, они с сестрой два раза обошли комплекс высоток. В результате им пришлось спросить дорогу у проходившей мимо школьницы. Девочка показала направление на рынок, который оказался в противоположной стороне от того места, где они его искали. Там, где была телефонная будка, мимо которой он проходил каждый день, теперь стоял супермаркет. Не было уже и магазина вязания, где его жена брала уроки, чтобы связать свитер для дочери, когда та родилась.
– Вот он, наверное.
Рынок Собу, который в его памяти был расположен у широкой дороги, теперь затерялся среди новых дорог, и даже вывески практически не было видно.
– Он сказал, надо искать напротив входа на рынок Собу.
Сестра побежала вперёд в сторону рынка, потом повернулась к брату и осмотрела торговые точки.
– Вон там!
Посмотрев в сторону, куда показывала сестра, среди ресторанчиков и интернет-кафе он увидел вывеску «Аптека Собу». Когда они зашли в неё, на них посмотрел аптекарь лет пятидесяти пяти, в очках. «Это вы звонили по объявлению?» – спросила Чихон. Аптекарь снял очки.
– Да, но как же так получилось, что она потерялась?
Это был самый неприятный вопрос из тех, что они слышали после исчезновения матери. Они ведь приходили не для того, чтобы рассказать подробности, а в надежде найти, но каждый раз люди спрашивали: «Как же так могло случиться?» В этом вопросе были слышны любопытство и укор. Сначала они начинали подробно рассказывать – про Сеульский вокзал, про метро, но теперь они уже просто отвечали: «Так получилось», – и замолкали с угрюмым выражением лица. Так можно было уйти от ответа на этот вопрос.
– У неё болезнь Альцгеймера?
Сестра не ответила, а Хёнчхоль сказал, что нет.
– Но разве можно так искать? Сколько времени прошло с тех пор, как я вам позвонил? Как-то вы не спешите, смотрю.
Аптекарь сказал так, будто мать только что отсюда ушла и они могли бы застать её, если бы пришли пораньше.
– А когда вы её видели? Она точно была похожа на фотографию?
Когда сестра, протянув листовку, показала фотографию, аптекарь сказал, что видел её дней шесть назад. Он рассказал, что живёт в этом же здании на третьем этаже и, спустившись рано утром, чтобы открыть аптеку, рядом с мусорным баком у соседней столовой увидел спящую старушку. Он сказал, что она была в синих шлёпанцах и от долгой ходьбы на стопе над большим пальцем образовалась глубокая, почти до кости, выемка от лямки. Он сказал, что нагноившаяся рана не раз нарывала и что уже ничем нельзя было помочь.
– Я же фармацевт и не мог её просто так отпустить. Я подумал, что надо сначала дезинфицировать рану. Я открыл аптеку, взял дезинфицирующее средство и вату. Когда вернулся, она уже проснулась. Я для неё незнакомый человек, но, когда обрабатывал рану, она продолжала неподвижно сидеть. С такой раной обычный человек бы кричал от боли при обработке, и я удивился, что она никак не реагировала. Воспаление было давним, и гной не переставал течь. От раны шёл запах. Не знаю, сколько раз я смазал её ногу. Закончив дезинфекцию, я наложил мазь, пластырем заклеить было невозможно, поэтому я забинтовал ногу. Я подумал, что надо найти её родственников, вернулся в аптеку, чтобы позвонить в полицию. Но когда вышел обратно на улицу, чтобы спросить номер телефона родственников, увидел, как она роется в мусорном баке в поисках еды. Я сказал, что накормлю её, и попросил выбросить то, что она нашла в мусорке, но она не послушала, поэтому мне пришлось самому забрать. Сама она выбросить не согласилась, но, когда я отобрал, никак не отреагировала. Я предложил ей зайти в аптеку, но она так и осталась неподвижно стоять, как будто не понимала речи. Она плохо слышит?
Чихон ничего не ответила, а Хёнчхоль опять сказал, что нет.
– Я спрашивал, где она живёт, просил назвать кого-то из знакомых и сказать чей-нибудь номер телефона, чтобы я мог позвонить, но она никак не реагировала, а только моргала глазами… Я понял, что её нельзя оставлять одну, зашёл в аптеку, позвонил в полицию, но, когда вышел, её уже не было. Странное дело. Пока я звонил, времени прошло совсем немного, но она уже куда-то исчезла.
– Наша мама не была в синих шлёпанцах. Она была в бежевых босоножках. Вы уверены насчёт шлёпанцев?
– Да. Она была в голубой блузке, поверх которой был жакет не то белый, не то жёлтый – он стал таким грязным, что цвет не определишь. И юбка была вроде белая, только испачкалась и стала бежевой, не знаю, в общем, она была в плиссированной юбке. А икры были так искусаны комарами, что живого места не оставалось, все было в крови.
За исключением синих шлёпанцев описание одежды совпадало с тем, что было на матери, когда она пропала.
– Здесь наша мама в ханбоке. И причёска совершенно другая… Она выглядит совершенно не так, как в тот день, когда пропала. Здесь она вся при параде. Как вы могли узнать в той нищенке маму?
Внешний вид женщины, которую описывал аптекарь, был настолько ужасающим, что, похоже, сестра надеялась, что это была другая женщина.
– Я вижу, что это она. У неё глаза такие же были. Я в детстве пас коров, поэтому часто встречал такие глаза. Как бы ни выглядел человек, глаза остаются одинаковыми, как же тут не узнать?
Сестра бессильно опустилась на стул.
– А из полиции пришли?
– Я им сразу же перезвонил, сказал, что женщина исчезла и можно не приезжать.
Увидев, как Хёнчхоль, ссутулившись, медленно приближается, ожидавшая его сестра встала с деревянной скамейки на детской площадке. Было уже поздно, и детей на площадке не было, тут и там небольшими компаниями сидели лишь вышедшие на прогулку старики. Выйдя из аптеки, они с сестрой пошли в разные стороны, договорившись встретиться через два часа на детской площадке у нового жилого комплекса. Он пошёл обыскивать окрестности в стороне, где был его дом, а сейчас стояли новостройки, а сестра – в сторону рынка Собу, где ещё осталась небольшая часть старой улицы. После рассказа о том, как та женщина, возможно, его мать, доставала из мусорного бака еду, Хёнчхоль внимательно осматривал мусорные баки у каждого здания. Он также осматривал все контейнеры для раздельного сбора мусора у жилых домов. В какой-то момент он решил прикинуть, где же стоял дом, в котором он жил. Это был второй с конца дом в самом длинном в этом районе переулке, таком длинном, что поздно ночью по дороге домой приходилось постоянно оборачиваться.
Может быть, мать приходила сюда в поисках того дома?
Когда мать приехала на новоселье в этот дом, она вышла на Сеульском вокзале с мельхиоровым чайником размером с большой котёл, полным каши из красной сои. Поскольку тогда у него ещё не было машины, встретив мать и взяв у неё чайник с кашей, он даже разозлился – зачем она такую тяжесть тащила, но мать в ответ только улыбалась. Когда они только зашли в переулок, мать начала спрашивать: «Этот дом? Нет? Вон тот?» Когда он остановился перед своим домом и показал ей: «Вот этот», – мать расплылась в улыбке. Войдя внутрь и осторожно толкнув двери ворот, она стала похожа на маленькую девочку, отправившуюся в путешествие. «Ох, даже дворик есть. Вот хурма. А это что? Так это же виноград растёт!» Войдя в дом, мать сразу налила в плошку немного каши из чайника, стала ходить по углам и понемногу её отливать. «Это чтобы ничего плохого в дом не пришло», – говорила она. Его жена, для которой этот дом тоже был первым собственным домом, открыла дверь в одну из трёх комнат и взволнованным голосом сказала: «Это будет ваша комната. Теперь, когда будете приезжать в Сеул, сможете тут уютно устроиться». Мать заглянула в комнату. «Даже моя комната есть?» – ей будто было неловко.
Уже после полуночи, услышав шаги во дворе, он выглянул в окно. Мать бродила по двору. Она прикасалась то к воротам, то к винограднику, садилась на ступеньки перед входом. Поднимала голову и смотрела в ночное небо, потом шла к дереву хурмы, останавливаясь под ним. Он подумал, что так она всю ночь может проходить, поэтому открыл окно, выглянул и окликнул: «Идите уже спать». Мама спросила: «А ты почему не спишь?» – а потом позвала осторожно, будто впервые называла его имя: «Хёнчхоль, выйди сюда». Когда он вышел во двор, мать достала из кармана конверт и сунула ему в руку. «Теперь осталось только табличку на дверь повесить. Вот тебе денежка на неё». Держа в руках конверт с деньгами, он посмотрел на мать. Она потёрла пустые руки одну о другую.
– Прости свою мать. Ты купил дом, а я даже ничем не смогла тебе помочь.
Возвращаясь рано утром из туалета в свою комнату, он осторожно открыл дверь в комнату, где легла мама. Она крепко спала рядом с сестрой. Мать улыбалась, раскрыв рот, а руки сестры были свободно раскинуты в стороны.
После первой поездки в Сеул, когда мать ночевала в комнате дежурного районной администрации с двадцатилетним сыном, снова приезжая в столицу, у неё не было комнаты, где она могла бы удобно устроиться на ночь. Когда он или кто-нибудь из младших детей приходил ее встречать, у матери всегда была с собой огромная сумка, даже если она приезжала на заказном автобусе на свадьбу родственников. Не успевала ещё свадьба закончиться, а мать уже торопила детей быстрей ехать к ним. Она быстро снимала с себя нарядную одежду. Когда она открывала сумку, из неё буквально вываливались продукты, завёрнутые в газету, в пакеты, иногда в листья тыквы. Она доставала свободную рубашку и трикотажные штаны в мелкий цветочек, заткнутые куда-то на дно сумки, и переодевалась, на что у неё уходило меньше минуты. Выложив продукты из газет, мешков и листьев тыквы, мать отряхивала руки, снимала постельное бельё и стирала. Из пекинской капусты, которую она приносила вымоченной в рассоле и отжатой, она заготавливала кимчхи, щёткой с металлической щетиной отдраивала до блеска закоптившийся котёл для риса, снимала уже успевшие высохнуть пододеяльники, штопала их, мыла рис, варила суп из соевой пасты и накрывала на стол. На столе стояли тарелки, на каждой из которых горкой лежали привезённые закуски – тушёное мясо, жареные анчоусы, кимчхи из кунжутных листьев. Когда Хёнчхоль или остальные дети набирали в ложку рис, она каждому клала сверху кусочек тушёного мяса. Если они говорили, чтобы она сама поела, мать отвечала: «Я не хочу есть…» Убрав за ними со стола, она наливала воду в пластмассовый таз, который стоял под краном, и оставляла там купленный арбуз, после чего быстро переодевалась в свой единственный наряд, который надевала только на свадьбы, и просила: «Отвезите меня на вокзал». К тому времени был уже поздний вечер. Даже если её уговаривали остаться хотя бы на одну ночь, она отвечала: «Мне надо ехать. У меня завтра есть дела». Делами для матери были работа в поле или на рисовой плантации. С полем и плантацией ничего бы не случилось, если бы она осталась ночевать, но мать не соглашалась остаться и уезжала поздней ночью. Всё из-за того, что в съёмной квартире была лишь одна комната, причём настолько маленькая, что трое взрослых детей были вынуждены спать, свернувшись калачиком и не двигаясь, чтобы не ударить друг друга. Но мать всегда говорила, что уезжает потому, что у неё завтра есть дела и ей надо ехать.