— А если за дровами? — наивно интересовался Цанка.
— За дровами только по письменному разрешению лесхоза и при нашем уведомлении… И еще, каждый понедельник в девять ноль-ноль на регистрацию в райотдел, твои каникулы кончились. Тем не менее эти угрозы не возымели действия на Арачаева. В неделю раз он обязательно уходил в лес. Без мяса, без еды большая семья не могла бы существовать. Однако не это было главное. В лесу он чувствовал себя человеком: свободным, счастливым, полноценным. Только там, среди дикой, чистой природы, он обретал желанное спокойствие, душевное равновесие. Без леса, без этих гор, без этих изнурительных, рискованных переходов по узким звериным тропам он не представлял себе жизни. Азарт охотника овладел им, дикая природа оказалась сродни его характеру, его мировоззрению. Только это осталось его единственной отрадой и забавой в жизни.
Ходил Цанка на охоту только один, даже собак не брал, к тому же тех настоящих охотничьих собак, как у его деда Баши-Хаджи, в округе и не осталось. Кругом были одни безмозглые дворняги. Иногда во время прогулки по горам его обуревала авантюрная мысль найти золотого барана Чахи, тогда он целыми днями в беспорядке где-то копался, строил планы, выпытывал, чертил какие-то схемы. Устав, ругал себя, корил в алчности и дармоедстве, вновь увлекался охотой, с наслаждением бегал по скалистым просторам.
…В самом начале зимы в школу пришло сообщение, что из Грозного в Дуц-Хоте направили нового директора — женщину. (До этого функции директора выполнял абсолютно безграмотный завхоз — Дибиров Мухарбек.) В послании, доставленном в школу участковым милиционером, на магическом бланке райисполкома сообщалось, что прислана по распределению наркома образования Кухмистерова Эллеонора Витальевна — директор начальной школы селения Дуц-Хоте, Веденского района, и что она в данный момент ожидает организации транспорта для переезда из общежития Шалинского РИК до места назначения. В конце письма предписывалось всем органам власти содействовать исполнению данного письма.
После долгого собрания завхоза и трех учителей местной школы было выработано мудрое решение — послать в Шали сторожа-истопника Арачаева.
— Да как я поеду, у меня ведь нет коня! — возмущался Цанка.
— Что ты орешь? — успокаивал его завхоз. — Я для тебя дело делаю. Ты знаешь, какая она красивая и молодая?! Был бы я твоих лет, послал бы я тебя — сам бы на руках принес… Еще благодарить меня будешь, дурень.
Пришлось Цанке идти с просьбой к председателю колхоза. Диндигов встретил Арачаева всегдашним водочным запахом и с раздражением.
— Откуда у меня лошади, откуда у меня транспорт, на весь колхоз всего девять кляч, и тех, говорят, надо сдавать к Новому году на нужды Армии… Даже не знаю, что делать, и тут еще ты со своими дурацкими просьбами… Да и вообще не пойму я, когда это Арачаевы коней просили, — ведь у вас всегда табуны отборных коней были?
— Были, да с большевиками уплыли, — с ехидцей, жалко усмехнулся Цанка.
— Что шумишь, что болтаешь? — замахал руками Диндигов. — Сам знаешь, у них везде уши и глаза.
Он подошел вплотную к Арачаеву, взял за локоть отвел в сторону, как бы сторонясь председательского стола.
— Я тебе забыл сказать, — шептал он перегаром в ухо Цанка, — ведь Белоглазова то ли перевели, то ли посадили, но то, что нет его в нашем районе, это точно. Так что и наши дела худы… А ты со своей директоршей пристал.
Наступила пауза, оба оценивали ситуацию, делали хладнокровный вид, хотя внутри у Цанка что-то дернулось, даже напоминание об органах власти вызывало в нем неприятные, какие-то надрывающие чувства. Тем не менее улыбнулся, махнул рукой.
— Туда ему и дорога, дай Бог, чтобы всех их отсюда убрали.
— Что ты городишь? Говорят, он был более-менее человечным, а кто будет взамен, кто знает?
— Брось ты об этом, — пытался уйти от этого разговора Арачаев, — ты мне транспорт дашь или нет?
— Ой, как вы мне все надоели. Думаешь, ты один, приятель? Вся округа в колхоз просить приходит.
— Я-то ведь не для себя. Ведь директора школы везем, а она, говорят, молодая, красивая, умная, русская… Наших детей учить она будет.
— Как ты мне надоел? Ладно, дам, только отстань.
Они попрощались, и Цанка уже выходил из конторы, когда его догнала секретарь председателя с просьбой вернуться.
— Так давай выпьем по сто грамм, — говорил Диндигов Цанке, доставая из тумбочки начатую бутылку водки, скудную закуску. — А то в первый раз ко мне зашел и без угощения — даже неудобно.
Выпили по одной, быстро пропустили вторую — говорили о погоде, урожае прошлом и будущем, и вдруг Диндигова озарило:
— Слушай, Цанка, что мы будем зря телегу гонять в Шали и обратно, ведь я должен завтра туда по делам ехать. Может быть я и привезу ее… Давай письмо… — он с трудом прочитал текст. — Эллеонора Витальевна. Ну и имя! Так значит, говоришь, молода и красива?
— Да, — кивнул Цанка.
— Ну ладно, не будем ведь мы на простой телеге везти директора школы, тем более женщину, да еще русскую… Сделаем по-человечески, я сам заеду, на бричке привезу… Так что не волнуйся…
После этого вышел Арачаева провожать до дверей конторы. Хлопал по плечам, как друга, радовался. А через день в ранних сумерках у калитки школы остановилась знакомая бричка. Дежуривший в школе Цанка по звуку понял, что приехал председатель, не выглядывая в окно, выбежал встречать гостей. В дверях в упор столкнулся с Диндиговым. Глаза председателя горели гневом.
— Ты негодяй, — проворчал он, — «красавица-красавица», какая к черту красавица — пугало огородное.
— Ты что шумишь? — перебил его Цанка.
— Как не шуметь? Из-за твоей брехни два дня мучился… Какой она директор — с голоду вот-вот помрет.
— Да перестань ты, — толкнул председателя Арачаев, — вдруг она понимает.
— Ни черта она не поймет, не здешняя… Короче, забирай свою «красавицу», врун несчастный.
Из-за спины Диндигова показалась тень. Цанка мельком бросил взгляд и сам ужаснулся — перед ним стояла высокая, точнее даже просто длинная, худющая девушка, в очень коротком, куцеватом, поношенном тонком пальтишке. На ногах поверх не по размеру больших, залатанных в пятках шерстяных носков домашней грубой вязки были одеты поношенные грубо перешитые летние штиблеты.
— У тебя водка есть? — отвлек Цанка от девушки вопрос Диндигова.
— Нет, — продолжая с удивлением смотреть на нового директора, ответил отвлеченно Цанка.
— Никогда у тебя ничего нету, — пробурчал недовольно председатель, потом, обращаясь к своей попутчице, на русском языке сказал короткое «До свидания» и тронулся к выходу со школьного двора.
— Погоди, а ее вещи? — крикнул вдогонку Арачаев.
— Все ее вещи в ее руках, — не оборачиваясь, крикнул Диндигов.
Цанка только теперь обратил внимание на маленький сверток в руках приезжей.
— Я Арачаев Цанка — сторож и истопник в этой школе, — сказал четко, по-военному он, — добро пожаловать в начальную школу Дуц-Хоте.
— Здравствуйте, — мягким, грудным голосом ответила девушка, чуть улыбнулась, — меня зовут Кухмистерова Эллеонора Витальевна.
— Заходите, — он широко раскрыл дверь, пропуская вперед нового директора.
Размещающаяся в бывшей мечети начальная школа Дуц-Хоте имела всего шесть комнат и подсобку, вроде кладовой, где обычно жили сторожа Цанка и его сменщик — глубокий старик Мовтаев Макды. Одна из комнат была отдана под учительскую, в ней сидели четыре полуграмотных местных учителя, завхоз, и еще одна маленькая комнатенка была оборудована под кабинет директора, туда и провел Цанка Эллеонору Витальевну.
— Сегодня одну ночь Вы проведете здесь, а завтра завхоз предложит Вам жилье, — сказал Цанка, проводив девушку в кабинет директора.
Кухмистерова растерянно огляделась, в помещении было темно, мрачно, сыро. Через минуту Цанка принес керосиновую лампу, стало чуть веселее, живее.
Кабинет директора представлял собой четыре голые стены с портретом Ленина, тусклое маленькое оконце, два списанных в райкоме стола, четыре стула. К приезду директора завхоз из дома на одну ночь принес что-то наподобие матраса, твердую, их спекшейся бараньей шерсти подушку и такое же невыразительное одеяло.
— Сегодня только так, а завтра, надеюсь, будет более комфортно, — извиняясь, говорил Цанка.
Эллеонора Витальевна вздохнула, как-то неуклюже села на скрипучий стул.
— Благодарю, — тихо вымолвила она, — извините, пожалуйста, как Вы сказали Вас зовут?
— Цанка, Арачаев.
— А отчество?
— Я не барин, можно по-мужицки, — улыбнулся Арачаев.
— И тем не менее.
— Отца звали Алдум.
— Значит Цанка Алдумович.
— Видимо так, но это лишнее.
Кухмистерова посмотрела по сторонам, положила свой хилый сверток на стол.
— Вы прекрасно говорите по-русски. Где Вы научились?
Арачаев только хотел рассказать о своих «университетах», но в это время с шумом хлопнула входная дверь и послышались торопливые шаги Дибирова Мухарбека. Маленький, от природы полный завхоз вихрем влетел в крошечную каморку кабинета директора. Он принес с собой терпкий запах чеснока, сырость и суету. Видимо от его резких телодвижений слабый огонек в керосинке замигал, задергался, оставляя на стенах неровные тени длинного, худого Арачаева и короткого неуклюжего Дибирова.
Завхоз знал всего три русских слова: «зрасте», «спасибо» и «харашо». Пытаясь показать свои познания, он разом вымолвил эти слова новому директору, потом резко замолчал, ожидая реакции нового руководства на его широкие познания. Поняв, что впечатлений никаких нет, он всмотрелся в Кухмистерову, сделал вперед решительный шаг, уперся в нее глазами, удивился.
— Да что это за директор? — воскликнул он на чеченском языке. — Да это ведь ребенок! Да она вот-вот разорвется от худобы.
— Что ты болтаешь? — вмешался Цанка, отстраняя завхоза от девушки. — Что ты впился в нее своими выпуклыми глазами?
— Слушай, я-то думал, что это действительно директор будет, а это… — и он мотнул небрежно рукой.