[44].
«Человек – существо, которое всегда решает, кто он» – эти слова Франкла перекликаются с известным святоотеческим определением: «Человек – это животное, которое призвано стать Богом». Свобода наша велика и неотъемлема, и христианская надежда состоит в том, чтобы ни одного врага не исключать из сообщества живых, вопреки очевидности верить в то, что каждый человек способен к покаянию, к свободному выбору добра. Мы также можем свободно выбирать, как мы будем переживать страдания, причиненные врагом.
Мирослав Вольф рассказывает историю младенца Джихада. Его мать, хорватка-мусульманка, была учительницей литературы. Во время гражданской войны соседи и коллеги избивали ее и издевались над ней. Мальчишка, ее ученик, мочился ей в лицо, а взрослые мужчины хохотали и кричали: «Так тебе и надо, вонючая мусульманка!» Она осталась в живых, уехала, и, когда у нее родился сын, назвала его Джихадом, чтобы он с материнским молоком впитал память о ее страданиях, унижениях и боли. Нимало не оправдывая мучителей этой женщины, Вольф задумывается о судьбе ее сына. Если мать не сможет простить своих врагов, он будет обречен на ненависть. Не исключено, что он станет причиной таких же страданий другой женщины: «Жертвы зачастую не могут помешать ненависти пробудиться к жизни, но ради себя самих они могут и должны отказаться ее подпитывать, стремясь полностью искоренить ее в своей душе. Если сегодня жертвы не совершат покаяние, завтра они станут преступниками, которые, обманывая самих себя, попытаются оправдать свои злодеяния пережитыми страданиями»[45].
Когда мы сталкиваемся со злом, причиняемым врагом, мы не можем не испытывать гнев, ярость, желание отомстить. Эти чувства законны и понятны. Другое дело, как быть с ними дальше. Если мы продолжаем питать их в сердце, они будут пожирать нас и разрушать мир вокруг. Если же мы, несмотря на всю остроту своего страдания, все-таки попытаемся выйти за их пределы, станет возможным увидеть в себе не невинную жертву, а человека, который тоже грешен (пусть не столь чудовищно, как враг), а потому нуждается в прощении. С другой стороны, и в своем враге мы можем увидеть человека, пусть и совершившего зло. Это двойное открытие собственной греховности и человечности врага совершается с трудом, но именно оно позволяет нам сделать выбор в пользу прощения.
Простить Бога
На первый взгляд сама формула «простить Бога» кажется странной и абсурдной. Мы просим прощения и оставления грехов у Бога. Обычно мы считаем себя виновной стороной, Его – прощающей. Мы – ответчики, Бог – Судья. Как же мы можем Его простить?
Семья Лени была нецерковной, но «сочувствующей». Родители его не были верующими, но и не утверждали, что Бога нет, к Церкви относились с уважением. Поэтому, когда серьезно заболел друг их семьи, которого Леня очень любил, мальчик отправился в храм, купил свечку и горячо попросил Бога об исцелении. Пока Николай Петрович был жив, Леня каждую неделю приходил в храм и молился перед иконами. Иногда он разговаривал со свечницей Ольгой Ивановной. После смерти друга Леня в церкви больше не появлялся. Однажды он встретил на улице Ольгу Ивановну. «Здравствуй, Леня, давно не видно тебя». – «А я больше и не приду. Умер Николай Петрович. И скажу вам: или Бога вашего вовсе нет, а если Он есть, я с ним ничего общего иметь не хочу. Как Он допустил смерть такого хорошего, доброго человека?»
Вряд ли есть люди, которые никогда, ни разу в жизни не испытывали похожее состояние горькой обиды на Бога (жизнь, судьбу). Нам трудно принять собственные болезни, неудачи, одиночество, еще труднее смириться со страданиями близких, особенно детей. Слова Ивана Карамазова о том, что единственная слезинка невинного ребенка – это достаточное основание для того, чтоб почтительнейше возвратить Богу билет в Царство Небесное, нам очень понятны. Дело осложняется еще и тем, что, когда речь идет об обиде на человека, можно попытаться убежать от него, можно скрыть свою обиду и сделать вид, что все хорошо. От Бога (от жизни, от судьбы) не скроешься, и обмануть Его невозможно.
Так вопрос о прощении Бога, о примирении с жизнью становится вопросом о страдании. Если Бог благ, если жизнь прекрасна, для чего тогда существует страдание в самых грубых, грязных и унизительных его формах? На этот вопрос существует множество философских, богословских, культурных ответов, и ни один из них не избавляет от боли, когда мы прямо сталкиваемся с абсурдом страдания в собственной жизни.
Всякий раз нам приходится снова и снова совершать, если угодно, подвиг утешения. Чтобы не поддаться отчаянию, не впасть в ропот и хулу против Бога и жизни, нам необходимо делать внутреннее усилие, устремляя ум и сердце к небу. Тем не менее, хотя ответы на вопрос о смысле страдания и не являются магической пилюлей, освобождающей нас от необходимости душевного труда, они и не бесполезны, поскольку дают некую опору для этой работы, задают направление работе утешения.
Главная ветхозаветная история о смысле страдания – книга Иова. Когда герой теряет все, его больше всего мучает непонимание смысла происходящего. Друзья истолковывают его бедствия как наказание за грехи, но Иова это объяснение не устраивает. Он склонен видеть в своих бедах встречу с непостижимым Богом: «Ты гонишься за мною, как лев, и снова нападаешь на меня, и чудным являешься во мне» (Иов 10: 16). Как скажет потом апостол Павел, «страшно впасть в руки Бога Живого» (Евр. 10: 31). Иов в своем безмерном страдании стоит перед лицом Божьим, поэтому только от Него и ждет ответа. Он открывает перед Богом свою боль, обиду, растерянность и страх. Откровенность Иова становится почти кощунственной, когда он проклинает ту ночь, когда он был зачат, и тот день, когда он появился на свет. Он яростно отвергает благочестивые увещевания друзей, призывающих его покаяться, даже если он и не видит за собой никакой вины. Наконец «слова Иова кончились» (Иов 31: 40). И тогда Господь спрашивает его: «…где был ты, когда Я полагал основания Земли?» (Иов 38: 4). За этим следует череда вопросов Бога к Иову, в которых раскрывается вся красота и стройность мироздания, восходящего от стихий и минералов к богатству животного мира. Это очень странный ответ. Зачем нищему, осиротевшему, чуть живому Иову знать про источники снега, пропитание молодых львов и сроки беременности ланей? И однако Иов, выслушав слова Бога, смиряется: «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя…» (Иов 42: 5). Он обретает радость и мир.
Как нам понять ответ, полученный Иовом? Здесь возможны две главные линии размышлений. Во-первых, та картина мира как грандиозного и мудро устроенного единства, которая раскрывается в речи Бога, дает возможность надеяться на небессмысленность и нашей собственной судьбы. Тот, Кто создал небо и землю, горы и море, льва и бегемота, верно, подумал и о нас, даже если Его замысел нам пока непонятен. Как это ни удивительно, красота сама по себе является утешением. Люди, прошедшие через ГУЛаг и Освенцим, свидетельствуют, что истощенные, больные и униженные зэки все-таки смотрели на звездное небо, на закат, на прилетевшую птичку и цветущие луга за колючей проволокой. Через красоту сама жизнь прикасается к нам, дает знать о себе даже тогда, когда мы умираем, раздавленные физическим и нравственным страданием. Красота обещает нам, что ужас и страдание каким-то таинственным образом могут быть преодолены, что есть полнота радости, пока недоступная нам, но от этого не менее реальная. Услышим ли мы эту таинственную весть о силе жизни или отвергнем ее, во многом зависит от нашего расположения.
Во-вторых, в истории Иова невероятно важен сам факт личной встречи. Раньше Иов только слышал чужие речи о Боге. В ситуации страдания он увидел его лицом к лицу. Конечно, не каждый человек может воспринять страдание как встречу с Богом, но, если на это способны хотя бы немногие, это означает, что и для нас такая возможность существует. Войти через страдание в глубокое богообщение сегодня нам даже легче, чем было когда-то Иову, поскольку в ветхозаветные времена людям часто казалось, что Бог праведных награждает, а грешников наказывает (впрочем, и сегодня такое «богословие» распространено), а сейчас мы знаем, что во Христе Бог явил нам Себя как умирающего на Кресте ради того, чтобы дать жизнь миру.
Виктор Франкл рассказывает, как однажды серым холодным утром он долбил мерзлую землю в канаве. Вокруг все было серое, и в этом тумане он в тысячный раз посылал жалобы небесам и задавал все тот же вопрос: есть ли смысл в этом мучительном медленном умирании? И вдруг из какой-то глубины его духа пришел ответ: «Да!» И в этот момент в окошке деревенского дома, виднеющегося вдали, зажегся свет. Он сразу вспомнил слова из Евангелия от Иоанна: «И Свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1: 5). Франкл утверждает: «Коль скоро судьба возложила на человека страдания, он должен увидеть в этих страданиях, в способности перенести их свою неповторимую задачу. Он должен осознать уникальность своего страдания – ведь во всей Вселенной нет ничего подобного, никто не может лишить его этих страданий, никто не может испытать их за него. Однако в том, как тот, кому дана эта судьба, вынесет свое страдание, заключается уникальная возможность неповторимого подвига»[46].
Можно жить в постоянной обиде на Бога, отвергая испытания, которые нам приходится проходить. От этого судьба наша станет еще тяжелее, потому что к страданиям прибавится еще ожесточенность и зависть к тем, чья жизнь нам кажется более легкой и благополучной, чем у нас.
У Светланы Петровны случилась тяжелая травма позвоночника. Она долго лежала в больнице, ее дважды оперировали. Все это время дети и внуки старались окружить ее вниманием и заботой.
Наконец наступил период восстановительного лечения. Светлане Петровне было больно вставать и ходить, необходимые упражнения казались ей слишком тяжелыми. Ей