— Да. Если не ошибаюсь, пани Захвытович положила его на канапе в холле, когда все общество вернулось с прогулки. Я не был с ними в горах и этого не видел, но помню, что пани Зося упоминала за обедом о лежащем на канапе молотке.
— Вы видели его или только о нем слышали?
— Я видел его, идя на ужин и возвращаясь к себе после того, как поужинал.
— А когда сошли вниз смотреть «Кобру»?
— Не помню. По–моему, лежал, но я не уверен в этом.
— Спасибо. Прошу вас подписать протокол.
— Я хотел бы еще добавить, — по собственной инициативе сказал пан Крабе, — что после того, как я сошел в салон, заметил отсутствие сигарет. Я вернулся в комнату и взял пачку «Вавеля» и спички и, «вооруженный», вернулся к телевизору. Тогда все уже были в салоне. Отдыхающие, директор с сыновьями, горничная и портье.
— Поднимаясь наверх и снова спускаясь по лестнице, вы не заметили ничего подозрительного и никого не встретили?
— Поднимаясь, я встретил директора и видел, как с третьего этажа спускается пани Медзяновская. А на обратном пути не заметил ничего примечательного и никого не встретил.
Когда Крабе поставил на протоколе свою подпись и вышел, полковник повернулся к подпоручнику.
— Эти показания разбивают вашу концепцию, что преступником может быть Яцек Пацына. Он должен был бы уже прятаться на балконе в то время, когда пан Крабе выглядывал через стекло. Если он не заметил лыжника, то лестницу–то должен был заметить.
— А, чтоб его! Каждый новый допрос еще больше запутывает это проклятое дело! Ведь у преступника было очень мало времени, чтобы спрятать украшения. Мы нашли бы их, если бы им был один из отдыхающих. Он не мог вынести их из «Карлтона», как не смог вынести молотка.
— Молоток он мог выбросить, — остался при своем мнении полковник, — так же, как выбросил шкатулку. Если он не сделал этого, значит, у него был какой–то план. Но какой? Разгадка этой загадки — молоток и лестница — укажет нам преступника.
— Зачем Крабе признался, что возвращался за сигаретами? Никто его об этом не спрашивал, и мы никогда не узнали бы об этом. А может быть, возвращаясь, он взял молоток, стукнул по голове ювелира, забрал драгоценности, а потом спокойно вернулся в салон, чтобы посмотреть «Кобру».
— Если бы он так сделал, — ему бы не хватило времени на укрывание своей добычи. Его отсутствие в салоне было очень коротким. Самое лучшее доказательство этого, что никто этого не заметил. Кто–то, правда, упоминал в своих показаниях, что литератор поднимался наверх за сигаретами, но у него сложилось впечатление, что это было позднее, после того, как преступление было обнаружено, и все, кроме директора и Роговичовой, вернулись в салон и ждали приезда «скорой помощи» и милиции. А кроме того, приставная лестница? Крабе не имел возможности приставить ее к балкону, потому что не покидал виллы.
— Во время каждого допроса, — вздохнул подпоручник, — мне кажется, что я уже знаю, кто преступник. Но показания каждого последующего разбивает эти улики и указывает новый след — только для того, чтобы и тот оказался ложным при следующем допросе. И так происходит постоянно.
— Это известно из математики, — заметил полковник, — задача как будто имеет несколько правильных решений. Но это только видимость, потому что настоящее решение только одно. Мы встретились в этом деле с подобным явлением, но разгадка только одна. Потом она покажется нам очень простой и легкой. А пока мы блуждаем по ложным следам. В эту минуту мы знаем, что за двадцать минут до происшествия в комнате ювелира находился редактор Бурский. Нам не остается ничего иного, как послушать его. Может быть, он подскажет нам какой–нибудь важный факт для решения этой задачи.
Подпоручник попросил пригласить в столовую редактора Анджея Бурского.
Глава десятая
В противоположность большинству допрашиваемых Анджея Бурский хотел подчеркнуть своим поведением, что контакты с милицией для него вещь обычная и что допрос носит характер дружеской беседы. Поэтому с большой самоуверенностью он занял место напротив подпоручника, заложил ногу за ногу и осмотрелся вокруг.
— Как приятно, — сказал он, — что наконец–то я имею возможность лично познакомиться с опорой Главной комендатуры, известным полковником Эдвардом Лясотой. Я много слышал о вас от вашего общего приятеля, полковника Влоховича. Генерал также очень положительно отзывался о вас.
Полковник, не говоря ни слова, слегка кивнул головой.
— Как у вас идут дела? Уже есть какие–то следы? Признаюсь, что для меня, журналиста, это счастливое стечение обстоятельств — оказаться в самом центре такого важного дела. Некоторые мои коллеги дорого бы заплатили, чтобы оказаться на моем месте. Согласитесь, подпоручник, что вы не уделили бы никакой информации журналистам, кроме короткого сообщения о нападении и похищении ценных украшений? А тем временем я сижу здесь с вами, и мы вместе думаем над решением этой загадки. Это неслыханная удача. Я чувствую, что мой отчет будет бестселлером! Может быть, даже свою следующую повесть я посвящу этим событиям! Разумеется, соответственно приукрасив ее, потому что действительность обычно бывает слишком проста и легка для разгадки. А в настоящем детективе читатель должен от первой до последней страницы биться над поисками преступника, чтобы в конце убедиться, что все его предположения были ложными, потому что разгадка совсем иная. Кого вы подозреваете?
— Мы, собственно, пригласили вас сюда, — заметил подпоручник, — не для того, чтобы отвечать на ваши вопросы, а чтобы услышать ответы на несколько наших.
Бурский небрежно махнул рукой.
— К сожалению, я ничего не знаю, но зато у меня есть несколько интересных концепций. Вы же должны согласиться с тем. что прекрасная Зосенька замочила здесь свои пальчики?
— Вы так думаете?
— А как же иначе? Живет рядом. Прекрасно ориентируется в привычках ювелира. Была с ним в большой дружбе, а он питал к ней сентиментальные чувства. Она, впрочем, интересуется всем и должна знать, кто с кем и что делает. Подглядывание за другими, наряду с неразборчивостью в своих флиртах и желанием произвести впечатление на окружающих, является ее главным занятием.
— Вижу, что пани Захвытович не пользуется вашей симпатией?
— Чем мне может нравиться подобная… артистка?
— Но почему вы утверждаете, что это она похитила ценности?
— А кто еще мог бы это сделать?
— Например, вы. Вы, похоже, были последним человеком, с которым разговаривал ювелир перед нападением.
Бурский внезапно лишился дара речи, но постарался быстро преодолеть замешательство и неискренне рассмеялся.
— Панове в шутливом настроении.
— Напротив, я говорю серьезно. Вы один из подозреваемых, причем наиболее серьезно подозреваемых.
— Чушь, — журналист пожал плечами.
— В 20.40 вы находились в комнате ювелира. После вас никто не видел Доброзлоцкого до того момента, когда он был найден с разбитой головой.
— Никто его не видел? Но ведь пан Доброзлоцкий вышел из комнаты вместе со мной и пошел вниз. Сказал, что идет звонить по телефону и напомнить Рузе, чтобы она принесла ему чашку чая, чтобы запить лекарство. Спросите горничную, она должна это подтвердить.
— Что из того, что она подтвердит? Вы знали, что он вышел из комнаты только на минуточку. Вы могли затаиться там и ждать его с молотком в руках.
— Но я пошел наверх, — на лбу журналиста проступили капли пота, — в свою комнату. Это видела пани Медзяновская, которая как раз вышла из своей комнаты и пошла вниз.
— А кто поручится нам, что через полминуты вы не сошли на второй этаж? Может быть, именно тогда вы решились на убийство, вернулись наверх, чтобы взять молоток?
— Но молоток ведь лежал внизу. В холле на канапе. Все его там видели.
— Откуда вы знаете, что именно с этим молотком совершено нападение?
— Я провел столько времени в ожидании своей очереди, что невольно кое–какие сведения достигли моих ушей. Директор говорил, что милиция нашла молоток со следами крови. Потом пани Зося зашла за плащом и рассказала, как вы выпытывали ее об этом молотке, и заявила, что если бы она только могла предположить, что из этого выйдет, ни за что не подняла бы его со ступенек.
— Зачем вы пошли к ювелиру?
— Как посредник. Этот сумасшедший, я, разумеется, говорю о нашем художнике Земаке, не нашел ничего лучше, кроме как пойти к Доброзлоцкому и оскорбить его последними словами. Он так кричал, что было слышно на третьем этаже.
— Что между ними произошло?
— В том–то и дело, что ничего. Пан Земак представляет крайне современные взгляды на искусство. И старается также навязать их окружающим. Украшения, изготавливаемые по старым образцам, не могли понравиться художнику. Уже после обеда он сказал мне, что не понимает, для чего Доброзлоцкий занимается такими вещами, если у него есть возможность сделать из этого золота и бриллиантов нечто такое, чего никто еще никогда не видел — настоящее произведение искусства. Зная манию пана Земака, я не стал с ним спорить, только молча с ним соглашался. Однако художник не успокоился и после ужина побежал к ювелиру. Он заявил ему, что следует взять молоток и разбить все это свинство, а вместо этого создать произведения действительно достойные второй половины двадцатого века. А так как ювелир изо всех сил противился этим проектам, Земак вышел из себя и оскорбил Доброзлоцкого.
— Значит, единственной причиной этой ссоры были противоречия во взглядах на искусство?
— Да, это так. После устроенного скандала Земаку, как говорится, полегчало. Он вернулся в комнату, но вскоре начал жалеть о своем поведении. В сущности, это хороший малый, хотя и сумасброд. Он пришел ко мне, чтобы я уладил это дело. Я посоветовал ему пойти еще раз к Доброзлоцкому и извиниться перед ним, но художник застыдился и отправил меня, как посла.
— А что сказал ювелир?
— Он совершенно не сердился. Ведь он же хорошо знает художника. Признался, что редко когда так искренне потешался, как в тот момент, когда Земак с криком «ремесленник, обычный ремесленник» хлопнул дверью. Это действительно должно было смешно выглядеть.