В конце концов из этой огромной армады людей осталось человек тысяча. Уже несколько дней они не встречали никаких признаков человеческой жизни. Не было никакой дороги, шли, по колено проваливаясь в снегу. Теперь охранники больше думали о себе, их участь тоже стала незавидной. В одну из ночей небольшая группа заключенных бежала в обратном направлении. Однако к вечеру следующего дня некоторые из беглецов показались. Они махали руками, падали, бежали, видимо что-то еще кричали. Колонна по приказу остановилась. Несколько охранников выдвинулись навстречу беглецам. Разделся ружейный залп, потом еще несколько раздельных выстрелов из револьвера… Колонна двинулась дальше на Северо-Запад.
Идти становилось все труднее и труднее. Охрана, в основном ехавшая верхом, осталась без лошадей. Кони гибли от мороза и нехватки еды. Каждую лошадь съедали. Вначале трапезничали охранники, потом кости обгладывали заключенные. Прием пищи у охранников проходил медленно и степенно. Офицеры ели с чувством, с толком и с расстановкой. При этом потреблялось значительное количество спиртного. После офицеров к приему пищи приступали рядовые охранники, у них полномочий было чуть больше, чем у заключенных. Единственной их привилегией было ношение оружия, если это можно считать привилегией. Да, еще в моральном плане, они как бы выполняли свой гражданский долг.
Местность кругом была голая, и спрятаться офицеры и охранники не имели возможности. Поэтому все происходило на виду у тысячи-тысячи голодных завистливых глаз. Это было как в театре. Чувствуя свое господство и вседозволенность, зная, что они находятся в эпицентре внимания многих людей, в офицерах просыпались актерские данные. Они занимали важные позы, вели меж собой по их мнению серьезные разговоры. В свете огромного костра сжигаемой телеги они энергично взмахивали руками, закидывали вверх головы. После нескольких кружек спиртного усталость уходила, в животе разжигался теплый огонь, движения, манеры и жесты становились ватными, но тем не менее надзиратели никогда не теряли контроля над ситуацией.
Короткий осенний день Восточной Сибири стремительно гас, наступила долгая, уже холодная и суровая ночь. Огромный костер угасал, на ночь караул базировался основательно. Теперь на ночь они прижимались у собственной охране. Тем временем заключенные стали потихоньку пробираться ближе к костру, чтобы полакомиться остатками пиршества. Самые отчаянные или самые голодные, осторожно озираясь, как шакалы, пробирались к угасшему костру.
Цанка был одним из этих отчаянно-голодных. Они в огромном количестве сошлись у остатков вечерней трапезы. В темноте началась сутолока. Никто ничего не говорил, не кричал. Они молча боролись друг с другом, успевая при этом шарить руками по земле. Если на белом силуэте снега было видно, как чья-то рука тянулась ко рту, несколько жадных, хищных лап лезли в рот, в глаза, в уши счастливчика. Цанка на своих длинных тонких ногах одним из первых устремился к костру. Его длинные, как грабли, руки в лихорадке ловили все, что попадалось. Все более-менее мягкое, не твердое, бросалось в рот. Жевать было некогда, нюхать, ждать тем более. Неожиданно ему в руки попался огромный кусок мяса. Он почувствовал приятный запах свежевыпеченного мяса. Обеими руками он поднес огромный кусок еще теплого мяса ко рту и вцепился в него зубами. В то же время все вокруг смешалось. Несколько человек облепили его, посыпались удары. Высокий Цанка машинально отбивался локтями, держа кусок мяса руками и зубами. В это время какие-то длинные костлявые леденящие пальцы ногтями впились в кость ключицы. Три пальца, как тиски, схватили тонкую кость, парализовали все чувства, в том числе и голода, и медленно потащили Цанка вниз. У него уже выхватили кусок мяса, он был деморализован, а ледяные пальцы всё тянули его вниз. Когда он упал на грязный снег, то почувствовал облегчение; его отпустили. По нему ходили, его пинали, но все делалось без криков. Тем не менее шум был. Со стороны надсмотрщиков стали кричать, раздались выстрелы, вначале поверх, потом уже в толпу. Все бросились на землю, и уже лежа продолжали борьбу. Снова прогремел ружейный залп. Цанка слышал как пули просвистели где-то рядом. Начались крики, стоны. Цанка прилип к земле и лежал так очень долго. Потом он увидел, как тень отделилась от земли и пошла, он пошел гуськом следом за ней. Они дошли до общей колонны, наступая на полулежащих людей, вошли в середину, кутаясь в дохлые ватники, легли на снег.
Только теперь Цанка ощутил во рту кусок мяса. Он стал его медленно разжевывать, продлевая удовольствие.
— Какой запах! — услышал он рядом шепот своего недавнего напарника, — поделись.
Цанка машинально хотел перевернуться на другой бок, но, как и до этого, леденящие пальцы схватили ту же кость ключицы.
— Отдай, — прошипел сосед, усиливая боль.
Но Цанка уже проглотил мясо и с бешенством нанес противнику несколько отчаянных ударов. Тот отлетел, вскочил и медленно пошел в сторону, спотыкаясь о лежащих заключенных, и исчез в темноте.
Тяжело дыша, Цанка лег навзничь на землю. Впервые за последнее время ему стало тепло, даже жарко. Порыв борьбы возбудил его. Оказывается, еще была в нем жизнь, была сила. Он видел над собой темное небо и миллиарды-миллиарды звезд. Цанка долго смотрел в небо. Он забылся. Мысли улетели далеко-далеко. Ведь такое же звездное небо и над горами в Чечне. Неужели он столько прошел, столько намучился, а небо и звезды здесь такие же, как дома. Земля другая, климат другой, жизни вокруг нет, тепла нет, добрых людей нет, а небо и звезды такие же.
«Как много звезд, — думал Цанка, — видимо после смерти наши души полетят на какую-нибудь из звезд. Видимо, в зависимости от поведения на земле будет обеспечен выбор звезды. Это будет либо рай, либо ад. Только бы русских там не было. О Аллах, что это за люди. Столько у них земель, такие реки, моря, горы. Весь мир их! Как их много! И все равно им всего мало. Нас почти всех истребили, земли завоевали, и все равно им этого мало. Теперь вот взялись за своих же. Странный народ… Если Аллах здесь создал множество языков и народов, значит и там народы будут жить отдельно. У чеченцев будет своя маленькая звезда… А вообще-то если мы здесь живем на одной земле, значит и там будем жить все вместе. Лишь бы хорошие в одном месте, плохие в другом. Это значит арестованные в одном месте, а их надзиратели в другом. Наверно это и есть путь к этим Вечным местам!»
От этих высоких мыслей Цанка аж присел, посмотрел вокруг:
— О, Аллах, — воскликнул он, — неужели все эти сволочи и там будут со мной.
Он посмотрел по сторонам, опустил беспомощно глаза, замотал головой.
— А чем я сам лучше? Видимо, судьба у нас такая — общая. Лучше бы забыться и умереть, — при этом он обхватил руками тощие коленки и положил на них голову. Крупные слезы навернулись из сомкнутых глаз…
Было далеко до рассвета, когда Цанка и еще несколько арестованных ходили между убитыми накануне и выбирали для себя что-нибудь из одежды.
— Отдайте мне свитер, пожалуйста, а я Вам сапоги дам, — обратился к Цанку мужчина.
Цанка узнал вчерашний голос. Это был изнеможденный человек. Только карие глубоко впавшие глаза выдавали жизнь в его теле.
— Это ты вчера ко мне приставал?
— Оставьте это. Извините… Жизнь это борьба. Обувка-то у Вас вся худая. Давайте договоримся, я Вам сапоги — они как раз на Вашу ногу, а Вы мне свитер. Все равно свитер Вам будет мал.
Цанка согласился. Он сбросил с ног порванные ботинки, развязал портянки. Ноги были истерты в кровь, глубокие грибковые очаги от пальцев ног шли вверх.
— О-о, молодой человек! Ноги — главное в нашем деле. Сейчас не голова, не руки, а только ноги могут спасти нас. Днем, когда будет светлее, я постараюсь посмотреть Ваши ноги внимательнее. А сейчас вариантов нет. Давайте снегом вначале оботрем их, а потом собственной мочой… Да-да, именно мочой. А затем, там где грибки, — слюной обработайте… Нет-нет, я не врач, просто у меня родители и жена были врачи. Точнее врачи… Господи, что сейчас с ними.
Через некоторое время Цанка натянул на ноги добротные сапоги, встал, любуясь обновкой.
— Ну как? Значительно лучше. Мне тоже теплее. Э-э. Андрей Моисеевич, — он протянул руку, — Бушман Андрей Моисеевич. А как Вас зовут?
Цанка еще некоторое время ощупывал эту тонкую нежную руку с длинными пальцами.
— Цанка, — наконец ответил он.
— Как, как? — переспросил Бушман, с трудом вырывая руку. — Цанка.
— Извините за нескромный вопрос. А Вы откуда родом?
— Я чеченец.
— Это откуда?
— Кавказ. Северный Кавказ.
— А, понятно. Минводы, Пятигорск. Говорят, красивые места. А я из Москвы. Я ученый, физик. А вы неплохо говорите по-русски.
— Я до этого сидел в тюрьме в Грозном. В камере было много русских, они научили. А почему обращаетесь на «Вы», или из старых дворян?
— Нет, нет, дорогой Цанка. Просто у нас в семье так было принято. У нас старая интеллигентная семья. Мы даже к родителям и они к нам обращались на «Вы». А теперь нам надо, пока не поздно, раствориться в толпе.
С рассветом колонна продолжила путь. Шли все медленнее и медленнее. Кормить перестали совсем. Надзиратели, видимо, тоже устали. Задолго до темна колонна снова остановилась на ночлег. С каждым днем становилось все холоднее и холоднее.
После остановки к Цанка подошел Бушман.
— Это Колымский край. Полюс Холода. Слышал когда-либо? — Нет, — ответил Цанка, — и лучше бы вообще не видел.
— Это еще цветочки. Только ранняя осень. А что будет зимой?.. Но я должен жить! — потом он оценивающе посмотрел на Цанка, — мы должны жить. Ты держись рядом. Мы вместе сила.
После этих слов Цанка вспомнил его хватку пальцев.
— Как ты это делаешь пальцами-то?
— Это меня еще мой дед покойный научил. Он тоже был врачом. У нас вся семья врачи. Только я вот один стал физиком.
— А что такое физик? — спросил Цанка.
Ученый даже поморщился. Он глубоко вздохнул, что-то пробормотал себе по нос и исчез в толпе. Когда стало совсем темнеть, он появился снова.