организм не может быть таким, как в молодости. Ты считал, что даже если что-то выходит из строя – это нормально. Что в таком возрасте люди уже становятся друзьями со своими болезнями. Ты думал, что жена просто вступила в такой период.
– Ты там?
Услышав голос сестры, ты быстро открыл глаза. Ты прекрасно знал, что в такую рань никто, кроме неё, не мог прийти к тебе, но встрепенулся, будто услышал голос жены.
– Я войду?
Видимо, к тому моменту она уже зашла в дом, потому что дверь открылась сразу после её слов. Она держала в руках поднос, на котором стояли накрытые белыми керамическими крышками плошка с рисом и блюдца с салатами. Поставив поднос у входа, сестра задумчиво посмотрела на тебя. Раньше вы жили здесь вместе, а последние сорок лет с тех пор, как построила себе дом через новую дорогу, она просыпалась на рассвете, выкуривала сигарету, причёсывалась, подкалывала волосы на спицу и направлялась к тебе. Обойдя двор твоего дома, залитый светом зари, она возвращалась обратно. Она неслышно прокрадывалась через передний, боковой и задний двор, делая круг, но жена сразу слышала звук её шагов. Этот звук будил её по утрам. «Хм, – жена поворачивалась на бок, – опять пришла», – бормотала она и вставала с постели. Обойдя дом, сестра сразу уходила. Она просто приходила проверить, не произошло ли чего-нибудь в твоём доме за прошедшую ночь. В детстве она потеряла сразу двоих старших братьев, потом с разницей в два дня умерли родители, а во время войны сестра чуть не потеряла тебя. Она не ушла жить в дом мужа, её муж сам переехал в вашу деревню, но погиб, когда в доме случился пожар, и этот случай стал для неё раной, пустившей глубокие корни в её душе, как старое засохшее дерево. Это дерево уже никто не в силах был выкорчевать.
– Что же ты даже постель не расстелил?
Оставшись бездетной молодой вдовой, она приобрела взгляд, полный решимости, переходящей в коварство, но теперь уголки глаз опустились вниз. Заглаженные назад и закреплённые спицей волосы стали седыми. Несмотря на то, что она была на восемь лет старше тебя, её осанка была прямее твоей. Сестра села перед тобой, достала сигарету и закурила.
– Разве ты не бросила курить?
Не ответив, сестра чиркнула зажигалкой с логотипом одного ресторана в посёлке и прикурила.
– Собаку я привязала у себя. Если хочешь, приходи забрать.
– Пусть пока немного побудет у тебя… Всё-таки мне надо будет снова поехать в Сеул.
– Зачем?
– …
– А зачем ты вообще приехал один? Надо было найти и возвращаться вместе.
– Мне почему-то казалось, что она тут меня ждёт.
– Ты думаешь, я бы тебе не позвонила сразу?
– …
– И как так могло случиться?.. Растяпа. Это чтобы не кто-то чужой, а родной муж потерял жену! Не стыдно тебе было одному возвращаться? Куда ты её дел, бедняжку?
Ты задумчиво посмотрел на седую сестру. Ты впервые слышал, чтобы она так говорила о твоей жене. Всегда, глядя на жену, она осуждающе цокала языком, будто постоянно была чем-то недовольна. Когда после двух лет совместной жизни жена не могла забеременеть, она постоянно наговаривала на неё, а когда жена родила Хёнчхоля, сказала: «Ну и что тут такого особенного?» В те времена, чтобы приготовить рис, каждый раз надо было обмолотить рисовые зёрна в ступе, но сестра, хоть и жила вместе с вами, ни разу не помогла жене. Но она помогала ей в родах.
– Я ведь хотела сказать ей что-то, пока ещё жива… Теперь некому говорить.
– Что сказать?
– Да много чего…
– Что жить спокойно не давала ей?
– Жить спокойно не давала? Мать Хёнчхоля так говорила про меня?
Даже не улыбнувшись, ты просто рассеянно посмотрел на сестру. Ну а разве не так? Все знали, что для жены твоя сестра была как свекровь. Все так считали, но сестра ужасно не любила, когда так говорили. Она утверждала, что, поскольку родители умерли, она была вынуждена стать такой. Может быть, это и правда.
Из лежавшей на полу комнаты пачки сестра достала ещё одну сигарету и сунула её в рот. Ты зажёг её. Похоже, исчезновение твоей жены заставило её опять закурить. Хотя на самом деле трудно было представить сестру без сигареты. Проснувшись утром, она первым делом искала сигареты и на протяжении всего дня перед тем, как за что-то взяться, обязательно закуривала. Закуривала она и когда надо было куда-то идти, и перед едой, и даже перед сном. Ты считал, что она курит слишком много, но никогда не призывал её бросить. Вернее, ты не смел ей об этом сказать. Даже после пожара, в котором сгорел её муж, ты увидел её сидящей и курящей, глядя на сгоревший дом. Она не плакала и не смеялась, а сидела и всё время курила. Ничего не ела, не спала, только курила. Уже через три месяца после того, как сгорел дом, руки сестры так пропахли сигаретами, что даже на расстоянии первое, что можно было почувствовать – это запах дыма.
– Да сколько мне уже осталось…
Так сестра стала поговаривать с тех пор, когда ей исполнилось пятьдесят.
– Всё, что я пережила в своей жизни… Мне казалось, что только ко мне судьба так жестока, было обидно… Что у меня есть? Ни детей, ничего… Когда погибли братья, я подумала, что лучше бы я вместо них умерла, а после смерти родителей я вообще чуть с ума не сошла. Но я не могла бросить тебя с Гюном. Казалось, что в мире мы одни только и остались… Потом ещё и с мужем пожить не успели, как такое случилось… Ты всегда для меня был не братом, а сыном и мужем…
Наверное, так и было.
Иначе она не смогла бы почти год – всю весну, лето и осень – ходить с блюдцем по насыпи вокруг рисовой плантации, собирая росу. Когда ты лежал в параличе с перекошенным ртом, она где-то услышала, что можно вылечиться, если каждый день выпивать по блюдцу утренней росы. Чтобы собрать блюдце росы до того, как встанет солнце, сестра просыпалась ещё до зари и ждала рассвета. Именно после того случая жена перестала жаловаться на сестру, стала обращаться к ней не как к невестке, а как к свекрови. Жена с брезгливым лицом говорила: «Я бы так не смогла».
– Перед смертью я хотела попросить прощения у твоей жены за три вещи.
– О чём ты?
– За Гюна… За то, что сорвалась на неё за срубленное абрикосовое дерево… За то, что не дала ей ещё лекарства, когда она мучилась с животом.
Гюн… Ты замолчал. Сестра встала.
– Вот еда, поешь, если проголодаешься. Будешь сейчас есть?
Сестра указала на поднос с керамическими крышками.
– Нет, пока не хочется, я только проснулся.
Ты тоже встал вслед за сестрой. Когда она обходила вокруг дома, ты пошёл за ней. Всё в доме, за которым жена уже не ухаживала, сильно запылилось. Проходя мимо площадки с горшками, сестра рукой смахнула пыль с крышек.
– Как ты думаешь, Гюн ушёл в лучший мир?
– Зачем ты об этом?
– Гюн, наверное, сейчас тоже ищет твою жену. Он вдруг стал мне сниться. Кем бы он стал, если бы остался жив?..
– Кем-кем, стал бы таким же стариком, как мы с тобой…
Когда семнадцатилетняя жена выходила замуж за тебя двадцатилетнего, Гюн заканчивал начальную школу. Он был заметно умнее своих сверстников. Он слушался старших, был вежлив со взрослыми, хорошо учился, у него были красивые крупные черты лица. Встречая его на улице, все удивлённо оборачивались: «Чей же он сын?» Когда после окончания начальной школы его не могли отдать учиться дальше, он начал упрашивать тебя, своего брата, и сестру. Кажется, его слова тебе слышатся и сейчас: «Брат, устрой меня в школу», «Сестра, устрой меня в школу». Он каждый день со слезами упрашивал, чтобы его отправили учиться дальше. Прошло несколько лет после окончания войны, но в местах, где она прошлась, оставалась беспросветная тьма. Как можно было жить в такой нищете? Иногда тебе кажется, что всё было будто во сне. Во время войны тебе прокололи шею бамбуковым копьём, но ты выжил. Оставшись старшим наследником в роду, ты был вынужден думать, как прокормить семью. Возможно, от такой сложной жизни ты и хотел уйти из дома. В то время было нелегко даже достать пропитание, не говоря уже о том, чтобы отдать брата в школу. Ты и сестра не слушали уговоров Гюна, поэтому он начал упрашивать твою жену:
– Хёнсу[3], я хочу ходить в школу. Пожалуйста, отправь меня в среднюю школу. Всю жизнь буду тебе обязан.
Жена сказала, что раз он так хочет, надо отдать его в школу, чего бы это ни стоило.
– Я тоже не учился в школе! А он-то хоть начальную закончил, – возразил ты.
Ты не ходил в школу из-за отца. Он был доктором традиционной медицины и после смерти двух других сыновей во время эпидемии чумы не отпускал тебя никуда, где собиралось много людей, даже в школу. Отец сажал тебя рядом и обучал китайским иероглифам.
– Давай отдадим его в школу, – уговаривала тебя жена.
– На какие деньги?
– Можно же продать участок.
Услышав эти слова, твоя сестра сказала: «Она спустит всё состояние!» – и выгнала жену из дома. Только через десять дней, когда ты был пьян, твои ноги повели тебя к дому родителей жены. Обогнув гору, ты дошёл до той хижины и остановился перед запечатанным окном комнаты на заднем дворе, который плотно зарос бамбуком. Ты пришёл туда не для того, чтобы забрать жену. Ты был пьян от вина, предложенного хозяевами после работы на поле, и опьянение привело тебя туда. Хоть не ты выгнал жену из дома, после случившегося ты не мог как ни в чём не бывало войти в дом родителей жены, поэтому остался стоять на заднем дворе. Из дома доносились голоса жены и престарелой тёщи. После каких-то слов жены тёща повысила голос: «Ну и не возвращайся в этот проклятый дом, забирай свои вещи и уходи от них навсегда». Но жена, всхлипывая, возражала своей матери: «Что бы ни случилось, я до смерти буду там жить. Это мой дом, почему я должна оттуда уходить?» Слушая, как жена, всхлипывая, спорит с тёщей, ты так и остался стоять, прислонившись к забору, пока бамбуковые заросли не начали окрашиваться утренними лучами. Когда жена вышла из дома, видимо, чтобы приготовить завтрак, ты схватил её за руку. Похоже, она всю ночь плакала, и её чёрные, большие, как у коровы, глаза опухли так, что остались одни только щёлочки. Даже когда она от удивления широко открыла глаза, они остались щёлочками. Сжав её руку, ты прямиком направился домой через заросли бамбука. Выйдя из бамбукового леса, ты отпустил её руку и пошёл впереди. Роса капала на брюки. Как всегда, отставая, жена догоняла и просила, тяжело дыша: «Иди помедленнее!»