Еврей
А вот еще одна история.
Пионерлагерь.
Мне лет шесть-семь. Я самый маленький. И чувствую себя прескверно. Негодяй Миронов поджидает за углом на пути в столовую. Дразнит евреем и бьет.
И это продолжается до тех пор, пока ко мне не подходит здоровый парень из старшего отряда, Боря, сын врачихи, и спрашивает:
– Тебя дразнят евреем?
– Да.
– Кто дразнит? Скажи. Убью.
Я сказал.
И он действительно избил моего обидчика.
После чего меня оставили в покое.
Однажды Боря отозвал меня в сторонку и сказал:
– Слушай, мы – евреи. На свете есть страна, Израиль. И мы должны приложить все свои усилия, чтобы когда-нибудь туда уехать и там жить.
Так я узнал, что существует место на земле, где никто не сможет меня дразнить.
Рассказ произвел большое впечатление.
Боря оказался первым сионистом, которого я встретил в своей жизни.
Дальше он сказал:
– Слушай, если увидишь еврея, расскажи ему об Израиле. Все евреи должны знать, что у нас есть Израиль.
Спрашиваю:
– А как узнать, кто еврей?
Я тогда еще не научился определять по носу и «немытым черненьким глазкам».
– В твоем отряде есть Марик. Ты с ним должен поговорить.
Я, получив задание, отнесся к нему серьезно.
Помню, мы были на прогулке в лесу. На опушке мальчишки играли в футбол. Улучив момент, я подошел к Марику и спросил:
– Марик, ты еврей?
Марик явно не пришел в восторг от вопроса.
Я сказал:
– Я-еврей-и-ты-еврей-на-свете-есть-такая-страна-израиль-и-мы должны-приложить-все-усилия-чтобы-туда-когда-нибудь-уехать-и-там жить-и-мы-должны-рассказать-об-этом-всем-евреям-вокруг.
Марик посмотрел на меня в недоумении, поправил на носу круглые очечки и убежал играть в футбол.
На этом моя сионистская деятельность кончилась раз и навсегда.
Примечание № 1
Я хотел эту историю описать в книге «Прошедшее время несовершенного вида».
Потом подумал: не стоит.
Что же удержало меня?
Наверное, боязнь, что если это сделаю, то дам повод кому-нибудь сказать: «Ну, Брускин! С детства принадлежал к международному сионистскому заговору!»
Что-то в этом роде…
Примечание № 2
Я знаю евреев моего возраста в России, которые говорят, что никогда не испытывали антисемитизма.
Наверное, они проиграли всю жизнь в футбол на той опушке.
Енти
Дарья Ивановна, домработница из детства, перебралась из села в «Моськву».
Про себя говорила: «Мы люди ковырястые».
И: «Время не дремя».
Рано ложилась «сплять».
Ходила «куплять» продукты.
Уважала «духовитую» колбасу.
Убирала в «комнатях».
Умиляясь, восклицала: «Андел Господень!»
Восхищаясь: «Кака прелесь!»
Обижаясь: «Насрать на тебя сто куч!»
Но при этом стеснялась произнести слово «яйца».
И подавала завтрак, бормоча:
– Вот я вам тут… енти сварила.
Уть
Лет в семь-восемь я мечтал поймать шпиона. Чтобы лучше узнать и вовремя распознать врага, записался в детскую библиотеку.
«Cначала прочти книгу замечательного русского писателя Виталия Бианки, а потом уже про шпионов», – посоветовала библиотечная тетенька и протянула засаленную книжицу.
Дома я раскрыл книгу. Лягушки, головастики, стрекозы, крысы, змеи и прочие представители увлекательного болотного мира тотчас заверещали и затренькали: уть-уть-уть! Ваак! Ваак! Бульк-бульк-бульк! Тур-лур-лурр! Кышш! Ффф! Фффы! Ффыф! Дзенн!.. Плюх! плюх! Шлёп, шлёп, шлёп! Ко-ко! Ко-ко-ко! Ккок! Чирр-вик-вик! Вир-вир-ри!
Через неделю я вернул Бианки и попросил что-нибудь про шпионов.
«Расскажи прочитанное», – потребовала тетенька.
Я начал:
«Уть-уть-уть! Зинь-зинь-тю!..»
«Ты не усвоил материал внеклассного чтения, – перебила тетенька. – Выучишь – ответишь через неделю».
Вернувшись домой, я снова открыл книгу: «Хо-хо-хо! То-то! Эрр-рэк-кэк! Го-кок-ко! Чек, чек, чек! Чук-чук! и Ти-ти-тур! – зазвенело болото…»
Через неделю я опять было начал пересказывать книгу: Трах-та-та-тах! Шлёп, шлёп, шлёп…
«Опять не усвоил», – подосадовала тетенька, а ведь это так просто пересказать. Вот послушай: «Чики-чики-чики-чики! Ква-а-а-а-а! Прумб-бу-бу-бумм!.. Хо-хо-хо! Тук-тук-тук-эррррр! Ци-ци-ци! Твуть!..»
Молчание мальчиков
Помню, в детстве у меня была страсть сочинять и отправлять письма в никуда: в загадочные страны загадочным инкогнито.
В волшебные края меня заманивали почтовые марки, которые я в то время собирал. Марки я выпрашивал у девушек-почтальонов. Девушки появлялись со стороны Курского вокзала, двигались в сторону Красных ворот. А у Земляного Вала поворачивали на нашу улицу Казакова.
Почтальоны заходили в дома и опускали письма в почтовые ящики. Я поджидал их в подъездах и подворотнях, скрываясь от других мальчишек-конкурентов. «Тетенька, марки есть? Иностранные тоже?» Сердобольная тетенька отрывала «с мясом» очередное сокровище от конверта и протягивала мне.
Первая иностранная марка была венгерская. Придя домой и вдоволь насладившись созерцанием марки, я решил, что мир зеркален, и, ясно как день, в неизведанной Венгрии существует мальчик – мой двойник, с которым срочно надо подружиться.
Я взял ручку и принялся выводить фиолетовыми чернилами: «Дорогой друг, мне, как и тебе, семь лет, я, как и ты, учусь в первом классе “В”, я, как и ты, сижу за партой в предпоследнем ряду слева от прохода. Давай дружить и переписываться».
Проконсультировавшись с бабушкой, я сложил письмо фронтовым треугольником и, по малолетству не будучи знаком с творчеством Антона Павловича Чехова, написал: «Венгрия, школа № 325».
«Бабушка, а без марки дойдет?» – «Дойдет-дойдет. В войну доходило и сейчас дойдет», – безответственно успокоила меня бабушка, на мгновение взглянув на меня огромным глазом (второе стекло было заклеено плотной бумагой), и тотчас снова предалась чтению любимой «Джейн Эйр» или, скажем, «Женщины в белом».
Бумажный треугольник я опустил в почтовый ящик напротив нашего дома, возле чугунных ворот Физкульта. И стал ждать.
Венгерский друг не отвечал. Я беспокоился. Однажды мальчишка-враг из соседнего двора, у которого мать работала на почте, принялся меня дразнить и, кривляясь на все лады, пересказывать содержание фронтового треугольника. Я понял, что предан, и злодейская почтовая семейка умыкнула заветное послание.
Но не сдался и написал еще письма: неизвестному канадскому мальчику, неизвестному английскому мальчику, неизвестному итальянскому мальчику и неизвестному французскому мальчику…
Мальчики хранили молчание.
Пахучая жидкость
Помню, однажды в компании мальчиков старше меня года на три прогуливался по Суворовскому бульвару. Впереди шли две незнакомые девочки в школьной форме с белыми бантами на голове.
Один из мальчиков, Виталий Комар, сказал: «Я сейчас подойду к той, что слева, и укушу за сосок».
У меня потемнело в глазах.
Вскоре мы оказались в узкой тесной комнате коммуналки в Мерзляковском переулке.
Скинулись.
Мальчиковых денег хватило на флакон ярко-зеленого одеколона «Шипр».
На стол водрузили кастрюлю с жирным холодным супом. Чтоб не под сукнецо.
Старший мальчик Виталий Комар глотнул пахучую жидкость, крякнул от удовольствия, запил половником супа и пустил флакон по кругу.
Я запрокинул голову и…
От ужаса вылил одеколон за ворот рубашки.
Дома мама отругала за то, что не умею душиться.
Коммуналка
Накануне премьеры Юрий Георгиевич напился.
В темноте за кулисами прилег.
Оказалось, в гроб.
Уснул.
Начинается спектакль.
Гроб выносят на сцену.
Революционеры дают клятву отомстить врагам над телом павшего в справедливой борьбе товарища.
Тут Юрия Георгиевича укусила театральная блоха.
Он проснулся, почесался и сел.
Дали занавес.
Драка во дворе.
Крошечный Юрий Георгиевич (в пьяном порыве):
«Ах я вам мальчик?»
Хватает ружье, несется вниз.
Через секунду возвращается: под глазом синяк, зуб выбит, ружье сломано.
Ю. Г. (победоносно):
«Да-с… вот так вот!»
Пошел Юрий Георгиевич к приятелю-дантисту вставлять зубы.
Совместили приятное с полезным.
Результат: зубы вперед, самурайская улыбка, рот не закрывается.
Другой приятель – Витечка-Кулачищи-Чайники, выпил и исправил.
Сам Витечка, поддавши, терял свои зубы.
Жена носила их в сумке.
В ресторане Витечка кричал: «Галка, дай зубы!»
Кулачищи-Чайники ночевал у нас.
Звонок в дверь. На пороге пошатывается Габриэлов.
Габриэлов: «Почему не спрашиваете, кто я?» (в то время по Москве бродил убийца Ионесян).
Витечка: «Ну и кто ты?»
Габриэлов (легкомысленно): «Ионесян».
Витечка врезал.
Габриэлов очнулся в больнице.
Половины зубов как не бывало.
Приезжает Борух из Смоленска выступать в Верховном суде (подзащитному грозит вышка).
Поезд пришел утром.
С утра и начали.
Вечером уронил вставную челюсть в унитаз.
Спьяну не ухватить.
Шамкает: «Жизнь человека!.. Жизнь человека!..»
Прибегает бабушка, вылавливает зубы, кипятит.
Вставляет на место.
Обвиняемый спасен.
Полезла Сафо Владимировна в шкаф за чистым бельем.
Зельдович говорит: «В шкафу не лягу».
Вышел в темный коридор коммуналки, открыл первую попавшуюся дверь, увидел чистую постель и заснул в ней.
Старая дева Сима Чеснокова вернулась из туалета: в кровати – пьяное животное.
Крик! Скандал!
Поплелся Зельдович домой.
Ключей нет.
Скинул пиджак и завалился на лестничной клетке.
Просыпается – пиджака нет.
Вышел во двор.
Смотрит: песочница.
Снял ботинки и уснул.
Ботинки украли.
Лето.
Коммуналка опустела.
Все на югах-дачах.
В дверь просовывается голова соседки Юлии
Дмитриевны по кличке Упойца.
Юлия Дмитриевна (вкрадчиво): «Юрий Георгиевич, вы один. Давайте помогу: приготовлю-постираю».
Через полчаса – кастрюля на плите, белье замочено.
Соседка получает заслуженный аванс.
Еще через полчаса по Петровке несется милицейская мотоциклетка.
В коляске качается пьяная Упойца.
В руке Упойцы качается «эскимо».
Конферансье Глебка, он же Гусь-га-га-га, он же «Добрый вечер, здрасьте», любил выпивать с Афоней (Афанасием Беловым).
Напившись до положения риз, друзья сочинили острое стихотворение на злобу дня про первобытного хама (пьяницу).
Афоня успешно выступал на сцене:
«У него процент работы нуль, нуль, нуль, и несется из пещеры буль, буль, буль. Не дает своим соседям спать, спать, спать, и несется из пещеры: мать, мать, мать».
Казанцев не пил.
Зато жена Таня никогда не отказывалась.
Аркашка (Стругацкий). Поддавал будь здоров!
Хоть и не числился таким пьяницей, как Юрий Георгиевич.
Актер Володя Кашпур. Тоже не упускал случая пропустить.
Первый вопрос Юрия Олеши: «А выпить у вас есть?»
Ульянов с Евстигнеевым поддавали. Да еще как!
Олег Ефремов. Ох как пил!
Феликс Мендельсон пил, само собой.
Андрей (фамилия вылетела из головы), тот, что Смерть играл, был ужасный пьяница. Отбил жену у Кио.
Веселов пил по-черному. Украл деньги.
Глебка пил. Покончил с собой.
Габриэлов решил повеситься. Отговорили. Через месяц и так умер.
У Олега Соколова, главного редактора журнала «Искатель», в кабинете стоял самовар с водкой и заварочный чайник с коньяком. Умер.
Писатель Коля Коротеев. Уснул пьяный, уткнувшись носом в руку. Задохнулся и умер.
Алкаш Мишка Зельдович, мамин школьный приятель, пил как извозчик. Исчез.
Пьяного Попкова застрелил пьяный инкассатор.
Довлатов пил, пил и умер.
Пурыгин допился до белой горячки и умер.
Спились и померли: Витя-идиот и стукач-лифтер дядя Ваня.
Ася Федоровна сгорела заживо.
Модеста съел медведь в Сибири.
Красавец Володя Саратовский из Цыганского театра пил по-черному. Убили в подворотне на улице Горького.
Луцкас сам убил и умер.
Соседи: она – Упойца, он – Убийца – чудовищно пили. Подрались из-за бутылки. Убийца убил Упойцу.
Лапуля убил Лапусю.
Игорь Купряшин капли в рот не брал. Умер от высокой температуры.
Также умерли: домработница Нюрка, профессор Карл Круг, старьевщик, Марь Иванна, полковник Кулебякин, историк Кизя, Сталин, слепой, немка Наталья Константиновна, не-удачник Денис, математик Петр Петрович, тетя Муся, сумасшедшая Бэлла, коллекционер марок дядя Давид, адвокат дядя Йоська, морской офицер дядя Боря, малюсенькая тетя Роза, красавица Сарра, сестры Дора и Рахиль, Иосиф с Ревеккой, прапрабабушка Голда, прадедушки Борух и Исроэл, бабушка, папа, мама, Юрий Георгиевич, все Магарасы, Блюменталь-Тамарина, Паулина Шампанская, дочка дяди Áбы Инга, дядя Áба, Циля, Таня, Фирка, Верный друг, Верхарн, Метерлинк, Сведенберг, Голубцова с Маленковым, Эстер-швестер, старый пердун Моисей, Берта, Аришенька, Михл, глупая Миндля, прадедушка Исак и прабабушка Сарра, Броня Козлик, общественник Михлин, конферансье Глебочка, Глебочкина мама Юлия Ивановна, боевая подруга Таисия Петровна, Вахтеров и Марьсанна, однорукий Ежик, вдова Ивана Поддубного Нина Николаевна, Фадеев, Ира Каплун, Гурвич, Брежнев, директриса Наталья Викторовна, Рина Зеленая, Елизавета Владимировна, трагический актер Владимир Карлович Фромгольд, месье Жиру, сын братьев Васильевых Саша Васильев, Миша Мацковский, Ася Федоровна и ее «неограниченные возможности», покоритель Праги генерал Ершов, Боб Бродский, Фридрих Дюрренматт, Макс Фриш, Генри Наннен, Петер Людвиг, баварский инкогнито, Гер Цедек Абрахам бен Абрахам (давно), Франк Ллойд, Балтюс, Липшиц, Ларри Риверс, Кит Харринг, Владимир Максимов, израильский генерал Миша Штиг-лиц, Саша Эдельман, Иосиф Бродский, Митя Лион, Володя Яковлев, Свешников, Миша Шварцман…
Остальные, кажется, живы.
Морячок
В юности за моей сестрой Зоей ухаживал морячок.
Зоя регулярно получала по почте открытки с крейсерами и линкорами.
Один раз морячок прислал свою фотографию.
На обороте стихи:
«Может встретиться нам не придется.
Значит такова судьба.
Так пусть на память тебе остается
Неподвижная личность моя».
Расписание
Приблизительно: подъем часов в восемь-девять (в зависимости от количества выпитого накануне). Наспех проглоченный бутерброд.
Вместо обеда следующие варианты: когда денег нет – пирожки с мясом-капустой-рисом-повидлом, купленные и съеденные возле станции метро «Октябрьская»; когда деньги есть – чебуреки, кешью, суджук и вино «Васкеваз» в окружении сарьяновских гор на диванах кафе «Арарат»; когда денег побольше, дважды, а то и трижды повторенный цыпленок табака с гурийской капустой и бутылкой «Саперави» в кафе «Артистическое»; когда денег много, жульен из дичи, филе по-суворовски, «Мукузани» в ресторане Дома композиторов.
Возвращение домой среди ночи: черный хлеб, сливочное масло, половинка ледяной котлеты из холодильника.
Сон в обнимку с «Превращением» Кафки или со «Слепящей тьмой» Кестлера.
Уже не смертельно
Слово «иностранец» звучит уже не смертельно.
Звуки джаза, пробиваются сквозь треск глушилок из трофейного «Телефункена».
Мелькают каучуковые подошвы и набриолиненные коки стиляг.
Некоторые женщины нацепили брюки (есть над чем посмеяться). А иные наши дуры натянули чулки с черной пяткой. Несчастные! Ведь всем известно, что в Париже лишь проститутки такое носят.
В военторге спекулянты продают записанные на рентгенпленке самодельные пластинки с Элвисом Пресли и «техасы» – тогдашнее название джинсов.
В Анапе на танцплощадке можно протанцевать с симпатичной девочкой рок-н-ролл минут пять, пока дюжие хлопцы не выведут вас под белы руки.
В Пушкинском музее экспонируются импрессионисты.
Если очень повезет, можно проникнуть в запасник Третьяковки и в узком проходе при свете карманного фонарика рассмотреть часть «Композиции № 7» Кандинского.
На Фестивале молодежи и студентов увидеть современное западное искусство, на Американской выставке в Сокольниках упиться до потери сознания бесплатной пепси-колой.
На выставке Леже в Пушкинском услышать рассказы Нади Леже о Малевиче.
В книжном магазине с характерным для тех лет названием «Дружба» на Горького отстоять очередь и ухватить румынский альбом Филонова.
На Французской выставке в тех же Сокольниках спорить до хрипоты: искусство или не искусство «Женщина под сосной» Пабло Пикассо.
По рукам вовсю ходит криминальный сам-и тамиздат. Читают «Люди, годы, жизнь» автора слова «оттепель» и «Один день Ивана Денисовича» Солженицына.
В моде оккультные науки, паранормальные явления, неопознанные летающие объекты, Штейнер, Блаватская и Рамакришна…
Дочка рябой уборщицы
1970.
Узбекистан. Город Ургут.
Сорокаградусная жара.
Гостиница без ванны и душа.
Уборщица, рябая узбечка, прячет от меня в сарае шланг с водой – мое спасение.
Вид мужчины в плавках в саду под струей воды вызывает у нее панику.
В гостинице у меня друг – девочка-подросток.
С ясными глазами и фарфоровой кожей.
Дочка рябой уборщицы.
Она смотрит, как я рисую. Приносит тайком ключи от сарая.
Ходит по пятам. Сидит, молчит и слушает.
Я рассказываю о Москве.
И неудачно шучу: «А пошла бы за такого, как я, замуж?»
На следующий день выписываюсь из гостиницы.
Меня ждет такси.
Возле машины – моя немая собеседница.
Стоит с мамой.
В руках – чемодан.
Евгения Осиповна
– Говорят, человек произошел от обезьяны, – недоверчиво пожимала плечами Евгения Осиповна. – Приведите мне обезьяну и превратите ее в человека. Тогда я, может быть, вам поверю!
В семье Е. О. слыла дурой.
В гости по телефону
Моя горячо любимая учительница французского языка Лёля, Елизавета Владимировна Алексеева, актриса, дама «из бывших», внучатая племянница Станиславского, ходила в гости по телефону, считала, что нельзя жениться на «провансьяль», подругами бывала «шармирована», про сына Бубу говорила: «потрясающе красив», про невестку: «очень миловидная, похожа на всех крыс и мышей, кстати, вам по колено», про меня: «с бородой, Гришенька, вы – претрё рюс», про современную мебель – «дрова», про быдло – «носопыры-вантюхи-рататуи» и считала, что совершила благородный поступок, выйдя замуж за своего домработника – бывшего трагического актера Владимира Карловича Фромгольда.
Колёсик ставим?
Пришeл столяр Алексей Иванович мастерить книжные полки.
Алеся занималась с мальчиком французским языком.
Алексей Иванович спросил:
– Это кто?
– Ученик, – ответила Алеся.
– Учишь чему?
– Французскому языку.
– Ты чего, его знаешь, что ль? Французский-то?
– Да.
– Прямо весь?! – изумился Алексей Иванович.
– Алеськ, двёрку будем навешивать?
– Будем.
– Ну, Григорьиваныч придeт с работы, пусть решает.
– Алеськ, колёсик ставим?
– Как договаривались, Алексей Иванович, ставим.
– Ладно, Сам вернется, тогда скажет.
– Алеськ, плинтуса красим?
– А как же, конечно, красим.
– Хозяин появится, тогда и покрасим.
– (недоверчиво) А Григорьиваныч всe на работе?
– Да.
– Всe руками работает. (Толкает в бок сына. Подмигивает. Вот, мол, дура.) Творчество!
Племяннику Алексея Ивановича удалили две трети желудка.
– Племяш-то мой, выпьет теперь двести грамм и пьяный, – с завистью сообщил благую весть столяр.
Почему?
В юности Алеся пошла устраиваться на работу в «Интурист».
– Почему у вас глазки такие чeрные? – поинтересовалась начальница отдела кадров, протягивая увесистую анкету.
Алеся даже не стала еe заполнять.
С великолепной бородой
Алеся работала в отделе писем издательства «Молодая гвардия». Письма попадались разные. Например, один человек недоумевал, почему Гоголь умер, а книги его продолжают печатать.
Другой написал поэму «Энциклопедия», где каждая строфа начиналась словами «С великолепной бородой Курчатов физик и учeный…». И заканчивалась «…Он знал, что мир уж обречeнный».
Автор, широкая натура, просил гонорар, причитающийся за будущую публикацию, перечислить в детские дома.
Пришло письмо с просьбой напечатать продолжение «Капитанской дочки».
Внизу были приклеены две фотографии – подросток лет тринадцати и женщина лет тридцати.
Стояли подписи: «Урий Гагарин» и «Валентина Терешкова».
Интригующая улыбка
Алеся и Лина Шац родились в один день в одном и том же родильном доме имени Грауэрмана.
Семьи дружили между собой. Как-то раз мы пришли к Лине на день рождения.
Линина мама, Фаина Моисеевна, приготовила угощение: форшмак, гусиную шейку, гефилте фиш, тейглах, штрудель и леках.
В разгар ужина кто-то из гостей спросил именинницу:
– А ты что, еврейка?
Лина интригующе улыбнулась и загадочно сказала:
– Вообще-то во мне много всего намешано.
В Лине Шац были намешаны два еврея.
Гаврилна
Мы снимали дачу в Быково у бывшей чемпионки СССР по бегу на короткие дистанции Марь Гаврилны.
Гаврилна была патологически жадной.
Она экономила спички.
Бесплатный факел газовой конфорки горел в доме по-олимпийски круглые сутки.
Спортсменка уважала мою тещу Сафо Владимировну.
Сафо Владимировна обожала нашу собаку Коку.
Однажды Марь Гаврилна растроганно сказала:
– Во, шерсть какая! Помрет – воротник сошьете.
Память будет!
Больно грамотный
Сын Тёма и советская школа не любили друг друга.
Тёма не вступал в комсомол.
Считал преподавательницу литературы шовинисткой.
Не вставал на вынос знамени.
И начинал сочинение о любимом герое словами «Я – бонапартист».
Школа, в свою очередь, с подозрением относилась к ученику, который не посещал уроков труда.
Однажды меня вызвала к себе директор школы.
Между нами состоялся бурный разговор.
Наконец, исчерпав все аргументы своей обвинительной речи, директриса подвела итог:
– Больно он у вас грамотный!
Художники-графики
Я принадлежал к немногочисленным жильцам-художникам кооперативного дома на Малой Грузинской улице.
Дом назывался «Художник-график».
Но жили там советские генералы, кагэбэшные чины, дипломаты, знаменитые актеры, режиссеры, дирижеры, гинекологи, урологи, проктологи, подпольные дельцы всех мастей, их бывшие любовницы, жены, дети, квартет «Аккорд», бард, портниха и т. д.
И даже завелся, как таракан, один усатый шпион.
В дом наведывался китаец массировать председателя кооператива, художника-оформителя.
– Начинай с рук, – приказывал мэтр, – руки для творца – это все.
– Нозки, нозки тозе вазно, – торопился добавить китаец.
Врач-уролог приходил к художникам домой и возвращал двадцать пять рублей, заплаченные накануне за прием.
– Я людей искусства лечу бескорыстно. Если бы брал такие деньги, давно бы на «Мерседесе» разъезжал.
– Другое дело, если бы вы мне картину по-дарили, – говорил он, с интересом рассматривая стены.
Любитель живописи явно пекся о контингенте проживающих в доме.
Однажды мы столкнулись нос к носу в лифте.
Он посмотрел на меня неприязненно и с негодованием воскликнул:
– Черт-те кто в доме живет!
Бывшая французская жена известного кино-режиссера возмущалась:
– Русские – рабы. Трусы. Не выходят на улицы протестовать против высылки Солженицына. Мы – французы, другой народ. Давно бы Лубянку взяли как Бастилию.
Жена сына генерала КГБ, заведующего в конторе всем русским искусством, сообщала шепотом:
– Опять про Сережу по «Голосу Америки» передавали. Сказали, авангардист Бобков пишет стихи смелее Велимира Хлебникова.
– Муж мой, Коля, заболел, – горько плакала добрая толстая дежурная по подъезду тетя Надя. – В больницу забрали.
– А что с ним, теть Надь? – интересовались жильцы.
– Да пиписка распухла, – убивалась она.
Сосед снизу, некто Теодор Гладков, известный своей неутомимой литературной борьбой с сионистами и оголтелым Израилем, заодно боролся и с моей женой Алесей, грозя облить серной кислотой, если она и впредь будет громко ходить по квартире.
– В Париже, бывало, соберемся и давай горланить русские песни. Французы нос воротят. Полицию вызывают. А нам хоть бы что! – рассказывала генеральша, жена бывшего советского военного атташе во Франции.
К Высоцкому стучался жилец с пятого этажа:
– Володь, а Володь! Слышь. Ребята собрались. День рождения, понимаешь. Выпили. Ждут. Ты это… Спой нам «Охоту на волков».
Ходок получал от барда по физиономии и возвращался к «ребятам».
Позвякивая пустыми бутылками в плетеной корзине, спешила в приемный пункт стеклотары красивая Марина Влади.
– Караул!
По дому металась обезумевшая от страха жена советского шпиона.
Ревнивец-муж, в жилах которого пульсировала горячая испанская кровь, бегал за ней с ножом, чтобы профессионально убить.
– Опять навонял, – недовольно морщила нос консьержка Варвара Ивановна, когда Никита Михалков, надушенный дорогими нерусскими духами, пересекал вестибюль.
В лифт входил отлично отдохнувший на Лазурном берегу «сын Кукрыниксов».
С картинами подмышкой.
На обратной стороне картин можно было прочитать названия.
Например: «Трудовая Франция говорит «Нет!».
Высоцкий был популярен.
Подъезд осаждали безумицы, прибывающие из различных уголков необъятной нашей родины.
Строгие Варвара Ивановна и тетя Надя в дом их не пускали.
Девушки караулили часами на улице.
Когда народный любимец умер, толпа собиралась вокруг дома в дни годовщин его рождения и смерти.
Люди пели под гитару песни своего кумира.
Возле входной двери устраивали что-то вроде божницы.
Зажигали свечи.
Водружали портрет Высоцкого.
Клали цветы.
Ставили полный стакан водки.
Чокались, выпивали и разговаривали со стаканом.
Они верили, что кумир, как Илья Пророк во время Седера, прилетит и выпьет водку с ними.
Делали замеры в стакане.
Спорили.
Отпил! Не отпил!
Сила искусства
Однажды в мастерскую пришел известный грузинский кинорежиссер. Алеся приготовила угощение.
Кинорежиссер попросил показать работы.
Рассматривая картины, гость в восторге повторял две фразы:
«Факт искусства состоялся!» и «Гриша, ты – бык-производитель!».
На следующий день раздался звонок.
Жена подошла к телефону.
Услышала голос вчерашнего посетителя:
– Послушай! Потрясающе! Я с ума сходил! Ночь не спал! Глаз не сомкнул! Колоссальное впечатление!
Алеся подумала:
– Вот она, сила искусства!
Оказалось, кинорежиссер имел в виду вовсе не мое искусство, а Алесю.
Почему вы еще здесь?
Володя Тольц осуществлял связь между Западом и изгнанным в Горький академиком Сахаровым.
Тольца вызвали на Лубянку:
– Владимир Соломонович, не уедете – посадим.
– Как же я уеду?
– Да хоть по еврейской линии.
– Вызовы не доходят.
– Ваш дойдет.
Через несколько месяцев звонят:
– Почему вы еще здесь?
– Так вызов не дошел!
– Езжайте в ОВИР. Заполняйте анкеты.
В ОВИРе Володя поинтересовался:
– Кого писать в графе «К кому едете»?
– А ТАМ разве не сказали?
– Нет.
– Тогда все равно кого.
И Тольц написал имя и фамилию кагэбэшника, который вел его дело.
Эмигрантка из России
– Американцы некрасивые. Если видишь красивую женщину, это наша, русская. Она оденется. Накрасится. Умеет себя подать.
Затем, взглянув на Алесю, добавила строго:
– Вот вы, молодая женщина. Почему вы не краситесь? Вы же все-таки среди людей.
Скажите вашему мужу
На Брайтон-Бич к Алесе подошел незнакомый человек крошечного роста, представился Валерой и, заикаясь, вымолвил:
– Обожаю картины вашего мужа. Вот послушайте: моя жена каждое утро бегает по пляжу – и хоть бы что, а я живу в Америке двадцать лет и до сих пор стесняюсь раздеваться. Скажите вашему мужу: пусть отразит все это в живописи.
Так и победили
1966.
Лежу в больнице после операции аппендицита.
В палате тринадцать человек.
Выздоравливающий инженер в синих тренировочных штанах рассказывает, как израильтяне победили в Шестидневной войне:
– Аллах запретил правоверным смотреть на голых баб. Евреи посадили евреек в чем мать родила на танки – и вперед. Арабы отворачиваются, евреи их убивают. Так и победили.
Или мы – их, или они – нас
В середине 60-х на русский язык перевели книгу «прогрессивного» французского философа-коммуниста Роже Гароди «О реализме без берегов».
Сочинение издали под грифом «Для научных библиотек».
Автор сделал попытку расширить понятие «реализм», включив в «правильное», с точки зрения коммунистов, искусство неправильных модернистов вроде Сезанна и Пикассо.
Столичная творческая интеллигенция оживилась, надеясь идеями уважаемого француза оправдать перед властью собственные модернистские эксперименты.
Прослышав про настроение умов, преподаватели Суриковского института пригласили моего знакомого философа прийти и изложить суть книги.
Добросовестный докладчик часа два подробно рассказывал, объяснял, комментировал.
Когда лекция закончилась, поднялся один из профессоров и сказал:
– Я так понимаю дело: в мире есть муравьи рыжие и черные. Я лично рыжий. Или мы – их, или они – нас.
В свое время
Сотрудник Института социологических исследований АН СССР Шляпентох предал Родину и подал документы на выезд.
Устроили собрание, чтобы осудить.
Слово предоставили заведующему редакторским отделом Владимиру Ивановичу Ненашеву.
Ненашев начал издалека:
– История России неразрывно связана с эмиграцией. В свое время сам Ленин эмигрировал…
Продолжить ему не дали.
Сердобольная хозяйка
В 70-е годы иностранцы, интересовавшиеся русским искусством, бывали в одной из московских квартир в центре города.
Там можно было встретить непризнанных гениев – неофициальных художников. Увидеть их картины.
И при желании недорого приобрести. За сто-двести рублей.
На стенах попадались также работы художников русского авангарда.
И иконы.
Однажды жене французского дипломата приглянулась красивая икона шестнадцатого века.
Названная хозяйкой квартиры цена показалась дипломату слишком высокой.
Между супругами разгорелся спор из-за денег.
В результате они ушли с пустыми руками. Дома не могли уснуть. Икона стояла перед глазами.
Решили, что купят ее за любые деньги.
Назавтра пришли по знакомому адресу.
На стене, где висела икона, было пустое место.
Оказывается, редкую вещь приобрели другие иностранцы из другого посольства.
Французы стали ссориться, кричать друг на друга.
Хозяйка дома, не понимавшая по-французски, испугалась и ко всеобщему изумлению воскликнула:
– Успокойтесь, все можно поправить! Мастер еще жив!
Сон
Приснился сон: Я – бутерброд: хлеб спит, начинка бодрствует.
Недавно нашел у Юнга: «Я – пирожное с черносливом, приготовленное из гречневой муки и кукурузных зерен».
Сон
Я выгнулся гигантским мостом. Руки на одном берегу реки, ноги – на другом.
По моему железному животу гуляют люди, едут автомобили.
Под спиной проплывают корабли. Не пошевелиться.
В общем я доволен.
Но хотел бы знать: это временно или навсегда?
У Ницше: «В человеке важно то, что он мост, а не цель; в человеке можно любить только то, что он переход и гибель».
Сон
Мне лет двенадцать-тринадцать.
В школе нам предстоит выпускной экзамен.
Вместо аттестата зрелости мальчики будут премированы мужскими яйцами. Обеспечение учащихся яйцами – обязанность директора школы Бенциона Львовича.
В магазинах этого товара не бывает.
И директор пользуется услугами специальных поставщиков.
Мы, мальчики, зубрим билеты и очень волнуемся. Что, если попадется неудачная партия: слишком маленькие или слишком большие или одно большое, другое маленькое?
Завидуем старшеклассникам.
Им повезло: у них одинаковые и в меру увесистые.
…Хрущева, Маленкова, Громыко…
Старенький дедушка, Яков Маркович Брук был в свое время лучшим портным пошивочного ателье Центрального комитета Коммунистической партии.
Благодарная партия выделила дедушке хорошую трехкомнатную квартиру в добротном
престижном доме на Смоленской площади, где он проживал со своей семьей.
На крыше дома сиял лозунг «СССР – наша Родина!».
Яков Маркович бережно хранил толстую заветную тетрадку.
В тетрадке были старательно нарисованы портновской рукой женские фигуры без голов.
Проставлены мелким почерком объемы шеи, плечей, груди, талии, бедер и т. д.
Напротив каждой фигуры хозяин тетради тщательно вывел: Аллилуева, Поскребышева, Хрущева, Маленкова, Громыко, Щелокова, Андропова, Косыгина, Брежнева…
Погоду опять не передали!
Семья решила эмигрировать.
Сережа, муж внучки Оли, бывало, спрашивал:
– Яков Маркович! Поедем в Израиль?
– Я не против.
– А меня не пустят! – кричал в шутку Сережа глуховатому дедушке, бия себя в грудь.
– Я – русский!
– А мы не скажем, что ты русский, – успокаивал его старичок.
У Якова Марковича была правнучка Лиза.
Когда старичку хотелось поесть, он осторожно спрашивал:
– Лизоньке не пора обедать?
Вечером все собирались послушать последние известия по вражескому голосу.
В конце передачи Яков Маркович сокрушался:
– Погоду опять не передали!
Глянь
1986 год. Внуково. Дача.
После работы, в пятом часу, прихватив корзинку, отправляемся погулять в лес.
Деревенская баба, давясь от смеха, толкает подружку в бок:
– Кать, а Кать! Глянь, явреи-то по грибы собрались!
Понимаешь!
Курчатовский институт проектировал атомные электростанции.
Через несколько дней после чернобыльской трагедии в гостях я встретил парторга Николая и спросил:
– Почему это случилось?
– Да хохлы! Понимаешь! – был ответ.
Объяснение
Жара.
Вовка расхаживает в плавках по дому.
Мама внимательно следит за ним и рассуждает:
– У тебя очень сильные, развитые ноги и слабые руки.
Слегка подумав, заключает:
– Это потому, что ты много шляешься и ничего не делаешь.
Сестра
Ме́ня гулял в парке со своей женой Танькой в городе Гори.
Мимо проходил человек.
Сунул Таньке в руку какую-то бумажку. И пошел дальше, не оборачиваясь.
На бумажке был записан телефон прохожего. Взбешенный Ме́ня бросился за ним. Догнал:
– Ты что же делаешь?!
– Извини, дорогой! Я думал – это моя сестра! – пояснил горец.
Очередная порция почета
Бывший комиссар партизанского отряда Макар Иванович не знал в жизни зубной боли.
По утрам пил из большой кружки чай, смешанный пополам с кофе. Расхаживал по дому в просторных синих сатиновых трусах.
И ревновал жену, пулеметчицу отряда Дарью Григорьевну. Комнаты в доме были завалены подарками: грамоты, вымпелы, дипломы, фотографии бывшего комиссара с пионерским галстуком на шее, модели кораблей и самолетов, изделия из бересты и желудей…
В гостиной висел вид Московского Кремля, вышитый болгарским крестом.
В спальне над кроватью красовался написанный маслом портрет хозяина – храброго молодого комиссара в военной форме, увешанного орденами и медалями.
Партия-правительство не забывали своего героя.
К славным годовщинам и праздникам партизан продолжал получать награды.
Раз в два-три года Макар Иванович любовно раскладывал новые поступления на бархатной подушке.
Приглашал художника.
Живописец, пропустив стаканчик-другой, снимал портрет со стены и дорисовывал с натуры очередную порцию почета.
Чтобы не мучились
Одна знакомая возмущалась, что креветки варят живыми.
– Это не гуманно. Мне их жалко. Надо что-то придумать, чтобы они не мучились.
– А что ты предлагаешь?
– Умерщвлять как-нибудь заранее.
– Каким образом?
– Ну, например, иголочкой в мозг.
Написал враг
Иосиф Моисеевич в детстве плохо говорил по-русски. Учительница в школе хвалила мальчика:
– Молодец Иосиф. Старайся. В люди выбьешься.
Иосиф старался.
И впрямь выбился в люди. Выучился. Стал хирургом.
Вступил в партию.
Во время войны служил в полевом госпитале.
Женился на медсестре Марии Григорьевне.
Вернулся с фронта полковником.
Родил дочь Аню.
Теща тайком от родственника-коммуниста крестила девочку.
В доме царила стерильная чистота.
Ножи заворачивались в какие-то гигиенические бумажки.
Овдовев, Иосиф Моисеевич сразу сильно сдал.
Стал терять зрение.
Вышел на пенсию.
Началась перестройка.
Однажды Аня читала подслеповатому отцу его любимый журнал «Огонек».
– Этого не может быть! Ты врешь! – не поверил своим ушам пенсионер.
– Папа, здесь черным по белому написано. Я не могу такое придумать, – оправдывалась Аня.
Иосиф Моисеевич встревожился:
– Аня! Значит, это написал враг.
Мужик в очереди
Мужик в очереди крикнул мужу моей сестры:
– Вы, евреи, Христа сначала распяли, а теперь Рабина убили!
Драповое пальто
Летом 1992 года писатель Морозов прилетел в Америку. Чтобы «зацепиться».
Вышел из самолета в драповом пальто. Под костюм писатель, плохо знакомый с географией, поддел на всякий случай шерстяное исподнее.
Стояла тропическая нью-йоркская жара. Дышать было нечем. Морозов стал звонить знакомым.
Дозвонился до моей тещи Сафо Владимировны.
Приехал.
На следующий день вышел погулять.
Его хватил солнечный удар.
Решил лечиться по-русски. Водкой.
Напился.
Опохмелившись, испытал глубокое разочарование в Америке. Отправился на Брайтон Бич менять билет.
По неизвестной причине поезд полтора часа простоял в тоннеле.
С отключенным кондиционером.
В вагоне негры затеяли драку.
Писатель чуть не умер от страха и духоты.
На Брайтон Морозов прибыл в невменяемом состоянии.
Бросился, не раздеваясь, в океан.
Вечером улетел в Москву.
Оставив Сафо Владимировне драповое пальто.
Новенькие
На Сардинии приятель пригласил меня в частный клуб.
Заведение охраняла небольшая армия вооруженных до зубов людей.
В полумраке оркестр играл модную в сезоне латиноамериканскую музыку.
За столами сидели «богатые и знаменитые».
Рядом с нами расположилась компания изу-мительно красивых молоденьких девушек.
Все разные. Одна лучше другой.
Изысканно одетые, прелестно причесанные, они веселились и замечательно танцевали.
Все вокруг искрилось простодушной невинностью и юной непосредственностью. Время от времени к ним подсаживался знаменитый голливудский актер. По-видимому, их друг.
Девушки смущались, трогательно улыбались, лица их румянились.
Я подумал:
– Кто эти чудные создания?
В конце вечера хозяин проводил нас к выходу.
Сунул в дверях телефоны двух новеньких – Оксаны и Светланы. Назвал цены.
«Сняли»
После Сардинии я направился в Москву.
Стою и разговариваю с приятелем, коренным москвичом, на Ленинском проспекте.
Рядом две молоденькие девочки.
Говорю приятелю, что, мол, совсем запутался.
Отстал, от жизни. Не читаю новых кодов. Например, кто эти девочки? Должно быть, проститутки?
– Ты совсем спятил в своем городе Желтого дьявола! Это же обыкновенные школьницы, – пристыдил меня приятель.
Минут через пять подъехала машина.
И обыкновенных школьниц обыкновенно «сняли».
Сельский житель
В 1993 году после открытия совместной выставки в Русском музее мы с Рубинштейном приехали из Питера в Москву.
На привокзальной стоянке таксисты называли несусветные цены. Подъехал частник. Запросил в три раза меньше.
– А вы не боитесь, что конкуренты вам шины проколют? – спросил я, когда мы отъехали.
– Пусть попробуют! Я их сам как корову проколю! – ответил водитель с характерным кавказским акцентом.
Почему-то слова шофера мгновенно нас убедили. Все как-то притихли.
Когда вышли из машины, Рубинштейн задумчиво сказал:
– Сразу чувствуется, человек знаком с сельской жизнью.
Зачем?
Один московский приятель-художник поведал мне:
– Ты видишь, как я занят. Не продохнуть. А тут в Америку нужно ехать. (При слове «Америка» приятель слегка поморщился и покачал головой.) Очень не хочется, но неудобно. Работа! Люди уже давно ждут. Не приеду – обидятся. Придется взять жену, детей – и на целый месяц. Знаешь, – с грустью продолжал он – я недавно зачем-то грин-карту получил. Адвокат сказал, чтобы сохранить, необходимо раз в год наведываться в Штаты. Если бы знал заранее, то ни за что на свете не ввязался бы.
Думаю, кончится тем, что мой приятель однажды так же покачает головой и печально скажет:
– Знаешь, я тут вот американский паспорт зачем-то получил…
Интересно все-таки зачем?
Бездомный
Приехав в Нью-Йорк, я был шокирован зрелищем бездомных на городских улицах.
Иду как-то по центру Манхэттена и вижу – возле шикарного дома лежит неподвижно на спине негр.
Поверх громоздится поливальный шланг.
Мимо проносится благополучная толпа и не обращает внимания на беднягу.
Я подумал:
– Наверное, негра задушили шлангом белые расисты!
В голове даже промелькнуло: «Советская пропаганда не все, оказывается, врала!»
Подхожу к убитому.
Вижу, бездомный пошевелился.
Видимо, накануне малость перебрал.
А шлангом оказалось не заправленное в штаны неугнетенное мужское достоинство негра.
Излюбленное место русских
У музейного работника Эллы Розенблюм в Нью-Йорке гостила музейный работник Ольга Вихорева из Санкт-Петербурга.
Коллеги решили поужинать вместе в новом французском ресторане «La nouvelle Justine».
По дороге ученые дамы увлеченно беседовали о влиянии византийского исихазма на русскую средневековую иконопись в Великом Новгороде в свете новейших архивных исследований академика Виноградова.
В ресторане сели за столик. Осмотрелись.
И замерли от ужаса.
Мимо идет тетка, ведет на цепи мужика в ошейнике. За столиком сидит парочка экстравагантных трансвеститов. Чуть подальше расположились сатанисты с рогами и хвостами. Возле стойки курит мужик с длинным пластмассовым пенисом. Все официанты с голыми попами…
На следующий день выходит газета «Вилледж Войс».
На первой полосе: «Центр Садо-мазо – излюбленное место русских».
На фотографии – Розенблюм и Вихорева.
Полголовы
1995.
Мы с Алесей сели в такси в Манхэттене.
Шофер оказался русским.
Завязался разговор:
– Люди искусства?
– Как Вы догадались?
– Опыт большой. С людьми работаю. Сразу видно – музыканты.
– Не угадали.
– Художники?
– В общем, да.
– С Шагалом-Шемякиным общаетесь?
– С Шагалом трудно общаться. Он умер.
Шофер испуганно:
– Когда?!
– Американцев не люблю! – мрачно продолжал он.
– Почему?
– Да у них полголовы, – пояснил таксист, – другое дело – русские.
Девчата
В 1994 году мы с женой жили в Париже на Монмартре.
Алеся иногда спускалась по кривой улочке к площади Пигаль.
На улочке, возле подъездов всегда стояли проститутки.
Девушки имели обыкновение распахивать шубы и показывать прохожим чудеса, которыми их одарила матушка природа.
Однажды заболела наша собака Моисей.
Алеся понесла Моисея к ветеринару. Путь лежал через кривую улочку.
Завидев чудную собачку, девчата сбежались.
Подняли крик. Стали дружно удивляться и восхищаться. Одна дама даже сделала Моисею «козу».
Алеся впервые рассмотрела красавиц вблизи.
Все, как одна, оказались немолодыми трачеными молью мужчинами.
Как же! Как же!
Дедушка приятеля, известный в столице гинеколог, любил смотреть телевизор.
Когда выступали знаменитые певицы и актрисы, он обычно оживлялся и восклицал:
– Как же! Как же! Узнаю! Вот только не помню: аборт или роды.
Нечего стесняться
Один знакомый назвал свою национальность «тат».
Начальник паспортного стола сказал:
– Сокращений не пишем. Коли татарин, так и говори: «татарин».
– Я не татарин, я – тат.
– Кто такой тат?
– Горский еврей.
– Еврей? Нечего стесняться. Так и запишем – «еврей».
Другому знакомому по ошибке написали в пятом пункте вместо «еврей» – «ервей». Он стал единственным представителем неизвестного ервейского племени.
Человеконародом.
Третий на вопрос о национальности ответил:
– Иудей.
Ему записали «индей».
Андрею Зорину правильно проставили в паспорте «Еврей».
Но с заглавной буквы.
Андрей с гордостью говорил:
– Я еврей с большой буквы.
Иеремия
В аэропорту меня встретил куратор Израильского музея и повез в Иерусалим.
Из окна автомобиля я с энтузиазмом взирал на библейский пейзаж и людей. Которых почему-то было не много на улицах.
При въезде в город посередине дороги возвышалась фигура человека.
И какого! Удивительного!
На могучем теле красовался сафьяновый праздничный халат, шитый золотом.
Белые шелковые чулки, лаковые туфли, пояс с кистями и меховая шапка дополняли наряд.
Библейская борода и пейсы эффектно развевались на ветру.
Воздев красивое лицо и длани к небу, человек выразительно жестикулировал и что-то с чувством возглашал.
Я пришел в восторг.
Подумал: «А вот и пророк Иеремия!»
Спросил своего спутника, о чем говорит интересный человек? Оказалось, он нас проклинал.
Был вечер. Пятница.
Вечерняя звезда уже взошла на небосводе.
Музыкальный мир
Концерт Гидона Кремера в Карнеги-Холл.
Во время антракта гуляем с Соломоном Волковым в фойе.
Навстречу плывет цвет музыкального Нью-Йорка.
Соломон кипит:
– С этим негодяем я не разговариваю лет десять!
С тем – не здороваюсь лет пять!
Вот этот – отъявленный мерзавец!
Тот – моральный урод!
Ну а вот с этой наглой парочкой отношения разорваны раз и навсегда!..
Возвращаемся в зал.
Соломон с удивлением говорит:
– Я и не думал, что у меня так много знакомых в музыкальном мире.
Оральный презерватив
В 1996 году я приехал в Россию.
В московском метро новорожденная реклама предлагала пассажирам «сервисное обслуживание» и «фитинги резьбовые».
На улице шла бойкая торговля с лотка. Продавались «картофель ранняя» и «хлеб отрубя».
В аптеке народ вовсю брал «оральный презерватив», который на поверку оказался противозачаточными таблетками.
В Петербурге стрелка-рука, указывая в сомнительную подворотню, сулила гражданам «авангардные интим-прически».
А на Курском вокзале в толпе раздавался голос:
«Продаю яды!»
Симпатичные узбеки
В 1965 году я познакомился с Клаудио, симпатичным итальянским коммунистом.
Парень блестяще говорил по-русски. Оказался смышленым и живым собеседником.
Наши политические убеждения были разными.
Тем не менее мы стали друзьями.
Клаудио представил мне своего приятеля Франко.
Я пригласил новых знакомых домой.
Мой отец на службе имел так называемый «допуск». Контакты с иностранцами были нежелательны.
Чтобы не пугать родителей, я надел на иностранцев тюбетейки и выдал за узбеков.
Чисто одетые немногословные «узбеки» очень понравились моей маме.
Учились итальянцы в учреждении без названия.
На здании не было никаких опознавательных знаков.
По всей видимости, студентов инструктировали, как брать власть у себя на родине, в капиталистической Италии.
Стукнуло, скрипнуло, пошевелилось
В тот вечер мы собрались в гостях у общей знакомой.
Заговорили о политике. Приятели поспорили.
Франко предложил вызвать дух Троцкого, чтобы тот рассудил, кто прав.
Сели за стол. Нарисовали спиритическую таблицу. Отметили на нагретом блюдце стрелку. Сомкнули цепочку из пальцев.
И стали ждать.
Через несколько долгих мгновений в комнате что-то стукнуло, скрипнуло, пошевелилось. И блюдце ожило.
Напуганная хозяйка квартиры, прижав к груди икону, бросилась прочь из комнаты.
Сначала с итальянцами долго и подробно беседовал дух Троцкого.
Затем, по очереди, духи: Ленина, Сталина, Бухарина, Каменева, Зиновьева, Рыкова, Кирова, Тухачевского, Якира…
Пришельцы проясняли темные места революционной истории, раскрывали тайны, наставляли итальянцев на путь истинный в современной классовой борьбе.
Дух не подвел
Наступил мой черед.
Я вызвал дух Леонардо да Винчи. И спросил его:
«Кто из русских художников будет самым знаменитым в 20-м веке?»
Дух отметил три буквы: УВС.
Я переспросил дважды. Дух дважды подтвердил загадочное УВС.
Я пытался примерить УВС к именам всех известных мне русских художников. Включая моих приятелей.
Ничего не получалось.
Шли годы.
Время от времени я вспоминал загадочные буквы. Ошибка была очевидна.
И я совсем было перестал верить в духов.
Наконец, через тридцать пять лет, в наступившем уже 21-м веке в разговоре с Соломоном Волковым я вспомнил давний спиритический сеанс.
И странную аббревиатуру.
Соломон, задумавшись на несколько мгновений, воскликнул: «УНОВИС!»
Дух не ошибся. Не подвел!
Глава движения УНОВИС – Казимир Малевич – в конце 20-го века, бесспорно, стал самым известным русским художником столетия.
В 1965-м ничто этого не предвещало.
Никогда
После окончания учебы Клаудио время от времени приезжал в Советский Союз.
Всегда приходил.
Рассказывал, что живет в Венеции.
Преподает в университете. Женился. Родил дочку.
Снимает большую квартиру в городе.
Сожалел, что я невыездной и не могу к нему приехать погостить.
Времена изменились.
И, о чудо! Я добрался до города Тициана и Каналетто.
Вспомнил, что у меня тут есть старинный друг.
Стал разыскивать Клаудио.
Обратился в городское справочное бюро и в университет.
Оказалось, что человек с таким именем и фамилией никогда не проживал в Венеции и не преподавал в университете.
Русская народная сказка
2004.
Московское метро.
Милиционер тащит пьяницу.
Пьяница что есть мочи кричит:
– Несет меня Лиса за темные леса, за быстрые реки, за высокие горы! Кот и Дрозд, спасите меня!
Милиционер с тревогой оглядывается по сторонам.
Совет профессионала
Работаю над книгой «Подробности письмом». Звоню приятельнице, замечательному профессиональному редактору, и спрашиваю:
– Аллочка, как правильно: «гондон» или «гандон»? Я встречал оба варианта.
– Видишь ли, Гриша, правильно, конечно, «гондон». В настоящей литературе это слово пишется через «о». Тем не менее в последнее время появилась неприятная тенденция писать «гандон», что, безусловно, является дурным тоном. «Гандон» пришел к нам от низких слоев общества: блатных, люмпе-нов… Ты – интеллектуал, в твоем случае я рекомендую использовать исключительно «гондон».
Не верит
Покупаем с приятелем на Даниловском рынке домашний сулугуни. Спрашиваю продавщицу: «Из каких краев?»
Оказалось, грузинка из Абхазии.
Абхазы дом сожгли, мужа избили. Угрожали вырезать всю семью. Пришлось бежать.
Живут на чужбине. Под Москвой.
Рассказывает и плачет.
Говорю, что люблю Грузию. Очень сочувствую грузинам. И возмущен позорной антигрузинской кампанией в России.
– А вы сами какой национальности?
– Еврей!
– Вот поэтому вы нас любите и понимаете.
– Да нет же. Вот приятель – абсолютно русский – тоже любит, понимает, сочувствует и возмущен.
Приятель горячо подтверждает свою любовь, сочувствие и возмущение.
Грузинка подозрительно смотрит на него. Ничего не говорит. И не верит…
Протрите глаза и посмотрите
Прихожу на вернисаж выставки Шагала в Еврейском музее в Нью-Йорке. Встречаю коллекционера Феликса Чудновского.
– Феликс, – говорю, – почему вы не дали на выставку картину из своей коллекции?
– Это чрезвычайно опасно, – отвечает Феликс – протрите глаза и посмотрите, кто вокруг: жулики… бандиты… проходимцы… воры…
Я огляделся.
Вокруг стояли и ходили уважаемые директора музеев… знаменитые кураторы… известные галеристы… маститые коллекционеры…
Я подумал: «Бедный парень, жизнь в страхе при советской власти оставила неизгладимую психологическую травму в душе».
Через несколько дней из музея при загадочных обстоятельствах исчезла одна из картин.
Добро пожаловать
В 1993 году Алекс Меерович, известный галерист из Сан-Франциско, приехал в Москву.
После 25 лет жизни в эмиграции перемены на Родине вызывали у него удивление и восторг.
Встретившись, мы отправились пообедать в ресторан «Славянский базар».
– Добро пожаловать, гости дорогие! – низко поклонился у двери швейцар, на вид – полковник в отставке.
Желая быть демократичным и сказать что-нибудь приятное служивому человеку, Алекс начал:
– Ну как настроение? Боевое?
– Мы мирные люди, – неожиданно расправил грудь швейцар, – но, если надо будет, сумеем дать вам отпор! Покажем, где раки зимуют!
Товарищ!
В Венеции живeт известный коллекционер, коммунист, бывший журналист Альберто.
В 1959 году Альберто пребывал в Москве в качестве корреспондента газеты «Унита».
Под Новый год в Москву приехал секретарь коммунистической партии Италии. Альберто встретил его в аэропорту, и итальянцы направились к общим друзьям в гости.
Засиделись. Во втором часу ночи вышли на улицу, чтобы ехать в гостиницу.
На дворе стоял тридцатиградусный мороз. Город как будто вымер.
В лeгких пиджачках, дрожа от холода, коммунисты дошли до перекрeстка в надежде поймать такси.
Вдруг на горизонте, как в море спасительный корабль, появился нетвeрдо ступающий гражданин.
Итальянцы, обрадовавшись, бросились к живой душе за помощью:
– Товарищ! Как найти такси?
Товарищ, не проронив ни слова, расстегнул ширинку и написал на совесть итальянских коммунистов.
– Ты представляешь, – говорил Альберто, – это было так неожиданно, что Сальваторе (так звали секретаря) даже не отодвинулся.
Гриша, вот ты русский, скажи мне, зачем мужик это сделал?
Американцы
В Шереметьево.
– По-русски понимаете?
– Понимаю.
– Капут! Ваша виза – капут! Мы тейк ит эвей! – кричит мне в ухо девушка в пограничной форме.
Подходит старший по званию:
– Паспорточек покажем. Американцы?
– Да.
– В Вашингтоне проживаете?
– В Нью-Йорке.
– Куда направляетесь?
– В Париж.
– Почему живете в Нью-Йорке, а летите в Париж?
Урусова, Варенька
Приезжая из Парижа в Америку, наша близкая приятельница Варенька (урожденная княгиня Урусова) каждый раз навещает близкую подругу своей покойной матери – дочь белогвардейского генерала.
Старушке под сто. Живет в доме для престарелых. Читает газеты. Хорошо выглядит. У долгожительницы есть любимая поговорка: «Терпи, казак, атаманом все равно не будешь».
Бабушка
Бабушка на рынке:
– Купи, дитя, мою морковку. Моя морковка бессердечная.
На даче
Стою на Садовом кольце напротив Парка культуры. Ловлю машину.
Останавливается новенький фольксваген. За рулем – темнокожий индус, хорошо говорящий по-русски, рассказывает, что женат на русской. Жена в его родной Калькутте жить не может, так как задыхается от влажности и жары.
В Москве он пешком не ходит, в метро не ездит.
Боится: только что скинхеды убили друга-индуса. Рассказал, что занимается бизнесом. Дела этого не любит, так как бизнес – обман людей. А он на самом деле ученый. А каждый кулик, как всем в России известно, любит свое болото.
Но на науке в наши дни не заработаешь. Русский выучил, когда учился в 1980-е в России. А учился он не в каком-нибудь дрянном университете имени Патриса Лумумбы, а в Московском энергетическом.
Говорю, что знаю хорошо этот институт, так как мой отец в нем преподавал. Спросил фамилию. Я назвал.
– Давид Эммануилович! – подскочил индус.
Оказалось, что Салман (так звали моего шофера) был любимым аспирантом моего отца.
Далее следовал панегирик папе. В 1990-е Салман вернулся в Россию. Разыскивал отца. Многократно звонил. Каждый раз ему женский голос отвечал, что Давид Эммануилович на даче.
На самом деле папа эмигрировал в Израиль. Но на всякий пожарный попросил мою сестру, оставшуюся жить в родительской квартире, говорить всем, что он на даче. Узнав, что папа похоронен в Иерусалиме, Салман воскликнул:
– Как хорошо, что такой человек лежит в Святой земле.
Если русский не читал Камю
Вадик Паперный сказал Боре Гройсу:
– Если русский не читал Камю, это значит, что он не образован. Если американец не читал Камю, это значит, что Камю не пробился.
И я жду
Боли в спине.
Захожу в кабинет.
Врач, рыжий малый лет сорока, не отрываясь от компьютера и даже не поворачивая головы в мою сторону, предупреждает: «Медицина – обман, врачи шарлатаны. Йога – жульничество. Иглоукалывание – вздор, придуманный китайцами для выколачивания бабла из европейского турья. Анализы на инфекции бессмысленны: какая разница, кто ползает внутри вас? Про массаж забудьте: изуродуют. А вот общий анализ крови сделать стоит. Уже сделали? И что? Сказали, можете лететь в космос? Кто делал? Женщина? Молодая? Хорошенькая? Блондинка? Не верьте. Представляю, какие чудовищные результаты были бы, если бы анализ вам сделала старая некрасивая брюнетка! Помочь вам может только диета. В чем заключается? В том, чтобы слушать свой организм. Как? Вот вам пример: в юные годы в постели я кончал-начинал-кончал-начинал-кончал-начинал… А сейчас кончаю – организм говорит: подожди. И я жду»…
Интересный человек
В Нью-Йорке в гостях я встретил известного поэта из России.
На нем был костюм нежно-розового цвета, ткань которого волшебно мерцала серебряными нитями.
На голове красовалась белая кепка, по-видимому, народного трибуна.
За столом во время ужина он много и с увлечением говорил о себе:
– Приезжаю в Лондон. Беру такси. Шофер сразу узнает меня: «Вы русский поэт! Я с вас ни за что денег не возьму.
Отпив вина, служитель муз просиял:
– Точно таким вином королева Елизавета угощала меня в Букингемском дворце.
Обращаясь к известному парижскому галеристу, сидевшему рядом, поведал:
– Прихожу к Ларионову в Париже. Михаил говорит: «Хочу, чтобы у тебя в доме было мое произведение». И дарит лучшую свою картину. Так вот, наступил момент, когда я могу вам ее продать.
Воистину поэт в России больше, чем поэт!
Решив, что ему хотят всучить подделку, француз отказался. И даже отвернулся от назойливого соседа. Поэт с горечью воскликнул:
– Где Д’ Артаньяны?! Вымерли! Остались только Бонасье!
После ужина гости обменивались впечатлениями. Я услышал:
– Какой все-таки интересный человек этот русский.
«Во-вторых» не последовало
Знакомая купила в Москве мою книгу «Прошедшее время несовершенного вида».
Зашла к приятельнице – жене художника.
Приятельница, прочитав аннотацию к книге, крикнула мужу:
– Ты знаешь известного русского художника Гришу Брускина?
– Во-первых, он не русский… – раздался недовольный голос из соседней комнаты.
«Во-вторых» не последовало.
Яркая достопримечательность
Соломон Волков:
– Когда меня просят показать достопримечательности Нью-Йорка, я показываю себя.
Представляешь!
После 20 лет жизни в эмиграции Волковы съез-дили в Петербург.
По приезде Соломон в восторге рассказывал:
– Возвращаемся мы с Марианной 1 мая из гостей. 5 часов утра. На улицах – ни души. У пивного ларька – вдруг человек. Разговорились. Оказалось – сантехник. Работает в доме напротив. Выскочил пива выпить. Стал нам стихи Бродского читать наизусть. Мы подумали: может, вернуться в Россию. Такого ведь нигде в мире больше нет. Представляешь! Чтобы первый попавшийся простой сантехник… читал наизусть Бродского… в 5 часов утра… 1 мая… оторвавшись от работы… В 5 ЧАСОВ УТРА… 1 МАЯ… ОТОРВАВШИСЬ ОТ РАБОТЫ…
Тут до Соломона дошло…
Христианка и израильтянка
Московская знакомая, христианка, приехала погостить к подруге в Иерусалим.
Пошли погулять.
Впереди открылась изумительная панорама суровых иерусалимских холмов.
Навстречу шла кампания хасидов в черных лапсердаках.
– Как все-таки эти костюмы не вяжутся с библейскими холмами! – воскликнула москвичка.
– Ничего. Если понадобится, мы холмы сроем, – ответила израильтянка.
Как душа
Капернаум. Море Галилейское. Тишина. Пейзаж-страница.
Зашел в древнюю синагогу, в церковь на месте дома святого Петра, побывал у францисканцев.
На обратном пути остановился на перекрестке.
Справа, из-за горы появляется машина.
Слева на бреющем полете близко к земле летит птичка наперерез.
…Из пункта А в пункт В… Из пункта Б в пункт В…
Через несколько секунд в пункте В – на перекрестке – перед моими глазами на фоне синего полуденного неба взвилось легкое облачко из перьев.
Как душа.
Но…
Мне всегда трудно говорить об общем, о всех и за всех.
Я избегал и, как правило, избегаю говорить «мы».
Не чувствую себя комфортно со всеми этими: «до каких пор мы будем терпеть…», «настало наконец время, когда мы…», или: «мы, русские…», или «мы, американцы…», или: «мы, евреи…».
Помню, в декабре 2000 года ночью раздался звонок.
В трубке услышал взволнованный голос замечательной Мариэтты Омаровны Чудаковой:
– Гриша, знаете ли вы, под какой гимн мы с вами будем теперь вставать?!
Драгоценная Мариэтта Омаровна, я вообще не встаю под гимны.
Ни с вами, ни сам по себе.
И не слушаю их.
Письмо протеста я, естественно, подписал, но…
Надгробие
Кладбище в городе Гамильтон.
Надгробный камень:
Здесь покоится основатель кафедры славистики Коллгэйтского университета профессор Альберт Перри.
1902–1993.
Ниже – по-русски:
Я пережил сволочей.