ихних, что…»). (Вообще, сам концепт «личного мнения» – очень позднего происхождения [114].)
Соответственно, и отношения устанавливаются не просто между «двумя людьми», а между группами людей. А, ссорясь с Б, обычно отдаёт себе отчёт в том, что он тем самым ссорится (или, во всяком случае, портит отношения) со всеми друзьями Б, но имеет шансы установить новые, более тесные отношения, с врагами Б, и так далее. Точно так же думает и Б.
В таком случае, «идеальный» (он же «полноценный») диалог никак не может рассматриваться как точка отсчёта для социологического рассмотрения. Напротив, «нормальным» диалогом является общение людей, стремящихся поддержать установившиеся отношения, и при этом рассматривающие друг друга не как «уникальных личностей», а как представителей определённых множеств – начиная от наций и классов («я сегодня познакомился с богатым евреем») и кончая сложно сконфигурированными неформальными сообществами («меня представили одному человеку из ближайшего окружения знаменитого Б»).
Человек может общаться и с собой самим. Платон не случайно обозначил мышление как «безмолвную беседу души с собой». Целью этого разговора является не «сообщение себе информации» (это было бы бессмысленным), а установление определённых отношений с этой информацией, и через это – с собой. «Я сказал себе, что это важно», «я пообещал себе исправиться» – эти словесные формулировки хорошо отражают суть дела.
При этом «мышление» (в том числе его невербальная составляющая) может рассматриваться как «стянутая на себя» речевая деятельность. Речь появилась раньше, чем способность мыслить. Способность мыслить предполагает «речи к самому себе», разговоры ad se ipsum. Разумеется, эти речи могут сопровождаться невербальными репрезентациями мыслимого (прежде всего зрительными: развитое мышление обычно предполагает известный театральный опыт сознания).
Всё стремится к силе, в том числе и сила. Если бы это было не так, она не была бы силой, так как сила, прежде всего, должна уметь удерживать саму себя. Однако, сила слепа. Она стремится не только к силе, но и к имитации силы. Если умело изобразить внешние признаки силы, симулировать наличие силы, то сила и в самом деле придёт, и будет служить этой имитации. Она заполнит собой приготовленное для неё место, как вода, стекающая в низину.
Впрочем, слова «симуляция» и «имитация» здесь могут ввести в заблуждение. Речь идёт не столько о блефе (хотя и о нём тоже), сколько об испрашиваемом властью кредите, о создании привлекательной точки для концентрации силы. Например, владельцы «инвестиционно привлекательного проекта» не скрывают того, что сейчас он ничего не стоит, и даже ничего из себя не представляет. Они всего лишь утверждают, что, если в него вложить определённые средства (то есть, в конечном итоге, усилия), то он принесёт большую прибыль. Этого достаточно, чтобы им заинтересовались инвесторы.
То же самое имеет место и в случае власти. «Настоящий властитель» умеет вести себя так, как будто власть уже принадлежит ему – или хотя бы создаёт впечатление, что он с ней справится, когда придёт его время. Тем самым он демонстрирует свою компетентность в вопросах власти: у окружающих появляется желание подчиняться. Некоторые люди, в том числе сильные и умелые, добровольно идут на службу к правителю. Таким образом, он привлекает на свою сторону «сторонников». Эти сторонники присоединяются к возможности силы, к будущей силы, сулящей перспективы власти.
Вообще говоря, сила власти состоит не столько в обладании силой, сколько в понимании того, что во многих случаях, где, казалось бы, без применения силы не обойтись, её можно не применять (обходясь угрозами, уговорами, блефом, и так далее). Это позволяет победить того, кто во всех случаях применяет силу.
Известно, что многочисленные определения нации (начиная с известного «единства языка, культуры и территории» и кончая современными, весьма утонченными, определениями) весьма успешно опровергаются рядом эффектных исключений.
Это связано с тем, что обычный список «атрибутов нации» – язык, культура, территория – на самом деле представляют собой список достижений нации, то есть того, что она создала и чем обладает. Расселиться и занять собой территорию, создать национальный язык (отличающийся от других языков, и единый в себе), построить национальную культуру – всё это относится не к «неотъемлемым атрибутам», а именно к списку успехов.
Разумеется, совсем неуспешные народы просто не выживают – поэтому нации, не имеющие никаких успехов, не сохраняются. Однако некоторые нации могут настолько преуспеть в одних отношениях, что позволить себе не обращать внимания на другие. Так, уже известно, что некоторые нации не обладают своим особым языком, чётко очерченной территорией, самобытной культурой, видимыми антропологическими различиями, и так далее – и тем не менее являются именно нациями. С другой стороны, люди, принадлежащие к одной нации, могут отличаться внешне, разговаривать на разных языках, и так далее.
Однако все перечисляемые «национальные достижения» имеют одну общую черту: все они не могут быть достигнуты быстро. Как правило, для того, чтобы расселиться, создать национальный язык, собственную культуру, и так далее, требуется жизнь нескольких поколений. Из этого следует, что субъектом «национального успеха» не могут быть конкретные люди: «успех» здесь относится именно к нации как таковой.
Итак, мы будем рассматривать нацию как совокупность людей, конкурирующую с другими нациями (другими совокупностями людей) на протяжении длительного времени.
Сами по себе сферы межнациональной конкуренции известны: это, прежде всего, демография, а также геополитика и геоэкономика: каждая нация стремится быть многочисленнее и богаче других наций, занимать большее (и более удобное для жизни) пространство, и т. п.
Важнее определить, что имеется в виду, когда мы говорим о длительном времени. Имеется в виду «большое», или «историческое» время, исчисляемое сроками жизни поколений. Очевидно, что на таких исторических промежутках бессмысленно говорить о конкуренции между индивидами. Однако конкурентные процессы в больших временных масштабах идут, и они наблюдаемы [115]. Соответственно, «нации» определяются именно как субъекты этих процессов, то есть макроконкурентные группы.
Слово «макро» здесь обозначает не столько численность нации (бывают и очень малые народы), сколько масштаб процессов, в которые они вовлечены. Небольшая группа людей, но принимающая самостоятельное участие в глобальных процессах, есть отдельная нация. Тут важна субъектность, а не поголовье.
Далее, следует отличать самостоятельное участие в длительных («медленных») процессах, и самостоятельность (или даже задействованность) в текущей политике, то есть в процессах «быстрых». Из первого автоматически не следует второго.
В принципе, политический национализм можно определить как доктрину, которая утверждает, что макроконкурентная группа должна иметь возможность (именно в целях макроконкуренции) принимать участие в микроконкурентных процессах, прежде всего в текущей политике [116]. Типичный аргумент такого типа: «без национальной государственности мы не можем обеспечить сохранения генофонда, языка, и культуры нашего народа».
Детский вопрос
Есть такое непреложное правило. Если произошло что-то важное, а власти не разрешают это обсуждать, это приводит не к затыканию ртов, а к формированию мифов. Что и неудивительно. Всем рот не заткнёшь, но маргинальное обсуждение (разговоры на лавочке и разговоры в контактике в этом смысле не слишком отличаются) в сочетании с госпропагандой приводит к появлению сказок и страшилок. В которые потом начинают верить все, включая и саму власть. Впрочем, иной раз она сама эти страшилки и запускает.
Не стали исключением и события воскресного митинга «против коррупции и Димона», прошедшего в воскресенье. Причём к обычным пропагандистским мифам – «это всё на деньги страшного госдепа сделано», «Навальный американский шпиён» и т. п. прибавился новый: якобы основной массой на митинге – во всяком случае, на московском – были дети. Или, как сейчас выражаются, «школота».
Сколько было на самом деле школоты на митингах, никто на самом деле не считал. Есть несколько видео с относительно молодыми людьми, которые гуляют и смеются. Но миф уже сформирован: Навальный, как гаммельнский крысолов, повёл за собой детишек. Которые, дескать, поверили, что Навальный даст им всем по сколько-то там евро, вот и вышли. А также от безделья и онанизма. Я не шучу: печально известный депутат от печально известной партии г-н Милонов уже заявил, что «любовь к Алексею Навальному пройдет по мере того, как молодые люди будут прекращать смотреть порнофильмы и переключатся на построение серьезных отношений с нормальными девушками».
Логика российских властей хорошо известна. Согласно этой логике, если происходит что-то плохое, надо найти виновную группу населения и обрушить на неё репрессии. Именно группу: с лидерами можно поступить по-разному, но у нашей власти классовый подход. Виновная группа объявлена – дети. Значит, нужно наказать детей. Наказать больно, по-взрослому. Гадёныши должны понять, в какой стране они живут. И воспитать молодёжь так, чтобы она сидела дома и боялась высунуть нос на улицу. Дома надо сидеть – это вообще абсолютный категорический императив режима; старое поколение уже научили – теперь нужно заставить сидеть дома детёнышей.
Поскольку это нельзя сделать напрямую, это будут делать косвенно. Уже делается – такое впечатление, что на детишек нацелились уже давно. Например, собираются ударить по «безделью»: ребятишки должны корячиться и горбатиться. Благо, недавно (и как ведь своевременно!) прозвучала инициатива о возвращении в школы «трудового воспитания». Как жалуются наши законодатели, «сейчас ученика невозможно заставить прийти на субботник в класс или подмести двор на пришкольном участке». Всё правильно, маленький россиянин должен знать своё место – он раб, которого г