Внезапно пальцы женской руки слегка пошевелились, потом выпрямились, и рука исчезла.
Зажатая в угол изрешеченного пулями сиденья Малгожата подняла руку к волосам. Мелкие осколки стекла посыпались ей на колени и на книжку.
Как во сне, девушка осторожно прикоснулась пальцами к щеке, отдернула пальцы и увидела на них кровь.
— Не дай захватить себя врасплох, — тихо сказала она. — Удивительное дело… Что случилось?.. Не дай захватить себя врасплох…
Она пошевелилась и оперлась о дверку, которая сразу же открылась. Малгожата неуверенно посмотрела на высокую, колышущуюся от дождя траву. Она сделала движение, как будто хотела выйти из машины, но силы оставили ее, и она упала вперед, вытянув перед собой руки.
Она уселась на траве и снова поднесла руки к лицу.
— Что это? — тихо прошептала она и осмотрелась. Книжка «Не буду Золушкой», все еще открытая, была зажата у нее в руке.
— Очков тоже нет… — пробормотала Малгожата. — Что с ними случилось?
Она поднялась, опираясь о погнутое крыло автомобиля. Какое–то время она не могла сдвинуться с места, покачиваясь с закрытыми глазами, шепча что–то, чего не понимала и чего никогда впоследствии не могла припомнить.
Потом сделала два неуверенных шага и оказалась напротив переднего стекла, опираясь ладонями о помятый кузов автомобиля. Она подняла глаза.
Два мертвых неподвижных лица ответили ей безразличным остекленевшим взглядом.
Малгожата отпрянула назад и открыла рот, но не закричала.
— Он же стрелял… — сказала она совершенно беззвучно. — Стрелял в нас… — Она потрясла головой. — Они там сидят…
Она начала отходить назад, не в силах отвести взгляд от страшной картины, чувствуя на щеках мелкие влажные следы от капель дождя.
— Помогите… — прошептала она, оборачиваясь. Перед ней было пустое, исчезающее в лесу шоссе.
— Помогите… помогите… — Она все еще не понимала, что шепчет.
Девушка побежала, упала, поднялась снова и, не выпуская из рук книжки, продолжала двигаться дальше.
— Помогите!!! — Голос к ней вернулся неожиданно. На бегу она слышала свой крик, но не отдавала себе отчета в том, что кричит. Как будто это все было где–то далеко, может быть, даже в другом времени, в воспоминаниях, и кричал кто–то другой, взывая о помощи. Это был высокий испуганный голос, который не мог принадлежать ей, потому что она, Малгожата, никогда так не кричала, и не бежала через лес к шоссе, и не была одна с мертвыми людьми, которые сидели там, в машине, тихие, неподвижные, равнодушные ко всему.
Эхо от ее крика вернулось к ней и затихло. Дождь пошел еще сильнее, и когда она остановилась, чтобы перевести дух, он заслонил от нее лежащий в кювете автомобиль.
Глава третья
Человек взял пачку стозлотовых банкнот, простреленную почти посредине, и, держа ее в руке, отправился в ванную. Он остановился около раковины, разорвал банковскую упаковку и вынул из кармана зажигалку.
Зажигая одну банкноту за другой, он сжег всю пачку, внимательно следя за тем, чтобы ни один клочок сожженной бумаги не упал на пол. Закончив с этим, он открыл кран и подождал, пока вода не смоет последний клочок пепла. Вычистив раковину, он закрыл кран и вытер руки о штаны, потом вернулся в комнату.
По радио звучала тихая приятная мелодия, и человек улыбнулся сам себе, слушая ее. На столе рядом с разобранным автоматом лежали ровно уложенные пачки банкнот, освещенные светом низкой настольной лампы.
Мужчина осмотрелся, подошел к тахте и взял лежащую на ней пачку газет и еженедельник. Отодвинув стопки банкнот, он разложил одну из газет на столе, потом, уложив на ней несколько пачек пятисотзлотовых купюр, ловко завернул их и крепко стянул веревкой. Он произвел эти операции и со всеми остальными, кроме одной–единственной, пачками банкнот, потом подошел к стене и снял с нее большую картину в тяжелой позолоченной раме. Это была плохая копия «Спящей Венеры» Джорджоне.
Он поставил картину на пол и выпрямился. В стене был тайник, так хорошо замаскированный, что на первый взгляд был совершенно не заметен. Мужчина открыл его и спрятал туда пачки с банкнотами, потом, не закрывая его, вернулся к столу и, сунув в карман пиджака, висящего на стуле, единственную оставшуюся пачку денег, уселся за стол.
Разложив на столе красочный еженедельник, он начал медленно, старательно разбирать автомат, протирая каждую часть тряпкой, смоченной в бензине.
Вдруг пальцы его замерли. Радио перестало передавать музыку, и приятный женский голос объявил выпуск новостей.
По мере того, как из репродуктора до него доносились слова первого сообщения, на лице мужчины появилось выражение безграничного удивления, как будто он услышал о воскрешении умерших. Впрочем, оно так и было.
…Кассирша Малгожата Маковская даже не пошевелилась, когда убийца произвел вторую очередь из автомата по перевернувшейся машине. «Я была совершенно оглушена… — сказала нашему специальному корреспонденту мужественная девушка, — до сих пор мне кажется, что это был кошмарный сон!»
И в самом деле, редко когда действительность бывает так похожа на кошмарный сон. Все сиденья автомобиля изрешечены пулями, а два других пассажира банковской «варшавы» убиты на месте, буквально разорваны на части произведенными с близкого расстояния выстрелами из автомата… Тем временем Малгожата Маковская, рядом с которой пролетело в маленьком замкнутом пространстве более шестидесяти пуль, вышла из этой ситуации не просто живой, но лишь с маленькой царапиной на щеке.
Нападение на машину повятовского банка из Камоцка так напоминает другое нападение, которое имело место десять месяцев назад в Силезии, что можно предполагать, что в обоих случаях действует та же самая преступная рука.
Кассирша Маковская, единственный человек, который уцелел во время этого нападения (в предыдущем нападении все люди, находящиеся в машине, погибли), будет, вероятно, главным свидетелем в случае поимки убийцы и уже теперь сможет оказать большую помощь ведущим следствие…
Затем голос по радио приступил к рассказу о конференции по разоружению. Стоящий перед репродуктором человек, казалось, ничего этого не слышал. Он стоял, неподвижно уставившись в угол комнаты. Потом зашевелился, спокойно выключил радио и вернулся к столу. Быстро закончил разбирать автомат, завернул его части в промасленные тряпки и сунул в тайник вслед за пачками денег. Без всякого усилия он поднял картину и повесил ее на прежнее место. Затем, проверив взглядом, ровно ли она висит, начал ходить по комнате, тихо насвистывая. Наконец остановился и, как будто освободившись от всех сомнений, решительно подошел к столу, выдвинул ящик и вынул из него крупнокалиберный пистолет. Он сунул его за пояс и снова полез в ящик. На этот раз его рука вынырнула оттуда с пружинным ножом. Он нажал на пружину. Хорошо смазанное лезвие выскочило почти бесшумно. Широкое острие лоснилось синим блеском. Человек поднес нож к лицу и прикоснулся к лезвию кончиком языка. Явно довольный, он закрыл нож и снова открыл его. Забавляясь подобным образом, подошел к радиоприемнику, поискал танцевальную музыку, уселся в кресло и закрыл глаза. У него еще было в запасе несколько часов.
На зарумянившейся щеке девушки виднелась маленькая наклейка из пластыря. Это было все: единственный след утренней трагедии. Кроме этого ни облик, ни поведение Малгожаты Маковской не свидетельствовали о том, что совсем недавно она пережила самое большое потрясение в своей короткой жизни. Одетая в некрасивое, плохо скроенное платье, в безобразные, тяжелые туфли со стоптанными каблуками, держа на коленях отвратительную сумочку из желтой клеенки и положив на нее руки со сплетенными пальцами, она сидела напротив полковника милиции, вежливо слушая с тупым выражением лица слова, половину из которых не понимала.
По крайней мере, так думал полковник, подобное же чувство испытывал молодой, высокий, одетый в штатское капитан, сидящий у стены и время от времени бросавший взгляды на эту молодую женщину, лишенную всякого обаяния. И хотя во время допросов он старался не обращать внимания на внешность допрашиваемого, эти безнадежно опущенные плечи нервировали его. Он подумал, что в ее позе со стиснутыми коленями есть что–то общее с поведением ученицы прусского женского пансиона, приглашенной к директору. Но так как он никогда не видел прусского женского пансиона, то задумался, откуда это сравнение пришло ему в голову. Под стеклянным белым плафоном, висящим под потолком, кружились мухи, сигаретный дым лениво струился вверх тяжелыми клубами, в комнате было слишком тепло, и это мешало внимательно следить за разговором, вернее, за монологом полковника, так как девушка отвечала только односложно.
Полковник закончил говорить. Девушка не пошевелилась и ничего не ответила, хотя в последних словах офицера заключался вопрос, обращенный к ней.
— Значит, вы уверены, что смогли бы его узнать? — терпеливо повторил он через минуту.
— Да… — ответила Малгожата своим апатичным голосом, который свидетельствовал лишь о том, что она не узнала бы родного отца, даже если бы ей указали на него пальцем.
— Но из того, что вы нам рассказали, вытекает, что вы не слишком хорошо его рассмотрели?
— Хорошо рассмотрела. — Девушка сняла очки, протерла их и снова водрузила на нос. — Очки у меня упали, но я пользуюсь ими только для работы, потому что у меня дальнозоркость. Мои очки только плюс полтора. Когда я не читаю и не считаю деньги, гораздо лучше вижу без них.
— А зачем вы сейчас их надели?
— Потому что… потому что это новые очки… те разбились… Мне хотелось их испробовать, такие ли они, как те. Впрочем, вы сидите близко… А того пана я вижу гораздо хуже, как сквозь туман. — Она показала глазами на молодого капитана.
— Понимаю… — Полковник вздохнул. — Но сейчас речь идет не о ваших очках. Вы показали, что у него были на глазах большие мотоциклетные очки, а поднятый воротник куртки бросил на лицо тень.