Эпилог. Розовые чётки
Шёл девятый месяц с тех пор, как исчезла мама.
Ты сейчас в Италии. Сидя на мраморных ступеньках на площади Святого Петра, ты смотришь на Ватиканский обелиск, который, как сказал гид, привезли в Рим из Египта. «Пожалуйста, пройдите сюда», – крикнул гид, на лбу которого выступили капельки пота. Он предлагал всем перейти в тень к подножию лестницы и встать рядом с большой мраморной шишкой. «Внутри храмов и музеев громко разговаривать запрещено, поэтому хочу заранее рассказать вам о важных моментах. Сейчас я раздам вам наушники, наденьте их, пожалуйста». Ты взяла наушники, но не надела их. «Если вы меня не слышите через наушники, значит, вы стоите слишком далеко. Тут слишком много людей, я не могу уследить за каждым. Поэтому старайтесь сами быть на таком расстоянии, чтобы слышать меня и не пропустить важную информацию». Повесив наушники на шею, ты решила пойти умыться. Ты внезапно встала и как ни в чём не бывало пошла в сторону уборной, остальные туристы из группы удивлённо провожали тебя взглядом. Помыв руки, ты открыла сумочку, чтобы достать носовой платок и вытереть руки, и вдруг заметила на дне смятое письмо младшей сестры. Это письмо ты достала из почтового ящика за три дня до отъезда из Сеула. Держа в одной руке чемодан с колёсиками, ты увидела в графе «отправитель» имя сестры. Ты впервые за всё время получила от неё письмо. Причём это была не электронная почта, а письмо, написанное от руки. Ты задумалась, вскрывать его или нет, после чего положила в сумочку нераспечатанным. Тебе показалось, что если прочтёшь письмо, то, возможно, уже не сможешь сесть в самолёт и улететь в Рим вместе с молодым человеком. Вернувшись обратно к группе, ты села рядом. Но ты не вставила в уши наушники, а достала письмо сестры, немного подержала его в руках, после чего вскрыла.
«Сестра.
Когда, вернувшись из Америки, мы поехали к маме, она дала нам молодой саженец хурмы, он был высотой ниже колена. Мы тогда поехали к ней, чтобы забрать свои вещи. Приезжаем – мама лежит в кладовой рядом с амбаром, где мы как раз оставляли свою газовую плиту, холодильник и кухонный стол. Она лежала без сознания, раскинув в стороны руки. Коты, которых она всегда кормила, сидели рядом. Когда я подбежала к маме и начала трясти её за плечо, она, видимо, пришла в себя, с трудом открыла глаза и, улыбнувшись, посмотрела на меня. Она сказала: «Вот и младшая дочка приехала!» Мама сказала, что всё в порядке. Сейчас я понимаю, что она лежала без сознания, но тогда она категорически это отрицала. Она говорила, что пришла в кладовую, чтобы покормить котов. Все мои вещи, которые я ей оставляла, лежали у неё нетронутыми. Всё, даже резиновые перчатки, которые я отдавала ей, чтобы она пользовалась. Она сказала, что во время поминальной церемонии ей как-то понадобилась моя переносная газовая плитка, и она раздумывала, достать её или нет, но решила не трогать. Я спросила: «Почему?», она сказала: «Я хотела отдать тебе всё в том же виде, как ты оставляла».
Когда мы погрузили все вещи в грузовик, мама, почему-то с каким-то виноватым видом, принесла с площадки с горшками саженец хурмы и протянула его мне. Корни с землёй были обмотаны плёнкой. Она специально где-то достала его для меня после того, как побывала во дворе нашего нового дома. Саженец был таким маленьким, что, казалось, невозможно дождаться, пока он начнёт плодоносить. Если честно, не было желания его забирать. Дом всё равно не наш, да, дворик есть, но за деревом же надо ухаживать, а мне, честно говоря, было лень. Но мама, будто прочитав мои мысли, сказала:
– Хурма быстро начнёт плодоносить. Вон, даже семьдесят лет быстро пролетают, как оказалось.
Но мне всё равно не хотелось забирать саженец, тогда мама сказала:
– Я хочу, чтобы вы собирали хурму и вспоминали меня, когда меня уже не будет.
Слова «когда меня не будет…» постоянно были у неё на устах. С давних пор это было её оружием. Единственным оружием матери против детей, на которых она не могла найти управы… Помнишь, когда ей что-то не нравилось, она всегда говорила: «Будешь делать это только после моей смерти». Погрузив в машину молодой саженец хурмы, я привезла его домой и вкопала в землю, как научила мама, на глубину, как она показала. Когда в следующий раз мама приехала в Сеул, она посмотрела и сказала, что я посадила деревце слишком близко к забору и что весной надо будет пересадить его на другое место. Когда пришла весна, она спросила, пересадила ли я дерево. Я ответила: «Да», хотя сама даже не вспомнила об этом. Приехав к нам осенью, она отругала меня, что, мол, я ленивая, и просила весной обязательно пересадить его и показала куда. На том месте, куда указала мама, можно было бы посадить большое дерево, но позже, когда, накопив денег, мы бы выкупили этот дом. У меня совершенно не было желания пересаживать туда это молодое деревце высотой мне до пояса, на котором было всего несколько веток, но я опять ответила: «Хорошо». Прошлой весной она раз в два дня звонила мне: «Пересадила?» Я каждый раз отвечала: «Когда потеплеет». Сестра!.. Я только вчера, взяв младшего с собой, съездила на такси в Соорын и купила куриный помёт. Я выкопала яму в том месте, куда показывала мама, и пересадила дерево. Посадив мамин саженец слишком близко к забору и забыв пересадить его, я не чувствовала вины, но, когда выкапывала дерево, я очень удивилась. Когда я только привезла этот саженец, корни были такие хиленькие, и я сомневалась, что дерево сможет нормально укрепиться, а когда начала пересаживать, оказалось, что корни ушли глубоко в землю и густо переплелись. Было так удивительно обнаружить такую жизненную силу в этом деревце, которое изо всех сил старалось прижиться в скудной земле. Может, мама специально дала мне этот молодой саженец, чтобы я могла наблюдать, как дерево разрастается, как укрепляется ствол. Может, она хотела, чтобы я наглядно видела: хочешь увидеть плоды – приложи усилия. А может, у неё просто не было денег, чтобы купить большое дерево. Впервые дерево мне показалось каким-то родным. Я перестала сомневаться, что оно на самом деле может начать плодоносить. Я вспомнила, как мама хотела, чтобы мы собирали хурму, когда её уже не будет рядом. Помнишь, в прошлый раз ты просила рассказать о маме то, что знаю только я. Я ответила, что не знаю о маме ничего такого. Ничего, кроме того, что она исчезла. И сейчас это по-прежнему так. Больше всего мне непонятно, откуда у неё брались силы. Подумай, в жизни она делала то, с чем обычный человек никогда бы в одиночку не справился. Нет. Она делала даже то, что, казалось бы, ей не под силу. Всё это будто опустошало её саму. И довело до такого состояния, когда она не смогла сама найти дома ни одного из детей. Я не узнаю себя: почему я не пошла искать её, почему ссылалась на детей, на то, что их надо кормить, собирать и отправлять в школу. Ты сказала, что я особенная, не такая, как современные матери. Не могу сказать, что это не так, но пойми, я никогда не стану такой, как мама. Уже сейчас я часто стала задумываться: была ли я для неё хорошей дочерью? Могу ли я сделать для своих детей то, что она делала для меня? Но я знаю одно: я не могу быть такой, как она. Мне иногда лень даже кормить детей. Иногда я чувствую такой груз, как будто они – камень на шее. Иногда смотрю на своих детей, и мне не верится, что это я их родила, я люблю их, но не могу отдать детям всю свою жизнь, как это делала мама. Иногда я готова отдать им часть себя, но всё равно я не могу так, как мама. Жду не дождусь, чтобы младший быстрее подрос. Мне часто кажется, что из-за детей моя жизнь остановилась. Когда младший подрастёт ещё немного, я или отдам его в детский сад, или найму няню и буду заниматься своим делом. Обязательно. Потому что у меня тоже есть своя жизнь. Каждый раз, думая об этом, я начинала понимать, как плохо на самом деле знаю маму. Конечно, можно сказать, что у мамы просто была такая жизнь, что она всё равно ни о чём, кроме нас, не могла думать, но мы-то почему воспринимали её так, будто она родилась сразу мамой? Сейчас, когда я сама мама, у меня столько планов и надежд на будущее, я помню всё своё детство, юность и молодость до замужества. Но почему мы всегда относились к маме так, будто она с самого начала родилась нашей мамой? У неё не было возможности делать то, о чём она мечтала, ей выпала такая доля, что нужно было в одиночку противостоять бедности, безысходности, бороться и побеждать, она делала всё, что могла, вкладывая все свои силы и душу. Так почему я никогда даже не задумывалась, о чём же мечтала мама?
Сестра…
Мне так и хотелось спрятаться с головой в эту яму, которую я вырыла, чтобы пересадить хурму. Я не могу жить, как мама, но можно ли думать, что ей хотелось так жить? Почему я об этом ни разу не думала, пока она была рядом? Если я, дочь, – и то не задумывалась, то можно представить, как ей было одиноко. Никто не знал, что у неё на душе, а она постоянно жертвовала собой. Откуда такая несправедливость?
Сестра. Будет ли у нас ещё хотя бы день, который мы могли бы провести с мамой? Будет ли у меня ещё возможность побыть рядом с ней, понять её, выслушать её мечты, затерявшиеся где-то на обложке книги прожитых лет? Пусть даже не день – если бы представилось хотя бы несколько часов, я бы сказала маме, что люблю её, люблю всё, что она сделала, люблю за то, что она всё преодолела, люблю её жизнь, о которой никто никогда не задумывался. Что уважаю её.
Сестра, пожалуйста, хотя бы ты не отчаивайся искать маму. Найди её».
Похоже, сестра не смогла написать ни прощальных слов, ни даты. На письме были круглые пятна – видимо, она плакала, когда писала письмо. Ты рассеянно посмотрела на желтоватые пятна, сложила письмо и сунула его обратно в сумку. Возможно, пока сестра писала, её младший сын, который подбирал что-то под столом и совал себе в рот, подошёл к ней, потянул сзади за одежду и пролепетал: «Мишка-мама…» – требуя продолжить песенку. Сестра, хоть и сидела с мрачным видом, тем не менее повернулась к ребёнку и допела ему: «…стройная!» Возможно, малыш, которому было невдомёк, что на душе у матери, улыбнулся открытым ртом. Малыш, который только недавно начал говорить, наверное, продолжил: «Мишка-папа…» – и ждал продолжения. Сестра, едва сдерживая слёзы, должна была ответить: «…толстый!» – поэтому, возможно, и не написала прощальных слов в письме. Может быть, пытаясь забраться к матери на колени, ребёнок упал на пол, ударившись лбом. Может быть, он расплакался так, что у него чуть не перехватило дыхание. Может быть, у сестры, когда она увидела проступающий на нежной детской коже синяк, хлынули слёзы, которые она всё это время пыталась сдерживать.