— Заместитель генерального прокурора республики Ильин Виталий Васильевич… Садитесь вот сюда.
Цанка сел на указанный стул, в коленках пытался спрятать предательски дрожащие руки.
— Так, гражданин Арачаев, вы догадываетесь, зачем мы вас вызвали?
— Нет, — быстро ответил Цанка.
— Хорошо… Тогда посмотрите вот сюда, — прокурор долго лазал в папке, потом положим перед ним фотографию.
Цанка глянул и от ужаса встрепенулся, даже отвернулся, мурашки поползли по его телу. Однако любопытство заставило его возвратить взгляд и даже взять в руки фотографию. Почему-то чем больше он смотрел на изображение, тем спокойнее и увереннее становился он сам. Хотя на снимке была отвратительная картина. На белой, почерневшей местами от крови простыне лежал лицом вверх Магомедалиев. Глаза его вылезли на лоб, язык выполз наружу и был перекушен вставными золотыми коронками, а толстое горло было глубоко перерезано, обнажая широкую гортань и большие куски почерневшего от запекшейся крови жира. Он был полностью раздет, и вид у него был отвратительным: тонкие, обвисшие ноги, руки и несоизмеримо громадный, оплывший во все стороны живот. Его брюхо так расползлось, что полностью закрывало половые органы.
Прямо на этом широком, смуглом трупе, чуть сползая в сторону, лежало белоснежное голое женское тело, с тремя черными отметинами ножевых ранений. Лица женщины не было видно, она лежала животом вниз, головой упершись под мышки мужчины. Цанка сразу узнал ее — Мадлена. Ее тело было таким же безукоризненным.
— Вы узнаете, кто на снимке? — вернул его к действительности следователь.
— Да, это Магомедалиев.
— Правильно — это председатель областного Совета Профсоюзов трудящихся ЧИАССР товарищ Магомедалиев Ахмед Якубович. Человек очень уважаемый и влиятельный… А кто эта женщина?
— Не знаю, — отвернулся Цанка.
— Ну как это не знаете? Посмотрите внимательнее.
— Вы что думаете, что я по заднице могу людей определять?
— По такой можно, — засмеялся прокурор. — Ну ладно, чтобы не тратить время, скажу — это ваша бывшая жена Исходжаева Мадлена… Тоже человек из номенклатуры… Переходим к делу. Когда вы их видели в последний раз?
Цанка задумался. Врать было бесполезно, даже вредно.
— Магомедалиева в прошлом году на торжественном собрании в честь Октябрьской революции, а Исходжаеву несколько дней назад.
— Точнее, за два дня до ее убийства… — перебил его следователь. — И о чем вы с ней говорили?
— О сыне, — ответил Арачаев.
— А конкретнее?
— Я просил отдать мне сына.
— Вы угрожали ей?
— Нет.
— А вот мать погибшей — Милана Исходжаева — дала показания, что вы грозились убить ее и всякое другое… Есть аналогичные свидетельства и соседей… Что вы на это скажете?
— Это неправда, — спокойно ответил Арачаев.
— Ну хорошо, а что вы об этом скажете? — и Ильин положил на стол серебряный фамильный кинжал Арачаевых.
Цанка схватил оружие, любовно повертел его в руках, даже улыбнулся. Медленно дернул рукоятку, выдвинул кинжал из ножен — на рельефном, искусно расписанном лезвии выделялось почерневшее — «Арачаевъ».
— Вы узнаете оружие?
— Да. Это наш родовой кинжал.
— Это и есть орудие убийства, его нашли под кроватью… А само убийство произошло на квартире Исходжаевой… Дверь открыли ключом… Значит убийца имел доступ к замку… В тот день вас не было дома, и на работе тоже, мы проверили.
— Да, я был на охоте, — спокойно ответил Цанка, он по-прежнему осматривал с любовью кинжал.
— Это не алиби… Лучше скажите, как, вы думаете, туда попал кинжал?
— Как попал туда не знаю, но как моя мать обменяла его на четыре буханки хлеба у Магомедалиева расскажу.
Три часа длился допрос. В конце Ильин сказал:
— Гражданин Арачаев — совершено громкое убийство, вы единственный подозреваемый, и все улики против вас… Вы арестованы.
— Что? — вскричал Цанка, вскочил, как ужаленный. — За что?.. Я никого не убивал… Я не убивал…
Забежала охрана и на него одели наручники, потащили вниз. После этого две недели шли допросы. Задавались одни и те же вопросы. Искушенный в этих делах Арачаев решил бороться до конца, хотя знал, что повесить дело на него могли спокойно. Тем не менее он стал анализировать каждый допрос, делать выводы и принимать новые решения и новую тактику. На третий день нервы сдали. Он решил отдаться воле судьбы. Понял, что борьба бесполезна и бессмысленна, его, как и в 1935 году, обвиняли в несодеянном. Ничего не изменилось, только атмосфера стала более раскрепощенной, до противности вежливой снаружи и вонючей изнутри. «Неужели все пошло по новому кругу? — думал он, лежа в камере, упираясь длинными ногами в стену. — Неужели вновь я брошу на произвол судьбы маленьких детей? Что за судьба? Что за нравы и традиции? Зачем я живу?»
Через неделю Арачаев интуитивно понял, что ситуация чем-то изменилась. Арестантский нюх ему подсказал, что следователи потеряли к нему интерес. «Значит, два выхода: то ли на него всё повесили и тянут положенную для громких дел резину; то ли на нем поставили крест и ищут настоящего убийцу».
Неожиданно в конце очередного допроса Ильин поинтересовался:
— А камера вас устраивает, гражданин Арачаев?
— Камера устраивает, а тюрьма нет, — резко ответил Цанка. После этого встречи со следователями стали редкими, а потом неделю и вовсе его не трогали. Спустя месяц после ареста Ильин подал ему руку.
— Товарищ Арачаев, извините нас, оказывается убийца не Вы.
— А кто?
— Вообще-то это секрет, но Вам скажу как невинно пострадавшему… Сын Магомедалиева.
— Как? — удивился Цанка.
— А вот так… — Ильин закурил, протянул пачку Арачаеву.
— Я на первом допросе, по Вашей реакции на фотографию, понял, что не Вы убийца, и стал искать… Было ясно, что убийца ближний… После двух встрясок этот ублюдок сам во всем признался… Вы знаете, Арачаев, от общения с ним руки воняют! Честное слово! — и Ильин захохотал. — Знаете, какая-то мерзость.
— А за что он их? — спросил Цанка.
— Говорит, что отомстил отцу за мать и сестру, — Ильин затянулся папиросой. — Утверждает, что Ахмед Якубович сам убил жену и сестру, и потом поджег их… Теперь ничего не проверишь… А я думаю, что Мадлена работала на два фронта, и это ревность и плюс старые обиды… К тому же и мамочка сыграла, по-моему, провокационную роль… Ключ убийце и время встречи — дала она. Это практически доказано… Теперь у меня вопрос к Вам. Вы давно знаете семью Магомедалиевых. Почему Ахмед Якубович убил жену и дочь?
— Не знаю. Но думаю, просто из алчности, не хотел делиться богатствами с родными.
— Да-а, — горько усмехнулся Ильин, — я просматривал его досье — страшная был свинья и по-свински умер.
Они еще минут десять поговорили, и прокурор еще раз извинился и освободил Арачаева. Однако Цанка не уходил, мялся, наконец выдавил из себя:
— Скажите, пожалуйста, а кинжал могу я получить как-нибудь?
Ильин задумался, опустил голову, сунул руки в карманы. — Это в принципе невозможно, но я постараюсь, в знак извинения за мою ошибку.
— Еще один вопрос, — не уходил Цанка. — А меня могли посадить?
— И раньше ведь сажали, — усмехнулся Ильин.
— Так что ничего не изменилось?
— И никогда не изменится — СССР был, есть и будет… Вы много задаете вопросов, гражданин Арачаев, — загадочно улыбнулся прокурор.
— Тридцать лет назад все понял — просто ожидал перемен, — сделал почтительный наклон Цанка. — Извините, гражданин начальник… Прощайте.
— До свидания.
— Нет, уж не надо… На мой век достаточно.
Вечером он был дома, со слезами на глазах обнимал детей, целовал их. На следующий день поехал обратно в город, забрал у Миланы пятилетнего сына Руслана и впервые привез его в свой дом, в Дуц-Хоте.
В 1962 году у Цанка и Густан родилась еще одна дочь — Байхат. В тот же год умер от сердечного приступа Басов Альфред Михайлович. Арачаев ездил на похороны. Через год после этого он помог переехать Алле Николаевне Басовой в подмосковный городок Фрязино, где проживали ее двоюродная сестра и племянники. Больше Цанка Басову не видел, она скончалась в 1967 году.
А в 1964 году Арачаев неожиданно получил письмо от своего бывшего командира Саверского. Дважды Цанка ездил к командиру в гости, на Вологодчину, один раз Иосиф Митрофанович приезжал на Кавказ.
В 1966 году Арачаева освободили от работы в лесхозе, после этого он еще три года был председателем сельсовета Дуц-Хоте, а потом и это дело бросил и стал простым пенсионером. Однако сложа руки не сидел и дня. У него было пять-шесть буйволов, столько же коров, штук сорок баранов, одна лошадь и большая пасека. К тому же их огромный двор всегда кишел курами, индейками и гусями. Круглый год Цанка и Густан кропотливо занимались хозяйством, с надеждой и любовью растили детей.
На старости лет время полетело быстро, незаметно. Особых событий в жизни Арачаева не было. С первого дня возвращения из Казахстана он стал главным смотрителем кладбища-газавата. Дополнительно к этому ни одно общественное мероприятие в округе не проходило без его участия. Цанка пользовался непреклонным авторитетом и уважением. Земляки помнили его заботу и помощь в трудные годы выселения.
— Если бы не Арачаев — тяжело бы нам было в Казахстане. Мало бы кто вернулся из нашего села, — говорили жители Дуц-Хоте.
Каждую осень из местного колхоза и лесхоза во двор Цанка привозили сено, зерно, корма, дрова. Арачаев не любил этих подношений, но отказываться было неудобно.
В то же время власти, как и прежде, не скучали. Каждый год выходили все новые и новые запреты и ограничения. То нельзя было держать на подворье лошадей, то коров и баранов, и так далее. Правда, до кур, ульев и плодовых деревьев дело не доходило. Большевики перебесились и постепенно изжили сами себя. Новые поколения жителей советской страны находили массу лазеек в строгих законах и постепенно приводили в норму общественную жизнь и трудовую деятельность.