Между тем началось белхи. В одном ряду сели девушки, перед ними лежали кучей початки неочищенной кукурузы. Напротив них, оставляя место для танцев, уселись молодые люди. Курто и Цанка как почетных гостей, приехавших на таком коне, посадили прямо посередине. Прямо перед ними оказалась дочь Гани-Ларча.
Заиграла гармонь, забили барабаны, началось веселье и несложная работа для девушек.
Во время белхи, как и других чеченских веселий, молодые люди перекидываются репликами, многозначительными взглядами, через специальных женщин могут на словах передать любое важное предложение, крик души. При этом девушки имеют право вести такого типа диалог только с одним молодым человеком. И об этом, и о своем согласии или отказе она должна сразу объявить своему поклоннику. Вместе с тем танцевать можно и нужно с тем, кто пригласит.
Не дожидаясь ритуального церемониала общего знакомства, Цанка через посредниц-женщин послал Ларче хабар,[69] не хочет ли она вести с ним дюненан синкъерам некъ,[70] и получил отказ.
Рассердился молодой Арачаев, покраснел от гнева, одну за другой курил неумело самокрутки из украденного у Косума табака.
Вскоре появился и избранник Ларчи — мужчина лет под тридцать со здоровым румянцем на щеках. Звали его Баид Алаев, был он родом из Хатуни.
Позже начались танцы, одним из первых вышел в круг Курто, пригласил танцевать Ларчу. Вышла девушка в круг — отвисла у Цанка челюсть, прилипла к губам самокрутка.
Красивой была Ларча. Высокая, светлокожая, русая и синеглазая. А главное — молодая, что отметил Цанка, сравнивая ее с Кесирт. Грудь высокая, по-девичьи спелая, тонкий стан, выпуклые, рельефные бедра, длинные, стройные ноги.
Смотрел Цанка, любовался, не мог не вспомнить перезревшую Кесирт.
— Да, вот такой юной и чистой должна быть жена, — думал он, глазами пожирая красавицу.
И все-таки при всей своей внешней красе чего-то ей не хватало. Не было в ней того природного благородства и грациозности, не было той внутренней силы и энергии, присущих Кесирт.
Даже юный Цанка отметил, что Ларча капризна, заносчива и в танце, и в работе поверхностна. И, самое главное, не было в ней никакого задора и страсти.
Тем не менее не сводил Цанка с нее глаз весь вечер. Показалось ему, что Ларча несколько раз искоса бросала взгляд в его сторону. Два раза станцевал Цанка с ней, по ходу танца перебросился парой фраз.
На следующий день весь Дуц-Хоте сплетничал о романе молодого Арачаева. Больше было выдумки и фантазии, чем правды. А Ларчу описывали как неземную красавицу.
Цанке ничего не оставалось, как поддаться общему течению, сделать важную позу и лезть вон из кожи, чтобы овладеть сердцем дочери Гани.
Через пару дней после белхи приехали Цанка и Курто вновь в Агишти, мечтая повидаться с Ларчой. К их удивлению, девушка согласилась, вышла.
Беседовал с ней Цанка, сам все больше и больше расстраивался. Нашел он в ней массу изъянов. В разговоре шепелявила, нижняя толстая губа отвисала, как конская, строила гримасы и паясничала, ни на один вопрос не дала твердого и ясного ответа, и самое главное — при улыбке, как показалось Цанке, лицо ее становилось каким-то странным, даже тупым.
Говорил об этом Цанка другу Курто на обратном пути, тот ругался, защищал красавицу, обвинял Арачаева в предвзятости и высокомерии.
Как бы то ни было, родственники Цанка решили взяться всерьез за женитьбу молодого человека, тем более, что появился у того достойный объект преклонения.
Оттеснив Цанка на второй план, в бой вступили женщины. Инициативу взяла на себя дурная от безделья жена Баки-Хаджи Хадижат. Пару раз ездила она в Агишти, входила прямо в дом Ларчи, беседовала с ней, здорово приукрашивала Цанка и его быт, подносила будущей невестке недорогие подарки.
Не дремали и родственники соперника Цанка — Алаевы из Хатуни. Сам Баид почти каждый день приезжал к Ларче на свидание, гарцуя на своем ладном скакуне. Баки-Хаджи своего гнедого больше не давал, и Цанке было стыдно появляться на своей старой кляче или того хуже на кобыле.
Страсти разгорались нешуточные, Цанка чувствовал, что от него в этой темной игре ничего не зависит. Ему все это надоело, знал и чувствовал, что все это неестественно и даже противно. Однако противостоять поднятому и раздутому ажиотажу женщин не мог.
Своенравная, пухнущая от безделья Хадижат, найдя себе занятие, развила такую бурную деятельность, что ее стали избегать не только Цанка, но и Ларча и ее родственники.
От всех этих движений и поклонений Ларча возомнила себя чуть ли не царицей и во всеуслышание объявила, что выйдет замуж за того из двух своих поклонников, кто первым придет к финишу в осенних скачках под селением Герменчук.
Услышав это, Цанка сразу отказался и от скачек, и от «надменной дуры». Однако вновь зажужжали женщины:
— Как это так, мы, Арачаевы, и уступили… Забоялся скачек. Да у нас лучший конь в округе. Да мы… Да если бы я… — и так далее.
Однако Баки-Хаджи не на шутку разозлился.
— Нужна нам была эта цаца… Пошла она к черту… Что за условия ставит… Тоже мне красавица… — кричал он писклявым старческим голосом на всю деревню.
А потом, когда его убеждала жена замолчать, завопил о кровном.
— Не дам коня… Не готов он к скачкам… Я его к осеменению откормил. Вон смотри, какие он отъел бока… Не сможет он скакать, тем более с тяжелым Цанкой на спине.
Тогда в дело вмешался Косум. Пристыдил он старшего брата. Напомнил, что Цанка старший сын Алдума, и что подумает покойный брат, узнав об отказе в каком-то коне, даже таком дорогом. После этого сдался Баки-Хаджи.
Двенадцать больших кругов должны были проскакать всадники. С первого до одиннадцатого круга шел впереди Цанка на своем гнедом, а на последнем круге подкосились ноги у жеребца, видимо, не выдержало ожиревшее сердце резкой нагрузки, умер конь прямо на ходу. Полетел Цанка кубарем, сломал ключицу. От злости и боли слезы накатились на глаза. Отвезли его сразу же на телеге домой, в тот же день местный знахарь наложил на плечо массивную доску, обвязал все тело грубой тканью.
А вечером явился к пострадавшему другу Курто. Рассказал, что после скачек были танцы и Ларча при всех во время лезгинки кинула в руки Алаева свой расшитый золотом носовой платок в знак согласия выйти замуж. Еще многое описывал больному Курто и только в конце перед самым уходом вспомнил:
— Слушай, Цанка, видел там на скачках Кесирт. Глаза были у нее красные, то ли от слез, то ли еще от чего — не знаю. Просила передать тебе, чтобы не расстраивался из-за этой кривляки. Сказала, что Бог тебя сберег от этой ленивой дуры. На следующее утро перевязанный Цанка как бы от скуки пришел спозаранку к Курто, говорил о пустом и как бы мимолетом вновь и вновь расспрашивал о Кесирт: как выглядела, во что одета, что еще говорила, с кем была, где стояла?
В тот же день, лежа дома на нарах, Цанка сделал потрясающий для себя вывод: он не только не мучился из-за потери Ларчи, но даже ни разу не вспомнил ее, и что самое удивительное — только усилием воли мог представить, как она выглядела, каким было ее лицо.
Не знал Цанка, что на этих скачках он потерял одно, а нашел другое. Каким было это «другое», он сказать не мог и через много-много лет. Жизнь не воротишь. А что было, то было. Могло быть и хуже. А в принципе как определить, что лучше, что хуже? Как говорил Цанке Баки-Хаджи, сколько потеряешь, столько и найдешь, и наоборот. Просто единицы измерения этих плюсов и минусов могут быть внешне разные, но в конечном итоге все балансируется, нивелируется на одной оси — линии жизни.
А тогда, через день-два после скачек, приехали в Дцу-Хоте к Баки-Хаджи важные персоны из Шали, родственники и знакомые богатого купца, знаменитого по тем временам человека Гойсум-Хаджи Иналова. Около полугода провели Иналов и Арачаев вместе, совершая паломничество в Мекку. С тех пор сдружились. Проезжая через Шали, Баки-Хаджи непременно по возможности заезжал в гости к Гойсум-Хаджи. Несмотря на большое богатство Иналова Советы не трогали его, видимо, потому, что начальник Шалинской милиции Истамулов Шита был его близким родственником.
Встречал Баки-Хаджи почетных гостей с наивысшим вниманием и уважением. Все женщины рода Арачаевых возились возле печей. От разнообразия и обилия еды и напитков гости опухли, охмелели, выпив изрядное количество йий.[71]
Весь вечер волновался Баки-Хаджи, нервничала Хадижат, не зная цели приезда важных гостей, а когда узнали — вздохнули с облегчением. Оказывается, у Гойсум-Хаджи дочь на выданье. Правда, на выданье она давно, просто нет в округе людей, достойных породниться с Иналовым. Говорили гости, что на скачках дочь богатого купца — красавица Дихант — и ее мать, как увидели Цанка и его горе, сразу поняли, что должны помочь бедному юноше, принять участие в его судьбе. А участие это в крупной сумме выражается, много приданого даст отец любимой дочери, правда, дочерей восемь, но Дихант самая старшая и потому любимая.
Еще говорили, что от поклонников отбоя нет и выбор наиширочайший. Но если родниться, то только с достойными, и самый достойный в округе по почету и уважению, по честности и религиозности только Баки-Хаджи. Конечно, жаль дочь — к тому же красавицу, но что не сделаешь ради друга, ради счастья молодых и влюбленных, любые жертвы можно принять.
Не откладывая дело на потом, как и советовали и настаивали гости, через день поехал Баки-Хаджи к Иналову, взял с собой жену, а то был бы скандал на все село. Да и чувствовал Баки-Хаджи, что здесь что-то не ладно, иначе не приезжают в Чечне дочь замуж пристраивать. Ехал, думал, мучился, не знал, какое пятно на дочери Гойсума-Хаджи лежит, что замуж не берут, а приехал, увидел девушку — ахнул. Хадижат рот зажала рукой, чтоб не крикнуть от удивления.
Действительно, не врали гости, Дихант была в меру красивой, чистенькой, даже холеной, но высокой до невозможности, даже длинной.