— Волоски. Седые волоски. Такие были у пана Доброзлоцкого. Значит, этим молотком?..
— Да. Это орудие преступления. Я скажу вам, что мы нашли его на канапе в холле.
— Страшно. Это значит, что один… один из нас…
— Вот именно. Вы правильно поняли, что один из гостей пансионата решился на преступление. Вы подозреваете кого–нибудь?
— Нет. Никого! Я не могу в это поверить. Ведь там выбито стекло, а под балконом стоит лестница…
— Значит, по–вашему, преступник поднялся по приставной лестнице, выбил стекло, проник в комнату, оглушил молотком ювелира, забрал драгоценности, ушел тем же путем, а позднее был так любезен, что вошел в «Карлтон» и положил этот молоток на канапе?
Роговичова молчала.
— Расскажите нам, как обстояло дело за ужином. Кто первый встал из–за стола?
— Инженер Жарский. Он ушел раньше, чтобы отремонтировать телевизор.
— И потом пан Жарский все время был в салоне?
— Да. Он никуда не выходил. Мы слышали всякий писк и свист из телевизора. Сидя за столом, мы даже сомневались, что инженеру удастся исправить телевизор. Ведь он по образованию не электротехник, а механик. Работает на металлургическом заводе.
— Однако ему это удалось?
— Да. Но уже около девяти, за несколько минут до начала «Кобры».
— А кто следующий вышел из столовой?
— По–моему, пан Доброзлоцкий. Да, наверное. Он еще попросил пани Рузю принести ему наверх чай. Именно поэтому горничная нашла его лежащим на полу. Если бы не чай, его могли бы обнаружить только утром. Никто не заинтересовался бы его отсутствием, потому что ювелир редко вечерами спускался в салон. И он умер бы от потери крови. Этот чай спас ему жизнь.
— Вы больше не видели Доброзлоцкого? Разумеется, здорового?
— Нет. Не видела.
— А когда вы вышли из столовой?
— По–моему, сразу после ювелира. Нет, вначале пани Медзяновская, а потом я.
— Вы пошли в свою комнату?
— Да.
— И что вы там делали?
Мария Роговичова удивленно посмотрела на подпоручника, пожала плечами, но спокойно объяснила:
— Вначале я занималась своим гардеробом, потому что на ужин переоделась в другое платье, а потом читала.
— До самого выхода?
— До самого выхода.
— А вы не выходили из комнаты?
— Странный вопрос. Выходила один раз в ванную.
— Может быть, вы заметили кого–нибудь в коридоре?
— Нет, я никого не видела. — пани профессор заметно разозлилась. По выражению ее лица было видно, что эти мелкие вопросы она считает обычной придирчивостью милиции, которая «цепляется к порядочным людям».
Подпоручник, однако, не обращал внимание на недовольство Роговичовой и продолжал дальше:
— А инженер был тогда в салоне?
— Наверное, был.
— Вы его видели?
— Видела.
— Но ведь, проходя из вашей комнаты в ванную, невозможно увидеть телевизор. Аппарат стоит не против входа в салон, а несколько сбоку.
Пани профессор несколько опешила, но быстро нашла ответ.
— Когда я вышла из ванной, подошла к двери салона, потому что хотела спросить инженера, можно ли рассчитывать на сегодняшнюю «Кобру». Я видела, что пан Жарский стоит, нагнувшись над аппаратом, и что–то делает внутри.
— А что он ответил на ваш вопрос?
— Я его ни о чем не стала спрашивать. Увидела, что человек занят, и вернулась в комнату.
— А инженер вас заметил?
— Скорее, нет. Он был занят телевизором.
— Хорошо, — согласился Климчак, — перейдем теперь к другому. Минуту назад вы сказали, что после обеда были очень взволнованы. Можно узнать, чем? Видом украшений пана Доброзлоцкого?
— Вы шутите?
— Итак, что же вывело вас из равновесия?
— Это мое личное дело. Оно не имеет никакого отношения к краже. Я уже вам это сказала.
— К сожалению, я тоже должен вам объяснить, что для милиции, ведущей следствие по делу покушения на убийство и краже в несколько миллионов злотых, нет никаких личных дел. Тем более когда дает показания одна из подозреваемых.
— Вы утверждаете, что это я совершила нападение? Что за глупость!
— Это совершил один из вас. Может быть, вы, может, кто–либо другой, в этих обстоятельствах подозреваются все. Поэтому я повторяю вопрос: что вас так взволновало?
— Я отказываюсь отвечать.
— Это ваше право. Тогда поговорим о другом. У вас двое детей?
— Да.
— Оба находятся на вашем иждивении?
— Да.
— Они учатся?
— Дочка — студентка Медицинской академии.
— А сын? Неужели двадцатитрехлетний мужчина находится на содержании мамочки?
Роговичова покраснела и опустила глаза.
— У моего сына слабое здоровье, — ответила она, — он недавно вернулся из армии и долго болел. Теперь он ищет работу. Что–то для себя подходящее.
Подпоручник иронично усмехнулся.
— Я не знал, что в армию берут людей со слабым здоровьем. Аттестата у него тоже нет? Он был слишком слаб, чтобы учиться?
— Я протестую против таких методов ведения допроса. Это вас не касается!
— У вашего сына есть права на вождение автомобиля?
— Какое отношение к нашему делу имеет ваш вопрос?
— Вы сказали, что сын ищет для себя занятие. Водители автомобилей нужны постоянно. Как долго вы намерены содержать этого дармоеда?
— Прошу вас прекратить! — Мария Роговичова, бледная от злости и волнения, вскочила со стула.
— Сядьте, пожалуйста, — сухо сказал офицер. — Допрос не закончен. Вы признаетесь в покушении на убийство Мечислава Доброзлоцкого и в краже драгоценностей?
— Вы так разволновали меня, чтобы в конце концов задать этот вопрос? Вы рассчитывали на то, что замученная вами женщина признается в несовершенном преступлении? Я много слышала о методах такого рода, но не предполагала, однако, что мне самой придется с ними столкнуться. Но вам это не удастся. Я не убивала Доброзлоцкого и не брала драгоценности.
— Я не говорил об убийстве, а только о покушении на убийство. Значит, вы не признаетесь?
— Нет.
— А я скажу вам, как это было. Возвращаясь из ванной, вы увидели, что ювелир спускается по лестнице и направляется к телефонной кабине. Может быть, вы видели его, когда он шел в столовую, чтобы напомнить Рузе о чае. Тогда у вас возникла мысль о краже. Кинувшись наверх, вы увидели молоток, лежащий на канапе у входа. Вы схватили его и поднялись по лестнице. Ювелир вышел из комнаты ненадолго и, как вы и предполагали, не запер дверь на ключ. Вы встали за дверью внутри комнаты и ждали возвращения Доброзлоцкого. Он вошел в комнату и хотел включить свет. Вы нанесли ему удар молотком в то время, когда он стоял к вам спиной. Потом вы забрали драгоценности, а шкатулку выбросили с балкона, разбив при этом стекло. Сбегая вниз, вы подбросили молоток на канапе.
Слушая этот рассказ, Роговичова успокоилась. Только легкая дрожь пальцев рук, лежащих на столе, свидетельствовала о ее волнении. Когда она снова открыла рот, слова звучали медленно и спокойно.
— И какие у вас есть доказательства для подтверждения этой сказки? Я все же немного ориентируюсь в уголовном кодексе и знаю, что милиция должна доказать преступление.
— С одной стороны, доказательством являются ваши фальшивые показания. С другой — неожиданная потребность раздобыть большую сумму денег. Легче всего ее было раздобыть, поднявшись с молотком на второй этаж.
— Вам нужно писать криминальные романы, а не работать в милиции. Когда это я дала, как вы это назвали, фальшивые показания? И почему мне внезапно понадобились деньги?
— Сейчас я вам прочитаю, — подпоручник взял у сержанта протокол, быстро нашел нужный фрагмент разговора. — Прошу, вот дословно мои вопросы и ваши ответы. Вопрос: «Вы пошли в свою комнату?» Ответ: «Да». Вопрос: «Что вы там делали?» Ответ: «Сначала занималась своим гардеробом, потому что перед ужином переоделась в другое платье. Потом читала». Вопрос: «До самого выхода?» Ответ: «До самого выхода». Вопрос: «А вы не выходили из комнаты?» Ответ: «Странный вопрос. Вышла один раз в ванную». Мы верно запротоколировали ваши ответы?
— Да, я так сказала. В чем дело?
— Это не совпадает с правдой. У нас есть доказательства, что вы были на втором этаже, потом оттуда быстро сошли. Именно с драгоценностями, после того как оглушили ювелира молотком. Вас видели спускающуюся по лестнице.
— Да. Я припоминаю, что за несколько минут до девяти часов поднялась на балкон второго этажа. У меня немного болела голова, и я хотела подышать свежим воздухом, поэтому и вышла постоять на балкон. Разве я не имею права выйти на балкон?
— Но не каждый в это поверит. Темно, холодно, начинает накрапывать дождь, а кто–то в одиночестве мечтает на балконе. И это в то время, когда из своей комнаты этот человек может выйти на террасу, имеющую крышу. Неужели вы не могли придумать ничего более правдоподобного?
Лясота кашлянул, подпоручник обернулся и спросил:
— Пан полковник имеет какие–нибудь вопросы?
— Если коллега позволит… Я хотел бы, однако, сразу предупредить пани Роговичову, что нахожусь здесь неофициально, но подпоручник был так любезен, что позволил мне ассистировать при некоторых следственных мероприятиях. Поэтому вы можете вообще не разговаривать со мной и не отвечать на мои вопросы. Наш разговор мог бы иметь только наполовину официальный характер.
— Мне все равно, кто меня допрашивает. Я не чувствую за собой никакой вины. Прошу вас задавать вопросы. Все равно вы ничего не узнаете.
— Видите ли, пани, я старше, гораздо старше вас. У меня есть дети, и я знаю, что такое родительская любовь. Однако вы совершаете большую ошибку, пытаясь скрыть, что ваш сын принадлежит к числу паразитов, которые спокойно пользуются плодами материнских трудов и не испытывают по этому поводу никаких угрызений совести. Хотя они уже являются взрослыми, требуют от матерей, чтобы те их содержали и расплачивались за получаемые ими удовольствия. Вы не хотите об этом говорить и в результате оказываетесь в опасном положении. Дело очень важное, а против вас есть серьезные улики. И вместо того, чтобы выкручиваться, как ребенок, вам лучше сказать правду.