А, вот ты где, я тебя вижу.
Когда искала тебя в Комсо, я обнаружила, что дом уже давно стоит пустой. Ворота, повёрнутые к морю, сломаны, а в двери торчит ключ. Если ты запер дверь в комнату, почему же оставил открытой дверь в кухню? Она совсем покосилась, всё время раскачиваемая ветром.
Но почему ты в больнице? Почему врач не лечит тебя, а только задаёт какие-то глупые вопросы. Он всё время спрашивает твоё имя. Почему? И почему ты не называешь своего имени? Почему ты не ответишь ему: «Ли Ынгю», – а всё время молчишь и заставляешь столько раз переспрашивать? А что делает доктор? Теперь он взял макет корабля, с которым играют дети, и спрашивает: «Вы знаете, что это такое?» Что значит «что это такое»? Это же корабль! Он что, шутит, что ли? Но ещё страннее ведёшь себя ты. Почему ты не отвечаешь? Что, и вправду не можешь сказать? Ты что – забыл своё имя? Ты правда не знаешь, что это макет корабля?
Врач опять спрашивает.
– Возраст?
– Сто лет!
– Перестаньте, лучше скажите свой возраст!
– Двести лет!
Что на тебя нашло! Ты говоришь, что тебе двести лет? Ты на пять лет младше меня, так сколько это получается… Врач опять спрашивает твоё имя.
– Син Гу!
– Подумайте хорошо!
– Пэк Ильсоп!
Син Гу? Пэк Ильсоп? Это ты о моих любимых актёрах Син Гу и Пэк Ильсопе?
– Подумайте хорошо и ответьте.
Ты начал всхлипывать. Что случилось? Почему ты тут, почему ты должен слушать эти глупые вопросы? Ты же не ребёнок, почему не можешь ответить, а всхлипываешь? Я впервые вижу твои слёзы. Плакала всегда я. Ты часто видел меня плачущей, а теперь я впервые вижу, что плачешь ты.
– Итак, ещё раз скажите своё имя!
– …
– Скажите хотя бы раз!
– Пак Сонё!
Это же не твоё имя, а моё. Я вспомнила, как ты впервые спросил моё имя. Ты для меня как старое шоссе, которое проходит через всю мою жизнь… Как галька на каменном поле, как песчинка в земле, как пылинка в горе пыли, как паук в паутине… Это были мои молодые годы. Пока я жила, я ни разу не задумывалась, что это и была моя молодость. Но вспоминая нашу первую встречу, я представляю моё лицо в молодости. Я с мельхиоровой коробкой, полной муки, на голове возвращаюсь с мельницы домой по новому шоссе. Это была та коробка, которую мне купил брат мужа Гюн. Мои молодые ноги торопятся – вернувшись домой, надо замесить тесто из муки, налепить клёцки на ужин для всей семьи. Мельница была за мостом, за четыре-пять ли. Я несла на голове коробку, полную муки, лоб покрылся потом. Проезжая по новому шоссе на грузовом велосипеде, ты остановился впереди и позвал меня:
– Девушка!
Я продолжала идти, глядя вперёд. Кофта, не заправленная в трикотажные штаны, постоянно распахивалась.
– Давайте мне вашу коробку. Я подвезу её на велосипеде.
– Как можно отдать коробку первому встречному?
Сказав это, я тем не менее замедлила шаг. Коробка ведь была такой тяжёлой, что чуть не раздавила мне голову. Хотя я и подстелила под коробкой скрученное полотенце, мне казалось, что лоб и нос будто просели от тяжести.
– У меня же всё равно пустой велосипед. Где вы живёте?
– В деревне за мостом…
– Давайте мне вашу коробку и идите налегке. Я оставлю её у магазина в начале деревни. Я же пустой еду, а вам так тяжело нести. Давайте мне коробку, идти быстрее сможете, быстрей вернётесь домой.
Держа в зубах конец полотенца, я смотрела, как ты слез с велосипеда. В отличие от моего мужа, у тебя была самая обычная внешность. Твоё длинное, как у лошади, лицо, бледное и гладкое, как у человека, которому в жизни пришлось несладко, с опущенными вниз уголками глаз нельзя было назвать красивым. Твои густые брови были расположены в одну линию, это располагало. Твой рот тоже был правильной формы, тоже говорил о надёжности. Смотревшие прямо глаза казались какими-то знакомыми. Не решаясь отдать тебе коробку, я стояла и рассматривала твоё лицо, а ты собрался сесть обратно на велосипед.
– Я ничего другого не имел в виду. Просто мне показалось, что вам тяжело, и я хотел облегчить путь. Но, как говорится, и губернатором не станешь, если сам того не захочешь.
Ты опять поставил ноги на крепкие с виду педали велосипеда. Только тогда я быстро назвала свой адрес и сказала: «Спасибо». Я остановилась, сняла с головы коробку и отдала тебе. Потом я задумчиво наблюдала, как ты взял толстую резиновую верёвку с багажника велосипеда, поставил коробку и привязал её, чтобы не болталась.
– Найдёте её у магазина!
Ты ехал передо мной по пыльному шоссе и вёз еду для моих детей. Я сняла с головы полотенце, стряхнула пыль, осевшую на штанах, и провожала взглядом тебя и твой велосипед, исчезающий впереди. Время от времени я протирала глаза, когда пыль закрывала мне вид. Когда голова освободилась от груза, я будто вновь ожила. Я шла по шоссе, слегка потряхивая руками. Приятный ветер задувал под одежду. Я уже и не помнила, когда в последний раз шла куда-то и не несла ничего ни в руках, ни на голове, ни на спине. Я шла, смотрела на вечерних птиц, напевала песни, которые мы пели с мамой в детстве, и так дошла до магазина. Ещё издалека я начала искать взглядом коробку. Подойдя поближе, я посмотрела в сторону двери, где она должна была стоять, но её там не было. Сразу застучало сердце. Я ускорила шаг. Я боялась спрашивать у хозяйки, не оставлял ли тут кто-нибудь коробку. Если бы оставил, я бы уже заметила, но её нигде не было видно. Хозяйка магазина наблюдала, как я бежала с полотенцем в руках, и, наверное, удивлялась: «Что случилось?» Только тогда я поняла, что ты украл у моих детей ужин, и у меня хлынули слёзы. Как я могла отдать человеку, которого видела впервые, не что-нибудь, а еду для детей? Кто меня дёрнул? Почему я так поступила? Я до сих пор отчётливо помню то чувство, когда страх, мелькнувший на секунду при виде отдаляющегося велосипеда, обернулся реальностью. Я не могла вернуться домой с пустыми руками. Я должна была найти ту злосчастную коробку. Мне отчётливо вспомнился звук ковша, чиркнувшего по дну опустевшего горшка из-под риса в кладовой утром того дня. Той коробки муки хватило бы по меньшей мере на десять дней. Когда я начинала думать об этом, я тем более не могла махнуть на неё рукой. Я отправилась искать тебя и велосипед, который проехал мимо магазина. Останавливая каждого встречного, я шла и шла вперёд. Вскоре я вычислила, кто ты. Оказалось, ты был достаточно беспечным – твой дом был недалеко. Когда я узнала, что ты живёшь в двух километрах отсюда, в деревне, где все дома с черепичными крышами, деревне перед самым въездом в посёлок, в одиноко стоящем доме, я понеслась, как бегунья. Мне надо было встретить тебя до того, как ты успеешь съесть мою муку, чтобы я смогла забрать её обратно. Обнаружив твой велосипед около старого дома на холме в самом начале деревни, между рисовыми плантациями, я с криком вбежала в твой дом. Тогда я увидела всё – сидящую на ветхом полу твою старую мать с мрачными глазами, трёхлетнего ребёнка, сосущего палец, и жену в тяжёлых родах. Я пришла забрать коробку с мукой, но, увидев всё это, сняла со стены в тёмной тесной кухне котёл, налила туда воды и нагрела. Я отстранила тебя, когда ты, не зная, что делать, только топтался вокруг роженицы, взяла женщину, которую видела впервые, за руку и сказала: «Тужьтесь, тужьтесь». Не знаю, сколько времени прошло, но вскоре раздался плач ребёнка. В том доме роженице есть было нечего. Твоя старая мать была слепа. Сейчас она уже, наверное, отошла в мир иной. Приняв ребёнка, я зачерпнула муки из коробки, замесила тесто, сварила суп с клёцками и отнесла в комнату роженицы… Потом опять поставила коробку на голову и пошла домой. Это случилось уже не один десяток лет назад. Может, это тот самый сын, который родился тогда? Он протирает твои руки. Переворачивает тебя на живот и протирает спину. Да, много времени прошло. Твоя гладкая когда-то шея сейчас вся в морщинах. Густые брови стали редкими, а бывший когда-то правильной формы рот сейчас совсем не узнать. Теперь твой сын вместо доктора спрашивает тебя: «Отец! Назови своё имя! Ты же знаешь, как тебя зовут?»
– Пак Сонё.
Да что ты, это же моё имя.
– А кто такая Пак Сонё, папа?
Меня это тоже интересует. Кто я для тебя? Каким человеком была я для тебя?
Мысли о вашей семье мне не давали покоя, поэтому через семь-восемь дней я решила ещё раз сходить к вам домой, взяв водорослей, чтобы сварить суп для роженицы. Но её уже не было, остался только новорожденный ребёнок. Ты сказал, что твоя жена после родов три дня лежала с высокой температурой, после чего умерла. Что у неё было сильное истощение, и организм не смог пережить роды. В тот день твоя слепая мать с мутными глазами так же сидела во дворе ветхого дома, то ли понимая, то ли не понимая, что происходит вокруг. Сидела рядом с трёхлетним ребёнком. Может быть сын, который сейчас у твоей постели, это не родившийся тогда ребёнок, а тот трёхлетний.
Я не знаю, кем я была для тебя, но ты стал моим другом на всю жизнь. Я и подумать не могла, что человек, который украл мою коробку с мукой и заставил так волноваться, станет мне другом. Наши дети не поймут нас. Они скорее поймут смерть сотен тысяч человек на войне, чем наши отношения. Хоть я и узнала, что роженицы уже нет в живых, я не могла уйти просто так и размочила полоску водорослей в воде. Я опять замесила тесто из муки, которую специально отложила из коробки накануне, сварила суп с водорослями и клёцками, налила всем по тарелке и хотела уже уходить, но решила покормить новорождённого. Тогда у меня не хватало молока даже для своей дочери. Ты носил ребёнка в деревню кормить у других женщин. Жизнь бывает очень хрупкой, но иногда она стоит за себя до конца. Старшая дочка рассказывала мне, что, когда трактор пропалывает сорняки, они даже в тот момент рассыпают свои семена на колёса, чтобы размножаться. Твой ребёнок сосал молоко со страшной силой. Так сильно сосал, что мне казалось, он засосёт всю меня, поэтому даже пришлось пошлёпать его ладонью по красной попке. Но он всё равно не отпускал, и пришлось оторвать его насильно. Ребёнок, потерявший мать сразу после рождения, жадно сосал молоко и не хотел отпускать. Когда, положив ребёнка, я хотела уйти, ты спросил, как меня зовут. Ты был первым, кто после моего замужества спросил моё имя.