Вот это да.
Я так и знала. Это же сцена из комедии! Дурдом настоящий! И ты можешь в такой ситуации улыбаться? Твой старший сын надел шапку и что-то говорит тебе. Что он говорит? Подожди… А, он хочет поехать на лыжный курорт. Ты сказала, что нельзя, потому что там другая обстановка и он не сможет сосредоточиться на школьных предметах, и что на этих каникулах он должен будет побольше заниматься с отцом, чтобы догнать школьную программу, иначе дальше будет ещё сложнее. Пока ты разговаривала со старшим сыном, малыш, который недавно научился ходить, нашёл под столом упавшие рисинки и потянул в рот. У тебя что, глаза на руках? Ты говоришь, глядя на старшего сына, а руки забирают рис у младшего. Он уже собрался расплакаться, но прижался к твоей ноге. Он начинает падать, ты на лету ловишь его за руку, продолжая уговаривать старшего, что нужно заниматься уроками. Непонятно, слушает он тебя или нет. Его глаза бегают туда-сюда, потом он начинает кричать: «Я хочу поехать! Не хочу сидеть дома!» Из комнаты выбегает дочь и кричит тебе: «Мама!» Она недовольна, что у неё растрепались волосы. Она говорит, что ей скоро на занятия, и просит переплести её. Теперь ты уже причёсываешь дочь, продолжая разговаривать с сыном.
Вот все трое сразу подбежали к тебе.
Дочка, ты слушаешь одновременно всех троих детей. Ты уже ловко управляешься с троими. Усадив дочку за обеденный стол, ты начинаешь причёсывать её, а когда сын говорит, что всё равно хочет на лыжный курорт, ты отчасти уступаешь, обещая, что поговоришь с его отцом. Тут младший падает, ты быстро кладёшь расчёску, поднимаешь малыша, утираешь ему нос, опять берёшь гребешок и расчёсываешь дочку.
В какой-то момент ты вдруг посмотрела в окно. Ты посмотрела на меня, сидевшую на дереве айвы. Мои глаза встретились с твоими. Ты пробормотала:
– Я впервые вижу эту птицу.
Все дети посмотрели в ту же сторону.
– Мама, наверное, это подруга той птицы, которая вчера лежала перед воротами.
– Нет… Та по-другому выглядела.
– Неправда, она такая же!
Вчера вы похоронили лежавшую у ворот птицу под этой айвой. Пока твой старший сын выкапывал яму, дочка сделала деревянный крест. А младший, которому всегда надо везде успеть, бегал рядом и кричал: «А! А!» Ты взяла птицу, сложила ей крылья и положила в ямку, которую выкопал сын. Дочка сказала: «Аминь!» После похорон птицы дочка позвонила отцу и залепетала, рассказывая, как всё было: «Я даже крестик сделала, папа!»
Крест упал от ветра.
Слушая голоса детей, ты подошла к окну, чтобы лучше рассмотреть меня. Все дети следом за тобой подошли к окну. Ну всё, хватит уже смотреть. Мне неловко перед вами, детки. Каждый раз, когда рождался кто-нибудь из вас, я думала прежде всего не о вас, а о вашей матери. Внучка, аккуратно причёсанная, моргая, смотрит на меня. Внученька, когда ты родилась, у твоей мамы пропало молоко. Когда она родила твоего старшего брата, уже через неделю её выписали из роддома, а когда родилась ты, у мамы были проблемы, и она месяц лежала в больнице. Я тогда ухаживала за ней. Как-то твоя вторая бабушка пришла навестить маму в роддоме. Ты плакала, и она велела твоей маме быстрее накормить тебя. Глядя, как твоя мама пытается накормить тебя, хотя молока у неё не было, я осуждающе смотрела на тебя, совсем ещё малютку. Я быстрее отправила вторую бабушку домой, отобрала тебя у мамы, взяла на руки и даже шлёпнула. Правду говорят, что, когда внук плачет, бабушка с папиной стороны говорит: «Покорми ребёнка», – а бабушка с маминой стороны: «Что же он плачет! Дал бы матери отдохнуть». То же самое было и со мной. Ты не могла знать об этом, но, как ни странно, ты всегда была больше привязана ко второй бабушке, чем ко мне. Когда я приходила, ты говорила: «Бабушка, здравствуйте», – а второй бабушке ты кричала: «Бабушка-а!» – и бежала в её объятия. Каждый раз в такие моменты мне было стыдно. Мне казалось, будто ты помнишь, как я тебя тогда шлёпала совсем ещё крошечную.
Ты такая красивая девочка выросла.
У тебя густые чёрные волосы. Если их заплести, коса будет толщиной в кулак, как и у твоей мамы в детстве. Я так ни разу и не заплела твоей маме косу. Она в детстве мечтала отрастить длинные волосы, но я всегда заставляла её стричься под каре. У меня не было времени расчёсывать её и заплетать косы. Похоже, своё желание отрастить длинные волосы и носить косы она воплотила в тебе. Твоя мама смотрит на меня и одновременно гладит тебя по голове. Взгляд её дрогнул. Ну вот, опять она вспоминает меня.
Дочка моя. Не знаю, сможешь ли ты услышать меня в этой ежедневной суете. Я здесь, чтобы попросить у тебя прощения.
Прости меня за то выражение лица, с которым я тебя встречала из Америки с тремя детьми. Мне навсегда вонзилось в память, как ты удивлённо позвала: «Мама!» – и пристально посмотрела на меня. Отчего же ты не говорила про младшего? Потому что вы не планировали заводить третьего? Или потому, что тебе неудобно было сказать, что у тебя будет третий ребёнок, в то время как твоя старшая сестра всё ещё не замужем? Ты жила на чужбине и никому не рассказывала, что опять беременна, в одиночку переносила токсикоз и только незадолго до родов объявила всем, что скоро родится ещё один ребёнок. Мало того, что я ничем не помогла тебе с третьим ребёнком, так я ещё и встретила тебя словами:
– Ну и что ты собираешься делать? С тремя-то!
Прости, дочка. Я виновата и перед тобой, и перед малышом. Это ведь твоя жизнь, да и с твоим упорством, конечно же, ты со всем справишься. Это я, не подумав, так сказала, будто забыла, какой ты человек. И прости меня за то выражение лица, с которым я, сама того не замечая, смотрела на тебя каждый раз после твоего возвращения из Америки. Тебе сложно было. Когда я иногда приходила к тебе, у тебя не было и минуты спокойной – столько хлопот с детьми. Тебе надо было убрать за ними одежду, накормить, всё время следить за младшим, чтобы он не упал. Старшие приходили из школы – надо было забрать у них портфели, тут же кто-то бежал в твои объятия с криком «Мама!»… Даже отправляясь на операцию с миомой матки, накануне ты весь день готовила еду. Когда я приехала к тебе, чтобы присмотреть за детьми, и открыла холодильник, ты не представляешь, как мне стало грустно. В холодильнике аккуратно была сложена еда для детей на четыре дня вперёд. Когда ты поясняла мне: «Мама! Завтра давай всё, что на верхней полке, послезавтра – что на второй…» – я тоскливо опустила глаза. Ты всегда была такой. Ты считала, что везде должна управляться сама. И именно зная всё это, я упрекнула тебя, мол, что ты собираешься делать, родив третьего. Когда ты в тот вечер пошла в душ, я подняла и рассмотрела одежду, которую ты оставила в комнате. На потрёпанных манжетах твоей рубашки были пятна от сливового сока, в штанах с вытянутыми коленями швы разошлись, шлейки лифчика, который ты купила неизвестно когда, были все в катышках, на трусах, которые лежали скрученными, уже было не разобрать рисунок – то ли это цветок, то ли капелька, то ли медведь… Он уже превратился в какую-то непонятную полоску. В отличие от старшей сестры ты ведь всегда была такой аккуратной. Если на белых кроссовках появлялось маленькое пятнышко, ты сразу их чистила. Иногда я думаю, стоило тебе столько учиться, чтобы так жить? Любимая моя дочка. Сейчас вспоминаю, как в детстве, в отличие от твоей сестры, ты очень любила маленьких детей. Если ты держала в руке что-то вкусненькое, а кто-то из соседских малышей хотел это съесть, ты отдавала, не задумываясь. Даже когда ты была совсем маленькой, если видела плачущего ребёнка, ты подходила, вытирала ему слёзы и обнимала. Я просто ненадолго забыла, что ты такая. Просто мне было обидно смотреть на тебя, как ты, уже не надеясь снова выйти на работу, всегда ходишь с хвостиком на голове и в старой одежде, вся в заботах о детях. Помнишь, как мы встретились взглядами, когда ты мыла пол, и я сказала: «Вот так ты живёшь, да?» Прости меня за эти слова. Хотя мне показалось, что ты так и не поняла тогда, что я имела в виду. Я не приходила к тебе. Я просто не могла видеть, как с твоим-то образованием и способностями, которым можно только позавидовать, ты махнула на себя рукой. Добрая моя дочка! Ты всегда была человеком, который не бежит от сложностей, а принимает их и идёт вперед, поэтому иногда мне до злости становилось обидно, что ты так живёшь.
Дочка,
Запомни, ты всегда была радостью для матери. Ты ведь мой четвёртый ребёнок. Я никому не рассказывала, но на самом деле ты – мой пятый ребёнок. Был ещё один перед тобой, но он не выжил. Твоя тётя принимала эти роды, она сказала, что родился мальчик, но он не плакал. Он даже не открыл глаз. Родился мёртвым. Тётя сказала, что наймёт людей, чтобы похоронить ребёнка, но я отказалась. Твоего отца тогда опять не было дома. Я четыре дня лежала в комнате с мёртвым ребёнком. Была зима. По ночам на бумажных дверях были видны тени падающего снега. На пятый день я встала, положила мёртвого ребёнка в горшок, отнесла его в горы и там похоронила. Яму в промёрзшей земле рыл не твой отец, а другой человек. Так что у тебя могло бы быть три старших брата. После того случая я рожала тебя одна, без помощи тёти. Спросишь, что произошло? Нет… ничего. Мы не поссорились. Наоборот, тётя даже обиделась, когда я сказала, что буду сама рожать. Я только сейчас об этом говорю, но тогда страх родить мёртвого ребёнка был больше, чем страх рожать одной. Я хотела рожать без лишних глаз. Думала, что если опять родится мёртвый ребёнок, то не буду просить того человека, похороню в одиночку, а потом и сама не вернусь. Когда начались схватки, я ничего не сказала твоей тёте, сама нагрела воды, занесла в комнату и посадила тогда ещё маленькую твою старшую сестру у изголовья. Мне было так страшно, что что-то случится с ребёнком, что я даже не кричала. Но на свет появилась ты. Ты была тёплой и шевелилась. Не успев обтереть, я легонько шлёпнула тебя, и ты закричала. Глядя на тебя, заулыбалась и твоя старшая сестра. «Лялечка». Она потёрла ладонью твою мягкую щёчку. Опьянённая тем, что ты жива, я даже не чувствовала боли. Только потом увидела, что весь мой язык был в крови. Так ты родилась. Ты стала моим утешением, когда мне было очень страшно.