– Какой художник!
Нарисовал голую женщину.
Как живая!
– Молчи, Иосиф.
Она лучше тебя
понимает в искусстве, —
говорит Ревекка.
А вот вы снова молодые.
1923.
У фонтана.
Нарядный мальчик.
Папина тросточка в руках.
Это ваш Марик.
Фотограф В. Сокорнов
отретушировал
недетский взгляд.
Взгляд в будущее:
в 6 июля 1938 года.
г. Москва
Сретенка, Рыбников пер.
д. № 2 / 6, кв. 1
Брускину И. И.
5 / 7 – 38
7 вечера
«Дорогие папа и мама!
Доехал благополучно,
хотя пришлось
отмахать 9 км пешком.
Я помещаюсь
в корпусе № 4,
комната № 2,
койка № 360.
Сегодня
с утра
болел живот.
Вероятно,
вчера выпил
слишком много
холодной воды.
Сейчас чувствую
себя хорошо.
Жалею,
что не взял
серых брюк.
В белых
здесь никто не ходит.
Вчера вечером
в клубе
был концерт.
Я его не дождался
и лег спать.
Сейчас там урок танцев.
В библиотеке
взял книгу «Кочубей».
Прочел почти половину.
В общем,
пока не скучаю.
Распорядок такой:
в 7 ч. 30 м. – подъем, умывание, зарядка;
в 9 ч. – завтрак;
в 1 ч. – обед;
в 4 ч. 30 м. – чай;
И часов около 8 – ужин.
Кормят хорошо.
Завтра,
наверное,
пойду
купаться.
До
пляжа
1
или
1,5
км.
Я
там
еще
не
был
…
6 июля 1938 года Марик утонул.
1941.
О нас с Леркой
никто пока не догадывается.
На стене тень
от медной кроватки
с шишечками.
Я буду их отвинчивать потом.
Мама причесана на косой пробор.
У папы море волос.
Алка грудная.
Смазалась.
Люська с Зойкой
стрижены под машинку.
Зачем?
Ведь мама гордилась,
что даже
в эвакуации
у детей
не было
вшей.
Скоро папу побреют наголо —
и на фронт.
Летать на бомбардировщике.
А мама возьмет вас,
бабушку,
дядю Йоську.
И на Урал.
Там, однажды
оставив вас одних,
она поедет в город Ирбит.
Менять вещи на картошку.
На обратном пути
ее арестуют.
Как спекулянтку.
Картошку
отберут.
Настало время.
Я родился.
В рубашке.
Лежу тихо в кроватке.
Полузадушенный,
завернутый в кулек.
Сплю.
Папа —
«дамский мастер» —
счастлив.
Назвал гостей.
Пир-на-весь-мир.
Люське повезло:
ей платье купили.
Шелковое, красное.
Солнце-клеш.
Рукава фонариком.
Голубцова
корзину фруктов принесла.
И шишкинские мишки.
Богатая была.
Жена Маленкова!
Чиликин с Кириллиным
напились.
Прыгают через стол.
Поосторожней, господа.
Бокалы-то чужие.
Не разбейте!
Не то Удельная,
не то Кратово.
Гамак между соснами.
Веревки для сушки белья.
Мы с Леркой вечно деремся.
Алка с Зойкой
в трофейной одежде.
В округе носится
бешеная собака.
Мы с Леркой
ее видели.
Белая.
На вид
не скажешь.
На террасе кто-то беседует.
Наверное, бабушка с папой?
Да нет.
Папа,
как всегда,
на работе.
– А глазки у тебя,
мальчик,
черненькие.
Забыл помыть,
– говорит мне взрослая тетенька
в автобусе.
Тетенька эта
мне не нравится.
А ты, Лер, не забыла?
Мы с папой вышли постоять
возле дома.
Посмотреть на демонстрацию.
С бумажными пионами в руках.
Мне кажется,
мы их сами сделали.
Какой выдался денек!
Все раздетые ходили.
И мы тоже.
Я в одной кепке.
Без пальто.
Нам стало грустно вдруг.
Решили, что неродные дети.
Просто так решили.
Не помню,
кто первый сказал.
Тогда же задумали убежать.
На трамвае.
Сели и доехали до конечной.
Потом засомневались.
Есть захотелось.
Передумали.
И вернулись.
А в крепдешиновых платьях – сестры.
Ксеня и Маруся.
Тоже вылезли
на солнышко погреться.
Они мордовки.
Ксеня – моя первая, добрая
и самая любимая няня.
А малюсенькая Маруся – дворничиха.
По-русски так и не научилась говорить.
Замуж не вышла.
Ее в семье
до старости
девушкой звали.
Это они жили в котельной
со своим отцом Олеем.
Олей все дымил
в обвислые прокуренные усы.
Прищуривал и без того узенькие глаза.
Да мастерил нам:
столик с дверцами для бабушкиных лекарств,
кухонную полку для посуды,
табуретки.
Мне – самокат на подшипниках.
Я ходил кататься
на горбатую улицу Радио.
А Нюрки ни одной.
Только не говори,
что забыла.
Не поверю.
У Трефы – щенки.
Все побежали смотреть.
Лерка тоже.
И мне хочется.
«Нюрка, пусти!»
Ни в какую.
Что на тебя нашло?
Повела к своим подружкам
в деревянный домик.
За углом.
В окнах —
вата,
блестки.
Приношу домой
крашеные яйца.
Мама говорит:
«Смотри,
не отравись!»
Здесь совсем малютки.
Лет пять-шесть.
Коротенькие штанцы на лямках.
Чубчик.
Чубчик кучерявый.
На тебе синенький свитерок.
Папа из Германии привез.
Я – мизинчик.
Мы с тобой
Гига и Гага.
Не разлей вода.
Наташки Котельниковой —
разлучницы —
еще нет
в нашей жизни.
Фантики, карты.
Трон, трамвай, прятки.
Клад, каток…
Кукольный театр, наконец.
Красота!
Алка бумагу принесла.
Золотую и серебряную
с красным узором.
Для хлопушек.
Настоящий моряк Валя
прислал Зойке открытку
с крейсером.
У Люськи сессия.
Сидит
и зубрит.
Рядом жених-очкарик
в лыжном костюме
из чертовой кожи.
Из кожи черта, что-ли?
Тили-тили-тесто.
Люська его не любит.
«Гриша!
Мети лучше,
а то жена будет
с бородой!» —
кричит мне бабушка
из соседней комнаты.
Мы с тобой, Лера, собрались в Физкульт
шпиона ловить.
Пойдем по снегу
след в след.
Только до конца.
Если повезет,
догоним!
Шпионов-то много.
У одного фотоаппараты в очках.
Он каждый день приходит.
Наш дом фотографирует.
Понятное дело:
на крыше будка.
В ней зенитчики сидят.
Салют пускают.
Вот и Нюрка
сама видела:
Бородатый человек
зашел в трамвай.
Тетенька его
за бороду дернула.
И оторвала.
Оказался шпион
по кличке Арбуз.
А возле Моссовета?
Идут двое.
Одинаково одеты!
Один другому говорит:
«Звонила мама и сказала…»
Да какая у него может быть мама?!
Тебя сразу тюкнуло:
Шифровка! Шпионы!
Нам страшно стало.
Побежали.
Жаль, рядом
милиционера
не было.
А
эти
пожилые
тетки?
Неужели
они…
…мои
сестры?
Пионерлагерь. Фирсановка.
Мне лет шесть-семь.
Есть хочется.
Слоняюсь по территории.
Ем:
заячью капусту,
зеленую чернику,
сыроежки.
Заманчивы:
бузина и волчьи ягоды.
Но их нельзя.
А то…
волком станешь.
Комиссар – не мой.
Алесин дедушка.
С Теминым лицом.
Это ты дал моей теще
экстравагантное имя Сафо.
Пошел записывать Суламифью.
Но любовь к классике взяла верх.
Говорят, бабушка Эстер тебя не любила.
В семье были тайны.
Запретные темы.
Отчего ты застрелился в 31 год?
Тебя, троцкиста, должны были арестовать?
Спасал семью?
А может, что-нибудь еще?
Коллегия
Бюро ячейки ВКП(б)
и Профкомиссия сотрудн. ОГПУ
с глубоким прискорбием извещают
о безвременной трагической смерти,
последовавшей 28 / VI с. г.,
быв. чекиста члена ВКП(б)
тов. Хаскина В. И.
Вынос тела
из клуба имени т. Дзержинского
в субботу 3 / VI в 14 час.
В доме жила
няня Аришенька.
К ней муж захаживал на кухню.
Чай пить.
Няня говорила о нем:
«Мое венчальное зернышко».
После обеда
шла прилечь.
Чтобы
«почечка сальцем
обволоклась».
Тетю Нону
девочкой привезли
из Сталинграда.
Она про куриный бульон,
Бывало, говорила:
«жидость от курячего супа».
Однажды Сафочка с Ноной
пошли смотреть
фильмы Чарли Чаплина.
Обе описались от смеха.
Дома сказали,
что сели во что-то мокрое.
Бабушка Нону любила,
как родную дочь.
Эстер-швестер.
Стоишь задумчиво у окна.
В одной руке – сигаретка.
В другой – кофе
в бирюзовой чашечке
с черненым серебром.
В стиле модерн.
Одной из тех,
подаренных Саввой Морозовым.
Докуриваешь.
Аккуратно ставишь окурок на блюдце.
Чашечку…
…выкидываешь беспечно в окно.
А матовый мальчик?
Притулившийся к пеньку.
Пеньку-вазе.
Тоже Морозов?
Синие колокольчики.
Гвоздики.
Куриная слепота.
«Бабушка…
Ты их в мальчика поставишь?»
А вот
с сестрой Бертой.
Уже старенькая.
Уже не куришь.
А чашечки те же.
И кольцо.
Смотри!
У бабушки шпилька выскочила.
А Берта?
Белая блузочка,