у комнаты, так что практически в любое время шкафчик можно было открыть. А поскольку в доме не было маленьких детей, а посторонние не имели, по всей вероятности, доступа в лабораторию, этот ключ не имел никакого значения. Яд мог взять отсюда сам Рудзинский. Впрочем, его мог взять оттуда любой, кто знал о его существовании.
Зентек закрыл глаза. Хотя у него еще не было никаких доказательств, кроме очень туманного предположения, он уже знал, что видит только поверхностное. Это была видимость… А какой была правда? Кто еще был актером, участвующим в этом драме?
В комнате наверху ждали разговора с ним две женщины: жена умершего и ее сестра. Они могли знать все, могли и ничего не знать…
Он потряс головой и распрямился. В комнате над ним кто–то медленно прошел с одного места на другое. Звук шагов был похож на удары маленьким молоточком. Дамские туфельки на шпильках.
— У меня здесь телеграмма, — вполголоса сказал он и полез в карман, где лежала сложенная бумага. — Наверное, надо будет начать с этого. Впрочем, посмотрим.
Он взглянул еще раз на череп в цилиндре и вышел, тихо закрыв за собой дверь.
Глава четвертая
Мария неподвижно сидела на тахте. Она уже не плакала. В доме слышались шаги, какие–то люди открывали и закрывали двери, разговаривали приглушенными голосами, передвигали вещи. В голове она чувствовала совершенную пустоту. Ей казалось, что с той минуты, когда она вместе с Анной перешагнула порог этого дома, прошли столетия.
Она выпустила из рук мокрый от слез платочек и посмотрела на часы. Подходило к двенадцати. Неполных два часа…
Анна стояла у окна и, отодвинув занавеску, смотрела на сад, заливаемый в эту минуту потоками дождя. Низкие тучи висели над городом, видневшимся на туманном горизонте. Она думала о дне, очень отдаленном от нынешнего. Так же шел дождь, и в доме была такая же атмосфера: чужие, тихо ступающие люди, охватившее всех ощущение трагедии, которая недавно произошла и заполнила собой все помещения. Это был день смерти матери. С этого дня они остались одни. Марыся, еще маленькая, и она, девятнадцатилетняя девушка, взявшая на себя огромную ответственность, хотя прекрасно понимала, что это превышает ее силы. Потом были трудные годы, настолько трудные, что она сама не знала, как удалось им пережить их относительно спокойно. А потом Марыся окончила школу, пошла учиться дальше, и в нее влюбился профессор. В день их свадьбы Анна была самым счастливым человеком на свете. «Интересно, — подумала она вдруг, — что тогда тоже шел дождь».
Когда в дверь постучали, они обе вздрогнули. Мария быстро подняла голову. Анна повернулась от окна и замерла, держа руку на занавеске.
— Прошу, — тихо сказала ее младшая сестра и машинально поправила волосы.
Мужчина, который вошел и бесшумно закрыл за собой дверь, скорей был похож на молодого ученого, чем на милиционера. В его чертах не было самоуверенности, которая в глазах Анны была неотьемлемой принадлежностью представителя власти. Он приятно улыбнулся и сказал вполголоса:
— Добрый день. Моя фамилия Зентек. я капитан милиции, прислан сюда из Главной комендатуры. Мне очень жаль, что приходится беспокоить вас в такой грустной ситуации, но… — он развел руками. — Я постараюсь отнять у вас как можно меньше времени. Кто из вас был женой умершего профессора Рудзинского?
— Умершего… — повторила Мария. — Умершего… — повторила она еще раз, как будто значение этого слова никак не могло дойти до нее. — Это я.
— А вы сестра этой пани, не правда ли? — Он коротко взглянул на Анну и одновременно чуть–чуть наклонил голову, как будто хотел извиниться за то, что вмешивается не в свое дело.
— Да, — Анна подтвердила это легким кивком головы и улыбнулась ему. — Может быть, вы хотите поговорить с моей сестрой наедине? Если нет, я предпочла бы остаться с ней.
— Речь идет только о некоторых мелких формальностях, необходимых для подписания окончательного протокола следствия. — Зентек извиняюще улыбнулся, как будто предупреждая то, о чем собирался сказать. — И если вы не имеете ничего против этого, я бы хотел поговорить с каждой из вас отдельно.
— Разумеется. — Анна направилась к двери. — Я буду ждать, пока ты меня не позовешь, — спокойно сказала она. — Я буду рядом, — она показала рукой на стену. Потом взялась за ручку двери и улыбнулась сестре. Поколебалась еще минуту, как будто хотела что–то сказать. Но не сказала ни слова и вышла. Марыся не заметила ее улыбки и минутного колебания. Она смотрела на Зентека.
— Пожалуйста, садитесь. — Неопределенным жестом она показала на стоящие у стены стулья.
— Благодарю вас.
Но тем не менее он не принял этого приглашения, а подошел к окну и не торопясь выглянул.
— Это ваша собственная вилла, не так ли?
Она молча кивнула головой.
— По–видимому, совсем новая?
— Строительство закончено в прошлом году.
Он вернулся, взял стул и перенес его от стены, поставив так, чтобы сидеть прямо напротив хозяйки дома.
— Прошу простить, что я буду говорить о таких болезненных вещах, но, к сожалению, я должен это сделать. Поэтому я хотел бы попросить вас как можно подробнее ответить…
Он повысил голос и посмотрел на нее. Она не пошевелилась Зентек посмотрел на ее бледное красивое лицо и подумал, что она должна очаровательно выглядеть в обычной обстановке. Да, но сейчас обстановка была необычная. Он кашлянул и слегка наклонился к ней.
— У вас было только два комплекта ключей от дома, правда?
Вопрос явно был неожиданным, потому что Мария Рудзинская вздрогнула, и на секунду ему показалось, что в глазах ее мелькнул испуг. А может быть, это ему только показалось, потому что она сразу же ответила:
— Да, только два.
— И вы уверены, что никогда не существовало никаких других ключей? Хотя бы от автоматического замка? У нас часто продают замки с тремя ключами, а потом один из них лежит где–нибудь в каком–нибудь ящике. Прошу вас вспомнить, не было ли у вас чего–либо в этом роде?
— Нет, — решительно потрясла она головой. — Были только два комплекта: один на кожаной тесемочке, другой — на металлическом кольце. — И, предупреждая его вопрос, добавила: — Мой муж так разделил их специально, потому что я очень рассеянна и несколько раз случалось так, что я забирала с собой оба комплекта в сумочке.
— Понимаю. А ваша прислуга, например, не могла иметь своего комплекта, чтобы иметь возможность, приходя утром, не будить никого из домашних? Ведь обычно так бывает, не правда ли?
— Нет, потому что она жила здесь, с нами. Впрочем, это были специальные замки. На нашей улице были несколько случаев краж, и поэтому муж недавно привез из–за границы специальный замок и ключи. Он хотел иметь уверенность, что никто чужой не сможет попасть в дом. А прислуга жила здесь, пока я ее не уволила.
— А когда вы ее уволили?
— Две недели назад и не успела еще обзавестись новой. Мой муж очень не любил чужих людей, и ему было очень тяжело привыкать. Но вы спрашивали не об этом. — Она смущенно улыбнулась.
— Ничего, это не имеет значения. Я спрашивал о ключах потому, что дом был заперт изнутри. Даже все окна были тщательно заперты. Ключи профессора мы нашли в боковом кармане его пиджака. а ваши ключи были с вами в Закопане. и с их помощью вы попали в дом. не правда ли?
— Да.
— Из этого следовало бы, что в минуту смерти ваш муж находился в доме совершенно один.
— Я… я ничего не знаю, простите… — Мария невольно вздрогнула. — Когда мы открыли дверь, в доме никого не было, только он…
— Да. — Зентек задумался. — Разумеется, можно принять во внимание возможный визит кого–то извне. Этот некто мог его отравить.
— Отравить? Романа?..
В ее голосе было столько недоверия, что капитан быстро сменил тему.
— Мы должны принять во внимание все, даже самые неправдоподобные возможности, — и, не делая паузы, спросил: — Ваш муж был рассеянным человеком? Ведь он был профессор, а говорят, что рассеянность профессоров вошла в поговорку.
— Рассеянным? Нет. — она протестующе покачала головой. — Наоборот. Он был очень собранный и пунктуальный. — По ее тону капитан почувствовал, что покойный профессор Рудзинский был в глазах своей жены человеком даже слишком деловым и пунктуальным. — Он никогда ничего не терял. Любил, чтобы все было всегда на своем месте.
— Понимаю, — Зентек кивнул головой. — Значит, вы исключаете возможность ошибки со стороны профессора?
— Ошибки? Какой ошибки?
— Профессор мог быть занят в лаборатории и, например, мог так задуматься, что сам по ошибке всыпал себе яд в чай, вместо сахара. В конце концов цианистый калий — это тоже белый порошок, правда, более мелкий.
— Нет, это невозможно. Я не могу этого себе представить.
— Ну он же мог перепутать чашку или всыпать в нее то, что было под рукой. Такие вещи иногда случаются, когда человек чем–то очень занят или захвачен какими–то важными мыслями, которые не дают возможности подумать о чем–то ином.
Он заметил, что при последних словах она серьезно на него посмотрела и тихо сказала:
— Муж никогда не брал яд в столовую. Никогда вообще не выносил его из лаборатории. Он не мог ошибиться.
— В таком случае, видимо, следует сделать вывод… — капитан замолчал, а потом продолжал безразличным голосом: — Если профессор был дома и не мог совершить ошибки, то, по всей вероятности. он всыпал яд в чашку, отдавая себе отчет в том, что он делает.
Она закрыла глаза. И когда снова открыла, он не заметил в них слез, которые надеялся увидеть. Глаза были совершенно сухими задумчивыми, и, хотя в этот момент она смотрела на Зентека, капитан знал, что она не видит его, потому что у нее перед глазами стоят картины и дела, о которых они еще не говорили.
— Я понимаю, — тихо сказала она.
— В таком случае вы также поймете, для чего я должен задать вам. еще один вопрос: не догадываетесь ли вы о причинах, по которым ваш муж принял это самое трудное для человека, последнее решение?