черные кожаные блестящие ремешки.
Не выкладываю на левой кисти руки
старательным веером букву «Шин».
Не завязываю на затылке «Далет».
Не пишу на предплечье крошечную «Йот».
Дорогой прадедушка Борух,
я не виноват.
Меня никто не научил.
Боже мой!
А это где?
Баден-Баден?
Давос?
Кисловодск?
Да вы все из Чехова.
Тебя, тетенька с ридикюлем,
сыграла какая-нибудь Блюменталь-Тамарина в Малом.
Что за голос?
Скрипит как старая телега.
А ребенок-то.
Дебил женского рода в чепце.
Гимназист строит рожи.
Близнецы в соломенных шляпках
с матерчатыми цветами.
Строгая классная дама.
Мужчины с тросточками
и в котелках.
Даже мальчик в матроске
на плечах у папы.
И еще. И еще.
Среди них…
Ну, все люди как люди.
И вот тебе на!
Почему?
Зачем?
Каким ветром?
Ты же из другой пьесы.
Стоишь среди них
с всклокоченной бородой,
спрятав пейсы за уши.
В хасидской шляпе.
Я-то тебя узнал.
Ты мой прадедушка Исроэл.
Впрочем,
знаю, почему ты здесь.
Нездоров.
Богатые сыновья позаботились.
Дали денег подлечиться.
Ты – прабабушка Хайсора.
Это все, что известно о тебе.
Я на вас раз сто смотрел.
54 человека.
На фоне кирпичной стены.
Каждая физиономия знакома.
Сколько вам?
Лет по семь?
Все в ермолках.
С несчастными лицами.
Голодные, что ли?
Ботиночки,
чулки,
тужурки.
У двоих перевязаны уши.
В середине учитель.
Тоже несчастный.
Кто вы такие?
Никого не могу узнать.
Наверное, один из вас мой дедушка Маня.
Назвали в честь тетки.
Женским именем.
Она умерла.
Ты родился.
Утверждала мама.
По версии папы,
тебя зовут Менахем-Ман.
А тетка вспоминает, что Эммануил.
Говорят, ты сам забыл
свое имя.
Как такое могло случиться?
По общему мнению,
я на тебя похож.
Вот фотография осталась.
Еще трость с костяным набалдашником.
На нем олени в горах.
Увеличенный, ты висел почему-то у нас в детской.
Недалеко от бабушки.
Ты не был таким богатым, как братья.
Но все же.
Добротный дом.
Прислуга.
Частные учителя для детей.
Экипаж для города.
Бричка для поездок в лес.
Курорты.
Посещал какие-то загадочные,
модные революционные кружки.
В Себеже.
Вместе с Иосифом.
Грянул 17-й.
Надо было уехать.
Скрыться.
За границу не захотел.
Оказались в Миргороде.
В Москве уже появилась семья
не купца первой гильдии Брускина.
А советского служащего.
Инженера по лесу.
В детстве история звучала иначе.
Папа – сын скромного инженера.
Тринадцатилетним подростком
направляется из маленького местечка Пустошка
прямехонько в Москву.
Пешком.
Как Ломоносов.
Завоевывать мир.
Вначале работает у нэпмана-эксплуататора.
Изготовляет пуговицы.
Дальше все совпадает:
поступает на рабфак.
В институт.
Первая книга.
Вторая.
Третья.
Кандидатская.
Докторская…
В 46-м,
дедушка,
ты уже не поднимался.
В последний момент попросил,
чтобы принесли меня попрощаться.
Вечно мне кажется.
Что я все помню.
Это сама тетя Сара.
Профиль хранили в альбоме
как эталон красоты.
Вроде абсолютного метра
или килограмма.
А таинственная семья дяди Абы!
Все красавцы.
Живут в Столешниковом.
Правда,
их никто никогда
не видел.
Я, во всяком случае.
Даже на фотографии.
Но идеалом-то была
женщина с каскадом кудрей.
Паулина Шампанская.
Именно так ее звали.
Не может быть?
Клянусь!
Тобой,
читатель.
Всех красавиц
воровали в детстве.
Например,
дочку дяди Абы
Ингу.
А Паулину Шампанскую
и подавно.
Для чего воровали?
Да выступать в бродячем цирке!
А тут целый цветник.
Еврейские барышни.
Сколько вас!
Шляпки, кружева, декольте, перчатки.
Дедушка,
те самые…
Циля, Муся, Белла, Таня, Верный друг?..
«Лучше вспомнить
и взглянуть,
чем взглянуть
и вспомнить!»
«Шути любя, но не люби шутя».
«Любит тот, кто безумным желаньем кипит».
«Полна счастья, сомненья и муки».
«Коль кровь кипит, коль искра жизни светит…»
«Если будешь в чужой стороне, вспомни, друг, обо мне».
«В минуты горести, печали и невзгод зови меня, и я услышу».
«В минуту жизни трудную, когда стеснится грудь, одну молитву чудную тверди ты наизусть».
«Иди вперед своею торную тропой, встречая грудью молодой все бури жизни трудовой».
«Как только Иосеньку узнала, так тоски как не бывало…»
«И задумалась о нем… о Иосеньке моем…»
«Будет ли ее Оська вечно любить или… скоро разлюбит?»
«Помни, что девять муз, богинь Олимпа, ушли на Парнас, а десятая живет в Вильне; помни и не забывай. Слышишь?»
«Купидон пустил стрелу, но попала ли она в сердце, куда предназначалась? Скажи!»
«Ты-то Амур, но кто твоя Психея?»
«Не люби так, такая любовь преходяща».
«На место марки три горячих поцелуя».
«Знакомое полнолуние. Не правда ли?»
«Хорошему Иосифу».
«Чистому Иосеньке».
«Славному Иосифу от Тани».
«Моему дорогому, любимому мальчику».
«А мon cher ami».
«На память о Ростове».
«В память нашего первого поцелуя».
«В память того, что не сержусь на тебя».
«На память непостоянному и недолговечному в чувствах».
«На память юному изменнику».
«Не будешь любить, стану такой».
«Не отрекайся, пожалеешь».
«Вспомним?»
«Пойми меня».
«Надейся».
«Дай Бог силы не разлюбить».
«В знак старой дружбы».
«С дружеским приветом из далекого-далека».
«Не забывайте о незабывающих!»
«Не забывай Фирку».
«Скажу словами поэта: «Если жизнь тебя обманет, не печалься, не сердись! День уныния настанет. Сердце в будущем живет. Настоящее уныло. Все мгновенно, все пройдет. Что придет, то будет мило».
«Если б мы не люди были, если б смело не любили, не встречались, не прощались, мы с страданьем бы не знались».
«Так сжигаемый, знаешь, в пустыне скупой путник видит оазис и верить боится: не мираж ли туманный в дали голубой лживо манит под тень отдохнуть и забыться».
«Да, молодость прошла!.. Прошла не потому, что время ей пройти, что время есть всему. Увянула не так, как роза увядает. Угаснула не так, как гаснет звездный луч, когда торжественен, прекрасен и могуч».
«Молодой ты пришла, счастье в жизни нашла, а ушла вот такой, в никуда, на покой».
Открытое письмо.
Из Варшавы в Баден-Баден.
Иосифу.
«В память о том вечере,
когда ты был гадким».
Все тот же друг Ревекка
Вы поженились в 17-м.
Жили в Потаповском.
Стиль —
увядающий модерн.
На книжных полках —
Верхарн, Метерлинк, Сведенборг…
Русалка в обнимку с вазой.
На стене ковер:
бородатые люди
в чалмах
неспешно снаряжают
караван верблюдов
в Каир
или Дамаск.
Крым.
Среди камней любимые наяды
в полосатых купальниках.
Все улыбнулись.
Чуть-чуть.
Краешками рта.
Одна ты,
бабушка Ревекка,
в белом купальнике,
грустна.
Я знаю все.
Из писем.
Смотришь на меня.
Но мечтами ты с ним.
Те же скалы.
То же море.
Тот же неяркий летний день.
На сей раз – мужчины.
На сей раз – все одеты.
В белые костюмы.
Никто не улыбается.
А где Иосиф?
Должно быть, отошел на минутку.
Ревекка необыкновенно хороша.
В черном шелковом платье
с воротом под горлышко.
На белоснежном мраморном льве,
устремив взор на море.
Миг…
…и поплывешь
Европой по волнам.
Модные платья
с оборками по подолу.
Платья-костюмы
из толстой шерсти
с широкими лацканами.
Броши,
кольца,
прически.
А Иосиф?
Романтические мягкие сорочки
с отложными воротниками.
Чесучовые штаны.
Летние легкие пиджаки.
Добротные, двубортные.
Жилетки.
Галстуки.
Пенсне на цепочке.
Карманные серебряные часы
с античным рельефом.
Портсигары.
Ты умудрился и в старости,
в сером совке
выглядеть шикарным господином.
Остался верен себе…
…и в то утро.
Помнишь?
Ревекка поднялась.
Умылась.
Надела нарядное платье.
Оставшееся от старых времен.
Выходные туфли.
Причесалась.
Припудрила щеки.
Подкрасила губы.
И прилегла на прибранную кровать.
Ты дал ей яд.
Подождал, пока уснула.
Поправил волосы.
Положил красиво руки.
Обвел все вокруг глазами.
Помедлил…
…и
только
после
этого
сам
проглотил
смертельную
пилюлю.
Опять Потаповский переулок.
Комната опустела.
Всё давным-давно в антикварном.
Падает теплый свет от абажура.
На столе гефилтефиш.
Оранжево-розовые кружки морковки.
Янтарное желе.
Алеся здесь впервые.
Ты, Ревекка, согнулась.
Плохо слышишь.
Но все равно
красотка.
И в свои 90.
Кричишь через стол
моей маме:
– Бася!
Тебе ЭТА нравится?
Мне нравится!
ТА?..
Мне совсем не нравилась!
А ты, дедушка, меня расхваливаешь: