— Только чеченцев и ингушей, — твердо ответил первый секретарь, даже не поднимая головы.
— Понимаете, Андрей Федорович, дело в том, что я не чеченец, — тут он заторопился. — Вот моя жена, она чеченка, а я и моя дочь и сын не чеченцы.
Первый секретарь впервые оторвался от бумаг, отклонился резким движением к спинке стула, бросил на стол ручку, снял очки, уставился с удивлением в лицо Магомедалиева, и вдруг захохотал:
— Ха-ха-ха, как не чеченец? — он еще долго не мог отойти от охватившего его смеха.
— Дело в том, что я дагестанских кровей. Мой дед приехал в Чечню батрачить, так мы здесь и остались. Даже наши матери были все дагестанки.
— Так значит ты тоже не чеченец? — вновь захохотал первый секретарь.
— Да.
— Так что это такое, ты уже не первый из руководителей, что заходят сюда после Указа и говорят, что они не чеченцы. Так как же так получилось, что во всем руководстве республики нет и пары чистых чеченцев?
— Так дело в том, что чеченцы всегда были против Советской власти.
— Ну, дорогой, тут ты загнул, а кто воевал с Деникиным, с бичераховцами?
— Так это не против белых или за красных, а это против России в целом. Им все равно…
— Да-а, может ты и прав, — встал из-за стола Андрей Федорович, — ну а как вы все, нечеченцы, попали во власть?
— Очень просто. Мы поддержали власть обездоленных, а потом пришлось писаться чеченец. Они просто ненавидят нашу власть, и прав товарищ Сталин, что высылает их… Может хоть тогда поумнеют… А вообще-то у нас, у пришлых, всегда с Россией хороший контакт, и мой отец еще во времена царя поддерживал с Грозным секретную связь…
— Да и ты с ними в ладу, — усмехнулся Андрей Федорович, садясь на свое место.
— Ну я по службе.
— Это понятно… Так что Вы хотите? — вновь перешел на официальный тон первый секретарь. Магомедалиев понял, что это значит, однако он не мог больше терпеть и ждать хорошего расположения начальника.
— Может быть мне можно вернуть мою исконную национальность? — взмолился он.
— Нет… Вы ведь лично написали, что Вы чеченец? Почему?
— Попросили… Я выполнял поручение… Я ведь не виноват.
— Поезд уехал, дорогой Якубович. В архивах ЦК — ты чеченец, и на этом точка… У меня много дел… Да, где Ваш отчет, и где Вы вчера были?
Магомедалиев вскочил, как ужаленный.
— Да я, я… я чуть вчера прихворнул. А отчет немедленно будет.
— Ну ладно, идите, позовите мне секретаршу.
Ахмед Якубович не уходил, стоя, мялся, на его лице вновь застыла его улыбка.
— Что-то еще? — недовольно спросил первый.
— Да. Хм, дело в том, что у нас в музучилище такие талантливые ученицы есть, и поют, и играют, и танцуют, и все остальное… Можно было бы такой уютный вечерок организовать на даче, в узком кругу… А то ведь нагрузка какая у Вас! Заодно посмотрим, чему учат наше подрастающее поколение.
— А что! — задумался Андрей Федорович, потом медленно встал, видно было, выбирал. — А банька там есть?
— Всё есть и всё будет. Только скажите когда.
— Та-а-а-к, — качал в раздумьях головой первый. — Да что тут откладывать — давай-ка прямо сегодня. В двадцать ноль-ноль я готов… Правда, завтра донесешь всё, так хрен с тобой, а узнаю — голову снесу.
— О чем Вы говорите, Андрей Федорович? О чем?
— Ладно, ладно — это так… А по тому делу не волнуйся. Поживете там с полгодика и обратно вернетесь. По крайней мере такие как ты. Твою должность, естественно, сохраним, — он весело хлопнул Ахмеда Якубовича по плечу. — А что касается дороги, то начальство: ты и еще многие руководители, поедут позже всех в отдельном составе. Разумеется, с комфортом… Это будет эшелон нечеченских чеченцев. Ха-ха-ха! Можно с собой и студенток с музыкального училища взять. Ха-ха-ха… А вообще это все решает военный комендант Горбатюк. Ты его знаешь? — вновь по-панибратски говорил первый.
— Так, чуть-чуть, — улыбнулся мило Магомедалиев.
— Ну так какие проблемы. Он все решит, даже будешь знать — куда повезут, где будешь жить, кем работать… Ты ведь, брат, — в номенклатуре, — по-прежнему язвительно улыбался Андрей Федорович.
— А может Вы позвоните Горбатюку, замолвите слово, а дальше я сам постараюсь.
— Ну позвоню, позвоню… Ну, давай прямо при тебе поговорю с ним.
Спецоперацию по выселению жителей села Дуц-Хоте возложили на отдельную стрелковую роту. Эта рота состояла из остатков пехотного полка, поредевшего после штурма Киева. Командиром роты был капитан Аверин, замполитом Колногузенко, командиры взводов — старшие лейтенанты Голиков и Гусаков и лейтенанты — Бессонов и Лопатин. А над ними стоял ответственный по экспедиции капитан НКВД — Касьянов.
Поздно вечером двадцатого февраля 1944 года все это офицерство собралось в командирской землянке на совещание. Штаб роты располагался в сельсовете. Однако на всякий случай, а может просто так, создали дополнительный командный пункт на окраине села. Его местоположение как раз находилось там, где когда-то была мельница Хазы, а в том же месте, где была скамейка Кесирт, мощными солдатскими сапогами вновь проложили широкую, разбитую, слякотную тропу к роднику.
В землянке было сыро, накурено, мрачно. Две-три керосиновые лампы тусклым огнем освещали подземелье. Плотные тени сидевших за столом офицеров вырисовывались каменными глыбами на неровных суглинистых стенах. На улице уже сутки не переставая шел снег, недовольно ворчал родник. Наверху в горах, там где была пещера, протяжно завыл голодом волк. В селе пара собак ответили ему несмелым лаем.
— Так, начнем, — сказал капитан Касьянов, открывая секретное совещание. — Сегодня мы получили наконец-то письменный приказ и инструкцию по выполнению спецоперации. Всё начинаем послезавтра, 22 февраля. Сразу отмечу, что операция начинается по всей республике одновременно. С шести часов утра 21 февраля входы и выходы из села перекрываются. Караул несут повзводно, меняясь каждые шесть часов. Ответственный капитан Колногузенко. 22 февраля в четырнадцать ноль-ноль в здании школы объявляем собрание всех мужчин села. Я повторяю, всех по списку: от 15 лет и более. Их запираем в школе до утра. Утром 23 февраля, ровно в шесть ноль-ноль, поднимаем все оставшееся население… Так, капитан Аверин, доложите о составе населения села Дуц-Хоте.
— Докладываю… В населенном пункте Дуц-Хоте, Веденского района, ЧИ АССР — всего 57 дворов, из них 5 — нежилые. Всего проживает 246 человек: из них мужского пола 97 человек, 139 женского пола. Из мужского пола 52 человека старше пятнадцатилетнего возраста. При этом четыре человека прикованы к постелям и без помощи носилок не транспортабельны.
— Назовите их поименно и поадресно, — сказал Касьянов. — Так, — Аверин стал ковыряться в своих записях. — А, вот… Так — Мучаева Авраби, дом семь, старуха; Лалаева Асмалик, дом двадцать шесть, инвалид с детства; Бахмадов Алхи, дом восемнадцать, древний старик, и наконец Арачаев Ески, дом сорок два, фронтовик, недавно демобилизовался, тяжелое ранение в живот… У меня всё.
— Хорошо, продолжим… — сказал, закуривая, Касьянов. — Утром 23 февраля сюда должны прибыть четырнадцать грузовиков — американские студебеккеры. Если погода не улучшится, автотранспорт сюда не приедет. В этом случае по инструкции поведем жителей строем до селения Махкеты. Это будет самое тяжелое… Далее уже транспортом доставим до станции Грозный, погружаем по спискам в состав, по двадцать-тридцать семей в вагон, и далее будет приказ… Теперь, далее по инструкции — каждая семья имеет право взять любую личную одежду и один-два мешка муки на семью.
— Тут ни в одной семье нет столько муки, — вмешался Голиков.
— Ну и слава Богу, — продолжал Касьянов.
— А если не будет автотранспорта, как они понесут муку до Махкеты?
— Это их проблемы — на спине, волоком и так далее.
— Может, разрешим взять сани?
— Категорически нет. Никаких отклонений от инструкций. И вообще, не забывайте, с кем имеете дело, — это скоты, бандиты, сплошь уголовные элементы и предатели Родины… Никакой сантиметровости…
— Сентиментальности, — поправил его лейтенант Лопатин.
— Чаго? — повернулся к нему Касьянов.
— Да я так просто, — отмахнулся командир взвода.
— Вопросы есть? — оглядел всех капитан НКВД.
— Есть… Если не будет транспорта, а это так и будет, что будем делать с лежачими?
— Вопрос правильный… В инструкции об этом не сказано, но есть устное распоряжение — всех лежачих в расход.
— Я даже лежащих фашистов не стрелял.
— А эти хуже фашистов, — вскрикнул Касьянов, — бандюги натуральные.
— Что-то я здесь четвертый месяц живу — и ничего бандитского не видел, а даже наоборот — очень нормальные и гостеприимные люди. К тому же еле-еле сами кормятся. Живут, как везде у нас.
— Это точно.
— Что это за дермагогия? — вскочил Касьянов.
— Демагогия, — поправил его вновь Лопатин.
— Чаго? — повернулся к нему Касьянов. — Что это Вы меня перебиваете, лейтенант… Молчать… В инструкции все сказано, а этих четверых в расход.
— Так это старухи и фронтовик, как это можно?
— Это приказ.
— Я такого приказа не получал.
— А если получишь?
— Пущу пулю в лоб.
— Хорошо, — сквозь зубы процедил Касьянов, — это возьму я на себя.
На крыше раздались какие-то шорохи, прямо рядом зловеще завыл волк, сверляще гаркнула сова.
— Что это такое? — прошептал Касьянов.
Все застыли, испугались.
— Караул хоть на месте?
— Должен быть.
— Проклятые, дикие места.
— Да к тому же и кладбище рядом.
— Можно было совещание и в сельсовете провести.
— Да я хотел по стаканчику в честь завершения операции пропустить, — оправдывался Касьянов.
— А в селе нельзя было?
— Да ладно, пошли отсюда, — выхватил из кобуры пистолет капитан НКВД.
…22 февраля по списку собрали всех мужчин села, загнали в школу для проведения собрания. Председатель колхоза без вступления объявил народу страшную весть. Заканчивая короткое выступление, сказал: