— Вам ничего не надо? — заботливо спросил он. — Где же у вас нашатырный спирт? Впрочем, он уже не нужен. Может, вас укрыть? Вы вся дрожите.
Пока я собиралась что-то промямлить, он вскочил и накрыл меня сырым одеялом. Стало еще противнее. Однако мои мозги заработали, и первая мысль, помню, была: как я буду сушить мокрую подушку и прочее, когда на дворе конец сентября, а отопление еще не включили? Тут же я ужаснулась — какие пустяки лезут мне в голову! Если я сейчас умру, что за дело мне будет до мокрой подушки? Но зачем маньяк обливал меня водой, вместо того чтобы умертвить? Или ему нужно сперва притащить меня в Первомайский парк, раздеть там, нарядить березку, а уже потом уничтожить с утонченной жестокостью? Раздевать-то особенно и нечего, на мне один только мокрый халат. Что он будет теперь делать? И главное, что делать мне?
Я выглянула из-под одеяла. Маньяк расселся в кресле и разглядывал кружку, из которой меня поливал. Это была та самая кружка с горошками и с Лермонтовым в виде армянина. Боже, еще вчера у меня было полно надежд и планов! Я собиралась устраивать ужин при свечах, замуж хотела!.. А теперь осталось только умереть. Откуда только берутся подобные выродки? Он ведь совсем молодой, не старше двадцати. Либо очень моложав. И какая безмятежная у него физиономия, с каким увлечением Лермонтова изучает! Впрочем, я читала, что как раз у маньяков часто бывает располагающая внешность. И именно такие простодушные, удивленные, непонимающие глаза.
— Это кто? — наконец спросил маньяк, отчаявшись опознать Лермонтова. — Такое лицо знакомое… Часом, не Хачатурян?
— Лермонтов это.
— А! То-то гляжу, на Хачатуряна вроде похож. Вы знаете вальс к драме «Маскарад?» Тата-та-та-татата? — пропел маньяк довольно сносно.
— Неужели Хачатурян с Лермонтовым так схожи? — не удержалась я.
— Не очень. Но драму «Маскарад» Лермонтов написал. А музыку к драме — как раз Хачатурян.
Ну и логика! Однако, довольно образованная попалась нечисть! Про таких маньяков я тоже читала. Может, мне удастся отвлечь его интеллектуальными разговорами и как-то протянуть время? А там что-нибудь придумаю. Выбор у меня небольшой, попытаться стоит. Я интеллектуально напряглась, но, видимо, перенесенный обморок сказался: в моей памяти из высоких материй болталась одиноко лишь басня Крылова: «Волк и ягненок», причем в исполнении Гульятева:
Сказал — и в темный лес ягненка поволок.
Я вздрогнула под мокрым халатом. Однако отступать было некуда.
— Угадайте, а кто нарисован на второй кружке? Той, что на столе? — нашлась я.
Маньяк не раздумывал ни минуты.
— Айвазовский, — бодро ответил он. — Это его висячие бакенбарды! Правда нос у Айвазовского не настолько огромный и без бульбы на конце. А так довольно схожий портрет.
— А ведь это Пушкин, — поправила я его дидактическим тоном, хотя на самом деле мне было неловко: я абсолютно не представляла себе, как выглядит Айвазовский и какой у него нос. Не говоря уж о Хачатуряне. Может, на кружках они и есть? Тем не менее я продолжила светскую беседу:
— Вы любите Айвазовского?
— Не особенно. Мне страшно смотреть на море. Я не умею плавать. Последнее время не умею…
Ага! Ценное признание! А не утопить ли мне его в ванне, по-хичкоковски?
— А Пушкина любите?
Маньяк застенчиво улыбнулся:
— Люблю… Но Лермонтова больше.
— Это потому, что вы так молоды!
Я произнесла последнюю фразу скрипучим голосом и высунула из-под одеяла свою помятую физиономию, причем постаралась скорчить гримасу погаже и сделать так, чтобы один глаз казался меньше другого. Пусть видит, что я немолода и непривлекательна и, стало быть, вовсе не соответствую его стандарту. Но уловка не сработала. Должно быть, моя красота так неотразима, что никакое кривлянье ее не портит. Во всяком случае, маньяк еще глубже угнездился в кресле и робко сказал:
— Как у вас уютно! Я понимаю, что злоупотребляю вашим гостеприимством, но боюсь, как бы вам снова не стало нехорошо.
— Мне лучше! Я совершенно здорова и сейчас встану.
— Что вы! Лежите! Придите в себя окончательно! Вам очень понадобятся силы… Лучше всего не знать… но вам угрожает опасность!
Я снова замерзла под одеялом. Предупреждает, негодяй! Неужели не миновать мне ванны с кислотой? А еще уют мой хвалит!.. Милая моя квартира, милые стены, милая кровать… Господи, как умирать не хочется! Я сквозь слезы оглядывала свое жилище и уже прощалась с ним, как вдруг мой взгляд упал на один предмет в серванте. Я уже упоминала, что дома у меня полно всякой муры, надаренной бывшими учениками. Мама тоже до пенсии работала педагогом (династия мучениц!), и ей в течение всей жизни ученики дарили такую же муру. Остановивший мое внимание предмет был преподнесен маме еще в молодости («сейчас такого не делают!») и позже передарен мне в качестве очень ценной и высокохудожественной вещи. Это чугунная фигура Хозяйки Медной горы, едва влезшая в сервант. Насчет высокохудожественности вещи очень даже можно спорить — у Хозяйки прямоугольные бедра и бюст в форме ящика. Но мама уверяет, что это настоящее каслинское литье. Главное то, что вещь чрезвычайно тяжелая. А что, если я, плетя кружево интеллектуальной беседы, под каким-либо предлогом извлеку Хозяйку из серванта и незаметно тюкну ею маньяка по башке?
Я сразу воспряла духом и посмелее глянула на пресловутый белый плащ. Конечно, подкрадусь сзади и тюкну по этой круглой стриженой голове! Маньяк был рус и от природы кудряв. Мелкие короткие завитки походили на лепестки гиацинта — я встречала это сравнение у какого-то античного поэта, встречала давно, еще когда в институте готовилась к экзамену, но теперь в первый раз видела такие кудри. На минуту даже мелькнула мысль: а вдруг это вовсе не маньяк? Нет, как же иначе! Зачем он хотел выпрыгнуть за мной из троллейбуса? Зачем влез в мою квартиру? Зачем говорил всякие страшные вещи, например, что мне угрожает опасность? Не о ерунде надо думать, а о том, как достать чугунную бабу из серванта.
— У меня много забавных вещей, — сказала я. От волнения мой язык едва ворочался. — Есть в серванте портрет Мандельштама из ракушек. Хотите, покажу?
— Да вы лежите, лежите! — заботливо остановил меня маньяк.
— Не хочу больше лежать. Я устала лежать. Лучше покажу вам Мандельштама!
Я освободилась от одеяла, обула тапочки и этаким невозмутимым Штирлицем направилась к серванту. Вот он, Мандельштам, на полке. Мне бы только открыть сервант, взять каслинскую даму, потом сделать два шага и…
— Вы удивитесь, когда увидите Мандельштама… Поразительное сходство! Как живой, а ведь это всего-навсего ракушки, — фальшиво ворковала я, пытаясь ногтями отодвинуть стекло. Чертов сервант не открывался!.. Я до седьмого колена прокляла изобретателя этих движущихся стекол. Потом прокляла конкретного изготовителя именно этого серванта. Еще бы! Старый мамин сервант! — Весь рассохся, полки провисли! Мама мне его навязала, уверяя, что в нем прекрасно смотрится посуда и статуэтки. Сервант и прежде был мне несимпатичен. Гнусное порождение шестидесятнического минимализма на козьих ножках! Отвратительное витринное стекло! Из ложной деликатности я взяла в дом этот гроб, и вот теперь из-за него сама сыграю в ящик!
Я долго мучилась со стеклом, сломала ноготь, совершенно выбилась из сил, но ничего у меня так и не вышло. Хозяйка Медной горы, похотливо изогнувшись, стояла на полке абсолютно недоступная.
Маньяк поднялся с кресла:
— Давайте я вам помогу!
Этого еще недоставало! Кто же тогда кого тюкнет? Но он уже стоял рядом и деловито присматривался к серванту. Что ж, пусть попробует, достанет Мандельштама. А потом каким-нибудь обманным маневром я вытащу Хозяйку, и…
Маньяк уперся в проклятое стекло своими сильными виолончельными пальцами. Он взялся за дело так основательно, что тут же в серванте встревоженно задребезжали сервизные чашки, зенькнули хрусталем друг о дружку вазы, а сама Хозяйка стала ерзать на полке, будто подбадривая усердного взломщика. Старался маньяк на совесть, даже гиацинтовые завитки вокруг лба у него взмокли. Он ведь был в плаще!
— Нет, ничего не выходит, — наконец признался он виновато. — Тут, наверное, что-то перекосилось.
— Что делать?
— Можно стекло разбить молотком. У вас есть молоток? Жалко, впрочем, мебель. Я вам верю, что Мандельштам замечательный. Вон он! Неплохо и отсюда видно. Может, не надо его доставать?
«Как не надо? Чем же я тогда тебя тюкну?» — чуть не выпалила я. Надежда на спасение рухнула. Я уже привыкла к мысли, что мое избавление в каслинском литье. Теперь срочно надо что-то новое изобретать…
— Вы как-то странно на меня смотрите, — сказал маньяк, заметив мою расстроенную физиономию. — Это у вас последствия обморока. Вам надо выпить…
— Я не пью!
— Я хотел сказать, выпить валерьянки, корвалола. У вас есть корвалол? Я понимаю, что здесь задержался. Но оставить вас одну, в пустой квартире, в таком состоянии…
Вот ирония судьбы! Вчера Наташка дурачила Чепырина и врала на эту тему, а сегодня я действительно одна в квартире, в дурацком положении. Не дурацком — катастрофическом! И непонятно, что мне теперь делать.
— Вы очень нервная, — сочувственно изрек маньяк. Он сел на диван и вытер нечистым, слипшимся носовым платком мокрый лоб. — Кажется, вы меня боитесь. Если б я не чувствовал ответственности за вас, я давно бы убрался. Ведь у меня работа…
— Можете к ней возвращаться. Я совершенно здорова и спокойна. На мне даже халат высох!
— Вы гоните меня?
Голубые глаза маньяка озарились жалобным недоумением.
— Не гоню, но…
Может быть, действительно не стоит его раздражать? И тогда он не потащит меня в Первомайский парк, а просто посидит, отдохнет и уйдет?
— Я понимаю, мое присутствие вас тяготит, — сказал он. — О, как вы неправы! Если бы вы знали, какие тучи собрались над вашей головой! И вот, вот… разразится гроза!.. И как же вы пожалеете…
Он медленно стал подниматься с дивана, и — нет, не верю! все-таки это было случайное совпадение! — в эту минуту вдруг страшно потемнело. Небо померкло, и громадная белая молния извилисто, с треском стекла в землю прямо перед моими окнами. Мне показалось, что в ее ярком мертвом свете лицо маньяка сделалось очень несчастным. Он медленно, жалко улыбнулся. А ведь этого не могло быть, потому что ничего нельзя рассмотреть при свете молнии. Это в кино, где не молнии, а лампочки, бывают такие мелодраматические сцены. Настоящая молния живет слишком кратко, долю секунды, и видишь лишь ее ослепительный ствол, замечаешь странно переменившееся освещение вокруг, но только глаз берется что-то разглядывать в свете небывалой вспышки, как ее уже нет! Давно нет! А я отлично, в подробностях рассмотрела серьезное и несчастное лицо маньяка и эту медленную улыбку.