что хуже уже и быть не может, но ошибалась. Издевки становились все более злобными, и казалось, уже всем нравится мучить меня.
Но вот однажды случилось невероятное: в школе появилась новая девочка. Она была застенчивой, такой же одиночкой, как я, и мы подружились. Я перестала обращать внимание на других. Они могли говорить все, что им заблагорассудится. Меня это больше не трогало. В моей жизни появился смысл.
Глава 23
Фрейя очнулась от запаха рвоты. Никакая уборка, никакие ароматизированные свечи не помогли. Всё впустую. Вонь ударила в нос, как только она вернулась домой накануне вечером, и, чтобы перебить ее, пришлось расставить по квартире свечи. Их подарили ей когда-то давно, несколько лет назад.
Вообще-то такие свечи следовало бы ставить в ванной, когда нежишься среди пены и пузырьков с бокалом шампанского в руке. Но квартирка Бальдура такой роскошью, как ванная, похвастать не могла и располагала лишь вечно протекающей кабинкой для душа.
В трезвом состоянии Фрейя никогда бы не уснула, не потушив огонь, но после выпитого с Кьяртаном внутренний порог безопасности сильно понизился. И теперь, сидя на краю кровати с больной головой, она вспомнила, что именно из-за вони не пригласила его к себе домой — необязательно, чтобы переспать, но определенно имея это в виду как один из возможных вариантов.
Бывший сокурсник четко дал понять, что он только за, но объяснил, что к нему домой нельзя, а значит, либо к ней, либо никуда. В данном случае выходило никуда. Запах, Молли, неубранная квартирка — далеко не идеал для первого свидания. Для второго еще куда ни шло, но только при условии, что для первого Кьяртан определит своих детей к их матери.
— Господи… — Фрейя встала. Голова закружилась, тело повело в сторону. Она врезалась в прикроватный столик, сгоревшая свеча в стеклянном подсвечнике упала на пол и закатилась под кровать. Молли наблюдала за ней со скорбным выражением на своей собачьей морде. В том, что для этого имелись все основания, Фрейя убедилась, когда увидела себя в зеркале над раковиной. Покрасневшие глаза, растрепанные волосы, размазанный по всему лицу макияж, как будто она пригласила Дитера Рота[15] использовать ее лицо в качестве холста. — Боже мой…
Через час ее ждала лекция. Уловив в зеркале какое-то движение, Фрейя оглянулась — это Молли просунула в дверь голову и как будто неодобрительно кивнула.
Горячий душ, завтрак и короткая прогулка с Молли сотворили чудеса. К тому времени, когда Фрейя вышла из квартиры, оставив за дверью недовольную собаку, никто не сказал бы, что накануне эта женщина перебрала лишнего. На взгляд постороннего она выглядела так, словно только что вышла из спортзала и зарядилась полезным морковным смузи. Хотя похмелье все еще давало о себе знать: стучало в висках, крутило живот.
Под ногами поскрипывал вчерашний снег, падавший вечером, когда Фрейя вышла из такси перед домом. Перед глазами вдруг встала четкая и ясная картина: она стоит, запрокинув голову, с открытым ртом и ловит языком снежинки…
Фрейя украдкой оглянулась. Воспоминание не самое приятное, но теплилась надежда, что никто из соседей ее не видел. Окна оставались темными, но утешение было слабым; жильцы являлись преимущественно «совами», и кто-то наверняка ее видел.
Всё, хватит. Больше ни капли. Или по крайней мере не так много, и уж точно не посреди недели.
Фрейя соскребла с машины рыхлый снег; ветер подхватил его и унес. Она села и захлопнула дверцу, а когда с крыши на ветровое стекло скатился целый сугроб, не стала выходить, а предоставила «дворникам» постараться и сделать все возможное.
В сумке на пассажирском сиденье лежали задачи по математике, которые следовало сдать, несмотря на вышедший крайний срок.
Прошлым вечером, вернувшись домой, она долго сидела с ними, хотя почерк и качество работы выдавали недостаток концентрации. Тем же дефектом, несомненно, страдали и представленные решения, но Фрейя твердо решила сдать задание сейчас. Рассчитывать на появление в ближайшее время «трезвой» версии не приходилось. Если она собиралась продолжать курс, то лучше сдать чушь, чем вообще ничего. Старания ведь тоже заслуживают какой-то оценки.
Машина завелась с первой попытки, и Фрейя улыбнулась, восприняв это как знак того, что дела идут на лад, пусть даже это не касается учебы.
Впервые за много лет она встретилась с мужчиной, который ей нравился. Ладно, может быть, она и не влюблена по уши, но это может измениться. Накануне ее постоянно отвлекали мысли о Стелле, а перед мысленным взором мелькали ужасные сцены в кинотеатре. Для Кьяртана и его обаяния это стало серьезным препятствием. Как и то, что он неприятно причмокивал губами, когда ел. Фрейя предпочитала, чтобы компаньоны по застолью поглощали еду бесшумно, как ниндзя. Тем не менее несомненным было отсутствие электронного браслета на лодыжке и горячее желание встретиться снова как можно скорее. В общем, присяжные все еще заседали в совещательной комнате, решая, может ли это быть началом чего-то большего.
Фрейя помнила, что, помимо прочего, они обсуждали издевательства, которым она сама подвергалась в подростковом возрасте. До сих пор об этом никто не знал, и теперь признание принесло обл