– Кажется, спит.
Жена глубоко вдохнула.
– Не живи дольше, чем я.
– …
– Я уже приготовила погребальную одежду. Она там, в коробке на шкафу. Там и моя тоже. Если вдруг я умру первая, не суетись, а первым делом достань эту одежду. Я решила позволить себе немного роскоши. Купила из самой лучшей посконины. Продавец сказал, что сам выращивал коноплю и сам ткал. Она просто белоснежная, вот увидишь. Говорю же, очень красиво.
Не зная, слышишь ты её или нет, жена продолжала бормотать, будто произносила заклинание:
– Когда умерла моя двоюродная тётя, дядя очень сильно переживал. Перед смертью она взяла с него слово, что он ни в коем случае не будет покупать дорогую погребальную одежду. Она сказала, что погладила и подготовила ханбок, который надевала на свадьбу. Сказала, что и без того чувствует себя виноватой, что уходит, не успев даже дочь замуж выдать, поэтому не хочет, чтобы на неё тратили лишние деньги. Дядя говорил это, прижавшись ко мне лицом, и так рыдал, что у меня вся одежда промокла. Говорил, что из-за него ей приходилось в жизни так нелегко. Он ругал её, что она умерла сейчас, когда жизнь только наладилась, ещё и не разрешила даже купить ей дорогой погребальной одежды. Но я так не хочу. Я хочу уйти в хорошей одежде. Показать?
Ты не шевелился, и жена опять глубоко вздохнула.
– Я бы хотела, чтобы ты ушёл раньше меня. Так будет лучше. Говорят же, что мы знаем только, в какой последовательности пришли в этот мир, но никто не знает, в каком порядке мы его покинем. Но мы с тобой давай уйдём в том же порядке, что и пришли. Ты старше меня, так что пусть ты и уйдёшь на три года раньше. Если не устраивает, то хотя бы на три дня. Если я останусь одна в этом доме и уже пойму, что не могу жить одна, я смогу хоть к сыну переехать, буду чистить у них чеснок или полы мыть, а ты? За тебя всегда всё делали, что ты умеешь? И так ясно – ничего. Кому охота, чтобы старик, из которого даже слова не вытянешь, занял целую комнату, сидел там и только дурно пах? Мы для детей лишняя обуза, которая никому не нужна. В квартире, где живут старики, всегда пахнет, кому это нужно… Женщина всё-таки хоть как-то может о себе позаботиться, а мужчина, оставаясь один, становится таким жалким. Нет, так нельзя. Даже если хочешь подольше пожить, не живи дольше меня. Я тебя похороню, всё устрою и пойду за тобой… Всё это я должна сделать.
Ты подставил стул, встал на него и достал коробку со шкафа. Там же оказалась ещё одна. Судя по размеру, та, что стояла спереди, предназначалась тебе, вторая за ней – жене. Размер был больше, чем казалось, когда они лежали на шкафу. Ты поставил коробки на пол и открыл крышки. В коробке в ослепительно белых хлопковых чехлах стопкой лежала погребальная одежда из посконины. Жена говорила, что никогда раньше не видела такой красивой ткани и что пришлось проделать далёкий путь, чтобы купить её. Ты начал по порядку развязывать узлы чехлов. В стопке лежала ткань для постилки, потом для одеяла, потом для ног, потом для рук. «Говорила, что уйдёт, похоронив меня…» Моргая, ты задумчиво смотрел на мешочки для обёртывания ногтей на руках и на ногах для тебя и для жены.
«Дедушка!» – две девочки, войдя в калитку, весело подбежали к тебе. Это были дети Тхэсопа, который жил в доме рядом с канавой. Они вскоре отошли от тебя и начали осматривать дом изнутри. Похоже, они искали твою жену. У Тхэсопа, который, как он рассказывал, держал китайский ресторан в Тэчжоне, видимо, плохо пошли дела, и он оставил дочерей старой матери, которая даже себя одну еле могла прокормить, – и с тех пор не появлялся. Твоя жена, глядя на этих детей, каждый раз осуждающе щёлкала языком, мол, ладно, Тхэсоп так поступил, но жена его о чём думает? Жители деревни говорили, что жена Тхэсопа сошлась с шеф-поваром его ресторана и ушла из дома. Девочек кормила не их бабушка, а твоя жена. Однажды она увидела их голодными, привела домой и накормила завтраком, а на следующий день утром они уже сами пришли к ней, не успев даже протереть глаза после сна. После того, как она однажды положила на стол ещё две ложки и усадила их за общий стол, они стали приходить к каждому приёму пищи. Как-то они пришли, и, увидев, что обед ещё не готов, как ни в чём не бывало улеглись на полу комнаты и начали играть, а когда стол был накрыт, живо уселись обедать. Девочки ели так, что за ушами трещало. Если ты недоумевал, жена начинала их защищать, как будто это были её тайные внуки: «Это они от голода. Сейчас же уже не те времена, когда самим было сложно пропитаться… Дети приходят – и нам хорошо, хоть не так тихо в доме». С тех пор, как дети стали приходить поесть, жена начала выставлять на стол салат из только что выпаренных кабачков, в гриле под плитой с раннего утра запекала скумбрию. Фрукты или торт, которые привозили дети, жена тщательно хранила, чтобы не испортились, а когда около четырёх часов дети заходили в калитку и просовывали свои головы, она иногда звала их на полдник. После того, как она пару раз их позвала, они стали каждый день ждать ещё и полдника. Тогда и жена стала принимать это как должное. Уже тогда с ней начали случаться неприятности. Однажды её привёл домой Бёнсик из магазина бумаг, когда она, не успев сесть в автобус до посёлка, так и осталась сидеть на остановке. А однажды Окчхоль, который заметил её сидевшей на рисовой плантации за железной дорогой, хотя она ушла собирать молодую редьку на огороде. Она говорила, что не могла вспомнить, в какой автобус ей надо сесть, чтобы добраться до дома, не помнила, зачем пришла на плантацию, поэтому так и осталась сидеть. Но непонятно, как она в таком состоянии всегда помнила о том, что должна накормить детей. Интересно, как девочки питались всё это время? Пока ты был в Сеуле, ты даже не вспоминал о них.
– Дедушка, а где бабушка? – спросила старшая девочка после того, как они сходили к колодцу, к амбару, на задний двор, заглянули во все двери. Младшая подошла к тебе ещё ближе, ожидая ответа. Об этом ты и сам хотел спросить. Действительно, где же жена? На этом ли она свете? Ты велел детям подождать, зачерпнул риса из горшка, промыл и поставил в рисоварку. Дети не ждали, а ходили по дому и открывали двери в комнаты. Наверное, им казалось, что из какой-то комнаты должна выйти жена. Ты никогда не варил риса и не знал, сколько воды нужно наливать, поэтому какое-то время простоял в раздумье, потом добавил ещё полплошки воды и нажал на кнопку.
Сколько же минут тебе потребовалось в тот день, чтобы, стоя в вагоне метро, который отъехал от станции «Сеульский вокзал», осознать, что случилось? Сколько времени прошло, пока ты понял, что поезд тронулся, а жена не села в него? Ты был уверен, что жена вошла вслед за тобой. Когда поезд после остановки на станции «Намьён» снова начал движение, ты будто почувствовал какой-то удар в голову. Ты ещё не успел осознать причину этого удара, но подсознательно твой мозг уже захлестнуло отчаяние, что ты совершил роковую ошибку. В тот момент твоё сердце забилось так громко, что ты даже мог слышать его звук. Ты боялся обернуться назад. В момент, когда, оставив жену на станции «Сеульский вокзал», ты оказался в вагоне один и отъехал от станции, в момент, когда ты обернулся, толкнув стоящего рядом пассажира в плечо, ты осознал, какую ужасную ошибку ты совершил. Тебе потребовалось меньше минуты, чтобы осознать, что ты перечеркнул всю свою оставшуюся жизнь, наказал сам себя за извечную привычку быстро ходить все пятьдесят лет после женитьбы на семнадцатилетней девушке, в молодости – быстрее молодой жены, в старости – быстрее старой. Может быть, всего этого и не случилось бы, если бы ты обернулся, как только сел в поезд. Ты вспомнил, о чём жена многие годы постоянно просила тебя… Всегда, когда вы ходили куда-нибудь вместе, жене приходилось догонять тебя, отчего на её лбу выступал пот. Спеша за тобой, она недовольно ворчала: «Почему нельзя идти помедленнее», «Неужели нельзя идти вместе…», «Да куда ты спешишь-то?» Если после этого ты останавливался, она будто смущалась и говорила: «Я медленно иду, да?»
– Прости… Но что люди скажут? Люди подумают, живут в одном доме, но один идёт впереди, а второй вон насколько отстаёт – наверное, они так ненавидят друг друга, что даже не хотят идти рядом. Разве хорошо давать повод так думать? Я же не прошу взять меня за руку, так что хотя бы не беги так. Что будешь делать, если я потеряюсь?
Тебе показалось, что жена это говорила, предчувствуя, что всё так и случится. Встретив её в свои двадцать лет, на протяжении полувека семейной жизни ты чаще всего слышал от жены просьбу идти медленнее. Непонятно, почему ты никогда даже не пытался замедлить шаг, несмотря на то, что она всегда просила тебя об этом. Иногда ты уходил вперёд, а потом дожидался её, но никогда не шёл так, как хотела жена, рядом с ней, чтобы можно было разговаривать.
После того, как жена пропала, каждый раз при мысли о своей привычке быстро ходить у тебя разрывалось сердце.
Всю жизнь ты шёл впереди жены. Иногда, не оглядываясь назад, ты заходил за угол. Когда, отстав, жена звала тебя, ты упрекал её, что она так медленно ходит. С тех пор прошло уже пятьдесят лет. Хоть жена и ходила медленно, когда ты останавливался её подождать, она, раскрасневшаяся, подходила к тебе и, как всегда, улыбаясь, опять просила идти помедленнее. Ты думал, что так и проживёшь остаток жизни. Но, отстав всего на один или два шага на станции метро, она так и не смогла догнать тебя после того, как поезд отъехал от станции.
Глядя, как соседские дети жадно едят, хотя рис был полусырым, а из закусок была только кимчхи, ты вытянул ногу, на которой делали операцию. После операции колющая боль исчезла, но с тех пор ты уже не мог сидеть, подогнув левую ногу.
– Погреть ногу?
Тебе будто послышался голос жены. Не дожидаясь ответа, жена набирала в таз воду, ставила его на плиту, опускала в нагретую воду полотенце, выжимала его и клала тебе на колено. Глядя на эти грубые руки с пигментными пятнами, которые прижимали полотенце к колену, ты тоже в душе надеялся, что она проживёт дольше тебя хотя бы на день. Чтобы после смерти её руки закрыли в последний раз твои глаза, вымыли в присутствии детей твоё остывающее тело и надели погребальные одежды…