вшие ее юный зад. Я пил кофе и рассеянно пробегал глазами по аккуратно выстроенным на полках книгам. Спустя четверть часа наследница курагинских достоинств и богатств, в своей невнятной резвости дошедшая до полного со мной взаимопонимания, вздумала оседлать меня, и когда ее нежные прелести отнюдь не субтильно поместились на моей шее, мать внезапно оживилась и с приятной усмешкой осведомилась:
- Приходилось ли вам читать Чехова?
- Конечно, - ответил я, придерживая суетившуюся девочку за коленки. Кто же его не читал?
- Ну, не скажите, - возразила почтенная особа, отчего-то покраснев, не все, далеко не все... Вот, например, случай - наша соседка, я у нее спрашивала, ну так, к слову пришлось, и что же вы думаете? Она сказала, что нет, понимаете меня? она нет, не читала Чехова, так она сказала и добавила, что никогда и не станет читать, потому что Чехов ей неинтересен. Так что далеко не все читали.
- Беру свои слова обратно.
- А вы-то сами читали? - спросила женщина.
- Читал, - сказал я.
Вновь воцарилось молчание. Собеседницу, судя по всему, мои ответы не убедили, что я силен в литературе. После изрядной паузы она спросила:
- Какие же чеховские вещи вам приходилось читать?
Я назвал некоторые, и она вдруг воскликнула, смущенная, взволнованная:
- Вы не думайте, что я только Чехов да Чехов, я и про других могу справиться!
- Пожалуйста, пожалуйста... - пробормотал я.
Женщины набрала полные легкие воздуха, думая выдуть на литературную орбиту нашей беседы какое-нибудь имя позвонче, однако продолжить экзамен ей помешало стремительное появление супруга. Женский пол тотчас был изгнан, девочка даже получила за баловство внушение в виде щелчка по макушке и двух нарядов вне очереди, отбывать которые ей предстояло за роялем под присмотром матери. Дочь залилась плачем, а мать вдруг сказала: это не жизнь. Курага отмахнулся от них. Он был возбужден и мрачен, выяснилось, едва за усмиренными дамами захлопнулась дверь, что и ему э т а жизнь не представляется раем, он недоволен дочерью, недоволен женой, недоволен платными и добровольными, из родичей, репетиторами, школьной системой образования, указаниями министра просвещения и тем, что дворники завели моду подметать улицы в те часы, когда они полны народу, и приходится глотать пыль. Он горячечно разметался на диване, теребил спичечный коробок и щедро изливал раздражение.
- Принес? - спросил он наконец. Я молча положил на стол перстень, и Курага, мельком взглянув на него, выкрикнул с неизъяснимым ожесточением: Греби сюда, Пронзительный.
Тогда из соседней комнаты, откуда доносился бесцветный бубнеж рояля, энергично выгреб высокий худощавый человек неопределенного возраста. В черных очках, покрывавших добрую половину его лица, и явно домотканного происхождения одежде, мешком сидевшей на нем, он выглядел кошмарным произведением фантазий какого-нибудь замшелого сюрреалиста. Казалось, к туловищу веселого деревенского мужичка пришита благовонная и лоснящаяся голова ресторанного барда. Я не удостоился у этого парня даже мимолетного внимания, он сразу прошествовал к столу, а в пути к нему присоединился Курага, и они склонились над перстнем.
Я внезапно осознал, что сейчас Пронзительный жестко назовет цену, а я в общем-то безропотно соглашусь. Но я не ожидал, что у него такой голос, просто не мог предполагать ничего подобного. Он вдруг, не глядя на меня, заверещал, как добрая сотня не то разъяренных, не опьяненных каким-то безумным ликованием женщин:
- Четыреста!
Я невольно отшатнулся.
- Ладно, - буркнул я. Все мои коммерческие прожекты полетели к черту. Четыре сотни легли в мой карман, и Пронзительный мгновенно исчез. Курага, опять развалившись на диване, заметил:
- Ты же деловой человек, Нифонт, и пора нам отбросить церемонии, пришло время поговорить начистоту. Я ценю твои деловые качества, я рад... и это слабо сказано, я в восторге, я рукоплещу тому, как быстро ты пошел в гору. Не скрываю своего восхищения, ведь ты первый человек, которому удалось надуть Пронзительного. Я потрясен.
- Как это надуть? В чем это выразилось?
- Ты надул Пронзительного.
- Чепуха!
- Брось ломаться, Нифонт, тебе это не к лицу. Между нами, деловыми людьми... в общем, скидывай личину, покажи зубки, я не боюсь. Ну и ловкач, так надуть Пронзительного.
- Я понимаю, за что его прозвали Пронзительным. И все же... разве бывает у человека такой голос? Скорее это он надул... может быть, и тебя тоже, потому что такого голоса...
- Ты надул Пронзительного, - перебил Курага.
- Хорошо, я надул Пронзительного. И что же дальше?
Курага развел руками, убеждая меня в своем бессилии перед тем чудом, которое я совершил на его глазах.
- У меня просто слов нет, я в восторге. Человек, надувший самого Пронзительного, далеко пойдет, хотя Пронзительный, если начистоту, всего лишь болван, деревенщина...
- Он не читал Чехова?
- Не знаю, не справлялся, но полагаю, что не читал. Когда люди, подобные Пронзительному, читают Чехова, им непременно приходит в голову, что они могли бы написать так же, а то и получше. Женщина! - крикнул Курага в соседнюю комнату и, когда супруга вошла, продолжал: - Внимательно посмотри на нашего гостя, напряги все свои умственные способности и навеки запечатлей в памяти прекрасные черты лица этого гения. Он надул самого Пронзительного.
- Неужто? - тускло откликнулась женщина и уставилась на меня.
- Когда российские дела придут наконец в порядок, - говорил Курага, и восторжествуют идеалы разумного общественного устройства на принципах неприкосновенности частной собственности, ты напишешь о нем мемуары, если, конечно, твои мозги к тому времени не зачахнут окончательно. Я пьян немного, вы это видите, но меня и пьяного никто не обведет вокруг пальца, даже человек, одурачивший самого Пронзительного. Как ты думаешь, зараза, отнесся он к жене, - этот пресловутый Нифонт сумеет меня обмишулить?
Женщина нахмурилась и покачала головой.
- Нет, - ответила она уверенно.
- Ты свободна. - Однако супруга осталась в комнате, и Курага, не придав этому значения, повернулся ко мне: - Что ж, выкладывай сто пятьдесят рублей. Они с тебя причитаются.
- Еще не подоспел срок, - возразил я.
- Ба, - воскликнул Курага, - какой гонор. Вот как меняются люди! Не успел подложить свинью Пронзительному, как уже замышляет смешать с грязью самого Курагу! Ты далеко пойдешь, старина.
- Через месяц я верну тебе все до копейки, - твердо я стоял на своем.
- Но пощади живот мой, не пускай на поток и разграбление. К кому я должен апеллировать, к кому взывать, кого молить о помощи? Эту бедную женщину, которая стоит тут перед тобой, как перед исповедником?
- А вы разве не хотите вернуть долг, Федор? - спросила женщина тревожно. - Простите... вы не против, если я буду называть вас просто Федором?
- Отнюдь не против, хотя зовут меня, вообще говоря, Нифонтом.
- Нифонтом?
- Или, - вознесся вдруг Курага голосом, - я должен призвать сюда свою дочь, малолетнюю крошку, немощную малютку, чтобы она тут плакала и кричала: дяденька, верните денежки, пожалуйста, мне так необходимо учиться, учиться и учиться, а это стоит денег?!
- Через месяц.
- Да я это месяц назад слышал.
- Нехорошо, - сказала женщина, - непорядочно.
- Еще недели не прошло. Подними расписку, убедись.
Курага вскричал:
- Послушай, кто внушил тебе сумасбродную идею, что ты сумеешь построить свое маленькое и убогое плотское счастье на наших костях? Милый мой, у тебя жена, жена любит тебя, а между тем я видел тебя с другой женщиной, которую ты хвастливо вел под ручку. Я видел тебя с любовницей, говорю это при свидетелях. А могу, знаешь ли, намекнуть и той, ослепленной твоим великолепием, наивно верящей, что она безоблачно упивается супружеским счастьем...
- Промах, - усмехнулся я, - ослепленная и верящая знает о моих проделках побольше тебя.
- Я этого никак не понимаю, - сказала женщина, вскинув брови.
Курага закурил.
- Да, это сложно, - согласился он. - Но мы разберемся, мы тоже не лыком шиты. Я, брат, располагаю точными, проверенными сведениями, что ты пьяница, дебошир, что ты подделываешь документы, имеешь сомнительные связи с торговцами наркотиками и американской разведкой, что родной отец снабжает тебя лидературой, содержащей клевету на наш государственный строй, и что за вечер ты выпиваешь как минимум двадцать бутылок вина. Это знаю не только я, это известно и человеку, которого я держу от тебя в секрете и который, если ты сейчас же не вернешь мне полторы сотни, будет горячо, а может быть, даже умоисступленно свидетельствовать против тебя. Вот тогда-то ты попляшешь, браток.
- Курага, - сказал я, - все эти смехотворные басни лучше прибереги для тех недалеких уже времен, когда тебя возьмут в цирк клоуном.
- Постой! - крикнул он, видя, что я направляюсь к выходу. - Учти, ты останешься один, совершенно один, все отвернутся от тебя, забудут твое имя, а она, которую ты предпочитаешь своей простодушной жене, предаст тебя и первая плюнет тебе в рожу. Ты умрешь в полном одиночестве, это я тебе гарантирую, умрешь в страшной нужде. В последний раз призываю: опомнись, одумайся, верни долг, иначе ты потеряешь все.
- В назначенный срок, - сказал я и вышел.
Когда я был уже на тротуаре, над моей головой хлопнула оконная рама, и Курага взмыл прямо перед моим лицом. За его спиной мелькали озабоченные женские мордашки.
- Я проклинаю тебя, - сказал Курага, - я обрекаю тебя на муки и страдания, на гибель.
Я увидел, что женщина подала ему бокал розового вина, он поднес его к губам и залпом выпил.
____________________
Я купил себе приличный костюм и объявил Гулечке, что с позой бедняка и бродяги покончено и отныне к ее услугам благопристойный, крепко стоящий на земле, состоятельный Нифонт. Не скрою, я отменно поразвлекся душой, облачаясь в тот костюм, я почувствовал себя роскошным малым, однако он вызвал у моих родителей серьезные подозрения, пошли толки о том, где я раздобыл деньги, что деньги я добыл нечестным путем, а потом осенило: любовница подбросила. Разразился бешеный скандал. Сутенер, альфонс... Если бы ты был порядочным человеком... Жанне велели посмотреть, каков