— Мамочка… — прошептала Оуск, открывая здоровый глаз.
— Спи.
— Но это важно.
— До утра подождет. А сейчас тебе надо поспать. — Ауста подошла к кровати и улыбнулась дочери. Все закончилось. Все позади. Теперь можно сосредоточиться на главном: на девочках, на Тоурей, на работе. Лёйв, Мёрдюр, буллинг и остальное ушли в прошлое и там останутся.
— Но мне нехорошо. — Оуск открыла оба глаза. И в обоих блестели слезы.
— Что случилось? — Женщина присела на краешек кровати и погладила дочку по голове.
— Другие дети говорят, что я уродка. Что у меня чужой глаз.
Ауста вздохнула:
— Они не правы. Ты и твоя сестричка — самые чудесные девочки в мире.
— Они говорят, что я глупая. Глупая и страшненькая. Говорят, что я глупая, уродливая пиратка. Со мной никто не хочет играть. Мария не пригласила меня на день рождения. И Гюнна тоже не пригласила. А мальчики плюют мне в волосы на перемене.
Рука Аусты замерла на голове дочери. Она крепко зажмурилась, но это не помогло. Тихие слезы поползли по щекам.
Ей представился шанс отдать долг Лёйвхильдюр, чистосердечно признаться и спасти двух подростков от ужасной преждевременной смерти. Но вместо того чтобы воспользоваться им, она купила себе коротенькую отсрочку. И вот теперь оказалось, что выплачивать долг придется Оуск…
Единственное утешение — полиция никогда не сможет связать ее с преступлениями.
— И… мамочка… У нас в саду кто-то был. Кто-то чужой. Я видела в окно.
— В саду никого нет. Я только что проверила. Там только снеговик.
— Но кто-то же был…
Ауста ощутила глухую, тягучую боль. А ведь дочка могла быть права. О смерти Мёрдюра знали пока немногие. Она вообще-то довольно легко отделалась. Возможно ли, что кого-то подослали к ней, как прощальный дар Лёйвхильдюр? Ведь не ждал же он, что его дочь отомстит за себя сама?
Ауста поднялась и снова подошла к окну, дрожащей рукой отведя занавеску в сторону. Но сад был пуст, и она никого не увидела. Никого, кроме снеговика, который обзавелся жуткой маской.
Маской с зелеными волосами.