— Зачем же вы условились пойти с ней и Яцеком на дансинг?
— Я совсем не собирался этого делать, но она встретила нас обоих и стала просить, чтобы мы с ней пошли. Яцек к ней явно неравнодушен, поэтому он сразу согласился, а мне не слишком хотелось это делать. Но она сказала, что мы хорошо проведем время, что на ней будет нечто такое, на что все вылупят глаза.
— Она так сказала? Когда?
— Это было два дня тому назад. Сегодня позвонила мне, напомнила о дансинге и снова хвалилась, что когда она войдет туда, то другие женщины умрут на месте.
— Помните, Шафляр, что вы даете очень важные показания, — предупредил подпоручник. — Если это неправда, то у вас будут неприятности.
— Пан подпоручник, я говорю правду! Я могу поклясться в костеле перед главным алтарем. Чтобы мне попасть под первую лавину, если я лгу!
— Ну хорошо, хорошо. Все проверим. Кто–нибудь видел вас в «Кмицице»?
— Конечно, видели. Официантка Марыся первая может подтвердить, что я пришел сразу после восьми и сидел час. Мы вышли с Яцеком ровно в девять. Одна пани из «Карлтона» тоже меня там видела. Я пришел раньше, она через каких–нибудь десять минут после меня, только выпила кофе и сразу ушла.
— Какая пани?
— Я не знаю, как ее зовут. Она живет на третьем этаже. Вроде бы работает у американцев. Ходит в коричневой замшевой куртке.
— Пани Барбара Медзяновская, — подпоручник уточнил показания Шафляра.
— Мне кажется, что этот парень сказал правду, — заметил полковник после его ухода, — но я согласен с вами, что пока его нельзя отпустить домой. Пусть подождет.
— Я тоже думаю, что он не врал… Значит, все–таки пани Зося?
— Возможно, что она была бы способна даже на преступление, чтобы добыть драгоценности, но только в том случае, если могла бы их носить и производить впечатление на других. Она не стала бы этого делать только из–за их стоимости. Впрочем, я поверю, что это она, если вы сможете мне объяснить, каким образом и когда она поставила перед балконом лестницу.
— Да, — согласился подпоручник, — с этой лестницей и с молотком у нас больше всего проблем. Одно противоречит другому. Посмотрим, что скажет второй из поклонников кинозвезды.
В отличие от приятеля Яцек Пацына не пытался держаться вызывающе. Он был испуганный, тихий, вежливый и воспитанный, не взял предложенную сигарету, уселся на краешке стула. Показания давал тихим голосом.
— Во сколько вы пришли в «Карлтон»? Говорите о том, первом разе.
Лыжник еще больше смутился. После долгого молчания он с трудом выговорил:
— Должно быть, около пятнадцати минут девятого.
— Встретили кого–нибудь, поднимаясь на второй этаж?
— Нет. Только телевизор страшно выл, и я заглянул в салон. Инженер Жарский что–то в нем крутил, но он, по–моему, меня не заметил.
— Что вы делали в комнате пани Захвытович?
Яцек выглядел еще более смущенным.
— Я хотел ее уговорить, — выдавил он, — чтобы она не пошла на дансинг, чтобы мы остались у нее.
— Так любишь беседовать о фильмах и литературе? — съязвил подпоручник. — Ведь вы же уговорились с Хенеком Шафляром, что пойдете втроем.
— Да, но если бы она согласилась остаться дома, то Хенек бы не рассердился. Хенек — это хороший товарищ. Зося его не интересует. У него столько этих бабенок из дома отдыха, что он едва успевает от них отбиться.
— А на тебя они не хотят смотреть, конечно, — рассмеялся подпоручник.
Пацына покраснел.
— Может быть, и смотрели бы, но пани Зося мне очень нравится. Она такая оригинальная и интеллигентная. Никогда не знаешь, что она скажет или сделает. Настоящая артистка.
— А как там твои тренировки? Вроде бы тренер велел тебе заниматься поднятием тяжестей?
— Да! — обрадовался лыжник. — Откуда вы знаете?
— Поэтому ты так часто таскаешь лестницу?
Полковник громко рассмеялся. Выражение лица молодого лыжника очень к этому располагало.
— Когда я, — пытался он что–то сказать в свое оправдание, но замолк на середине фразы.
— Скажи, Яцек, а, может быть, ты вошел не через дверь, а, как обычно, приставил лестницу и влез по ней через балкон?
— Нет. Я пришел нормально, через дверь.
— Странно. А вышел тоже нормально или скакал с балкона на террасу?
Яцек был красный, как свекла. Он понимал, что подпоручник издевается над ним, но не мог понять, откуда офицер милиции обо всем этом знает.
— Ну говорите, Пацына, — подгонял его Климчак, — что у вас, язык в горле застрял?
— Я спустился по лестнице.
— А теперь, когда вы видите, что мы все уже знаем, говорите правду. Что произошло в комнате пани Зоси?
— Я уговаривал ее. Хотел, чтобы мы остались у нее. А она разозлилась и вытолкнула меня за дверь.
— Почему?
— Сказала, что я ей испортил все лицо. И тушь на веках тоже размазал.
— Видимо, в комнате было очень жарко, — хмыкнул подпоручник.
Милиционер, пишущий протокол, не выдержал и фыркнул, что окончательно сконфузило Пацыну.
— А когда ты размазывал эту тушь на глазах, не слышал случайно, был ли в своей комнате пан Доброзлоцкий?
— Был. Слышал.
— Один? Из тебя слова надо вытягивать клещами.
— Не один, потому что с кем–то ругался.
— Что ты еще слышал?
— Я не слушал. Был занят.
— Этим размазыванием туши? Долго они ругались?
— Нет, недолго. Тот, другой, вышел и так треснул дверью, что она чуть с петель не слетела.
— Ты узнал по голосу, кто это был?
— Не узнал.
— Пани Захвытович тоже тебе ничего не сказала?
— Она велела мне идти прочь и не возвращаться без Шафляра.
— А во сколько ты вышел?
— Я не смотрел на часы, был зол на Зосю. Но должно быть, было пять или десять минут после половины девятого. Из «Карлтона» я пошел прямо в клуб «Кмициц», там меня ждал Хенек. На часах в раздевалке было без десяти девять. А из «Карлтона» до «Кмишица» самое большее десять минут ходу.
— Пани Зося не просила тебя приставить лестницу к балкону?
— Пан поручник все время говорит об этой лестнице. Раз или два я ей воспользовался, а смеху на целый год.
— А зачем ты влезал по лестнице?
— Пани Зося говорила, что когда кто–то кого–то любит, то постарается даже ночью подняться по приставной лестнице. Рассказывала, что так делал кто–то в Испании. А может, во Франции?
— И научила тебя соскакивать с балкона?
— Да нет… Зачем же будить портье, когда там нет и двух метров?
— Слушай, Яцек, а почему пани Захвытович именно сегодня так хотелось пойти на дансинг в «Ендрусь»? Она говорила тебе об этом?
— Да. Говорила, что на ней будет такая брошь, какой никто еще в Закопане не видел. Ювелир должен был одолжить ей ее, чтобы попробовать, обратят ли люди на нее внимание.
— Когда она это рассказывала?
— Два или три дня тому назад. Мы шли вместе с Хенеком и встретили ее на улице. Потом я был у нее в комнате, и тогда она снова говорила, как будет рада нацепить эту брошку.
— А сегодня она говорила что–нибудь на эту тему?
— Ни слова.
— А может быть, показывала тебе серебряные перстеньки и брошь?
— Не показывала, но что–то в этом роде лежало на туалетном столике.
— Ты видел этот молоток?
Яцек Пацына с любопытством взглянул на показанный ему предмет и покачал головой.
— Не видел. Обычный молоток.
— Я напомню тебе. Он лежал в холле на канапе.
— Не видел. Я быстро прошел через холл и взбежал по лестнице. Возвращаясь, тоже не смотрел по сторонам.
— По дороге встретил кого–нибудь?
— На лестнице никого не было, но когда выходил от Зоси, то пан Крабе входил в комнату пана Доброзлоцкого.
— Это точно был пан Крабе? Ты хорошо видел?
— Хорошо, ведь в коридоре горела лампа. Когда я открыл дверь и выходил из комнаты пани Зоси в коридор, пан Крабе как раз закрывал дверь в комнату ювелира. Я узнал его, хотя он был ко мне спиной.
— Ты знаешь жителем «Карлтона»?
— По виду знаю всех, а по именам только некоторых. Знаю пана Жарского, он был и в прошлом году, мы с ним несколько раз ходили в горы. Знаю, что он из Вроцлава и работает на металлургическом заводе. Хорошо знаю редактора Бурского, потому что он не раз приезжал делать репортажи с лыжных соревнований. Кроме того, он каждый год бывает здесь, и мы не раз встречались. Знаю пана Доброзлоцкого…
— Откуда?
— В прошлом году пан Доброзлоцкий тоже жил в «Карлтоне» и много ходил по горам. Нас познакомила пани Зося, а ювелир спрашивал, не мог ли бы он принимать участие в прогулках, проводимых Хенеком Шафляром. Поэтому мы оба его знаем. Пани Захвытович была с ним в дружбе. Он не раз говорил, что любит ее, как собственную дочь. Он смеялся, что если бы это была его настоящая дочь, то он воспитал бы ее лучше и у нее не было бы так перевернуто все в голове.
— Пани Зося говорила вам, чем занимается пан Доброзлоцкий?
— Он сам говорил, что у него срочная работа, поэтому в этом году он не ходит на прогулки. Зося объясняла, что он делает какие–то вещи на выставку из золота и дорогих камней.
— А пани Захвытович говорила вам, сколько могут стоить эти украшения?
— Нет. потому что она сама их не видела. Ювелир не разрешал смотреть на свою работу. Она только говорила, что несколько дней назад вошла в комнату пана Доброзлоцкого и увидела великолепную брошь. Именно ее она собиралась взять с собой на дансинг.
— А что, пан Доброзлоцкий обещал одолжить ей эту брошь?
— Не знаю. Тогда он сказал, что брошь еще не закончена, и сразу спрятал ее в шкатулку. Зося не говорила, разговаривала ли с ним потом на эту тему. Но, наверное, она рассчитывала, что раз он ее так любит, то не откажется дать эту безделушку на вечер.
— Хороша безделушка, — вздохнул полковник и добавил: — У меня больше вопросов нет.
— Мы проверим ваши показания, — сурово сказал подпоручник, — и если все так, как вы сказали, то вернетесь домой, в пока вам придется подождать.
— Когда же мы пойдем домой? Доходит двенадцать, а завтра утром на работу!