— Я также хотел бы… Хотел бы, чтобы то, что я скажу, осталось в тайне.
— Для кого? Ведь вы даете показания в милиции по делу об убийстве.
— Я не хотел бы, чтобы об определенных фрагментах моих показаний узнала Хан… панна Анна Врублевская. Очень прошу об этом.
— Заранее я не могу вам ничего обещать. Сначала послушаем ваши показания. Разумеется, частные сведения, не имеющие ничего общего с причиной вашего допроса, могут остаться тайной.
— Спасибо. Это именно мои личные дела.
— Итак, я вас слушаю.
— Как вы, наверное, знаете, пан поручник, я учился в Щецине в здешнем, политехническом институте. Отец работает в Кошалине. Он немного мне помогал, я получал стипендию от металлургического завода «Баторы». Жил в общежитии, понемногу справлялся, хотя должен был себя во многом ограничивать. Три года тому назад я познакомился с молодой студенткой Медицинской Академии Анной Врублевской. Между нами завязались определенные отношения. Она истолковывала их несколько превратно, я же никогда серьезно к этому не относился. Просто, вы понимаете, пан поручник, молодой человек должен иметь девушку.
— Понимаю, — буркнул милиционер.
— Это было очень удобно, — Банашкевич говорил уже значительно свободнее, — мать работала, уходила утром из дома. Она не слишком меня любила, но меня это не особенно заботило. По крайней мере, до обеда матери дома не было, и я мог туда всегда прийти. Я даже занимался там, потому что в общежитии нас было несколько человек в одной комнате, это не всегда удобно.
— Что здесь общего с убийством?
— Ничего. Я же говорил, что я никого не убивал. Я хочу просто объяснить, почему я оказался в субботу на улице Бучка перед домом Врублевской.
— Продолжайте.
— Чтобы не давать повод слухам из–за своих посещений — вы понимаете, эта квартира перестроена из другой, большей, там существует общий коридор, — я обзавелся, разумеется, с согласия панны Ханки, ключом от их квартиры. Поэтому я мог войти туда в любое время и заниматься там даже тогда, когда она была на лекциях в Академии.
Инженер закурил следующую сигарету.
— Когда в марте прошлого года я получил диплом, то сразу стал думать о будущем. Я не собираюсь бедствовать всю жизнь. Для этого нужно хорошо устроиться. Поэтому, уезжая в Силезию, я оборвал эту бессмысленную связь. С моей стороны было бы идиотизмом связывать свою жизнь с девушкой, которой предстоит еще три года учиться, а затем перед ней перспектива работы в какой–нибудь больнице с зарплатой в тысячу злотых. Такая связь была хороша на время учебы в Щецине, и не больше. В Силезии передо мной открылись интересные перспективы: работа, возможность сделать карьеру. Я не хочу себя хвалить, но у меня есть способности, и мое начальство умеет это оценить. Я познакомился со множеством интересных людей. Теперь я решил жениться, обзавестись собственным домом. И стал подыскивать будущую спутницу жизни, такую, чтобы была на определенном уровне и не только не помешала бы моей карьере, но могла бы помочь. Я познакомился с одной девушкой, которая отвечает всем этим требованиям. Мы пришли к согласию как с ней, так и с ее родителями.
— И какое это имеет отношение к вашему приезду в Щецин?
— Сейчас я до этого дойду. Мои будущие родственники — люди, пользующиеся всеобщем уважением. Может быть, немного старомодные. Они богаты и решили помочь нам в первые годы нашего супружества. Мы получим квартиру, машину, моя жена будет получать определенную сумму денег на свои расходы и на туалеты. Вы понимаете, что в таких обстоятельствах я должен избегать любого скандала. А я боялся, что до этого может дойти. Ханка… панна Врублевская, такая неуравновешенная. Кроме того… Кроме того, у нее есть мои письма.
— Какие письма?
— Это была моя ошибка. Серьезная ошибка. Не могу себе этого простить до сих пор. Я поступил как идиот. За полгода до окончания института я был в Силезии на двухмесячной практике. Как раз на том заводе, где сейчас работаю. Я был тогда настолько легкомыслен, что написал панне Врублевской несколько писем. Разумеется, я ни словом не упомянул в них о нашей будущей свадьбе, но содержание и форма этих писем были таковы, что если бы они попали в руки моей невесты или ее родителей, то могли бы быть неверно истолкованы. Мне хотелось по возможности избежать недоразумений с семьей, в которую я хочу войти.
— Значит, вы боялись, что панна Врублевская будет вас шантажировать этими письмами. Так?
— Шантажировать, — инженер был осторожен, — это слишком резкое слово. Она не придавала особенного значения деньгам. Впрочем, после женитьбы, для собственного спокойствия, я был бы готов дать ей какую–нибудь сумму. Конечно, в разумных пределах. Вместо этого я хотел бы получить назад эти письма. Я боялся, что эта сумасшедшая, когда узнает о моей предполагаемой женитьбе, наделает шума. Наверняка нашлись бы «доброжелатели», которые сообщили бы ей о моих проектах. Ханку всегда окружали разные индивидуумы, которые охотно мне навредили бы, хотя бы просто со зла. Поэтому я боялся, что в один прекрасный день Врублевская, узнав обо всем, вложит эти письма в большой конверт и вышлет по адресу родителей моей невесты. И я решил вернуть эти столь важные для меня документы и поэтому приехал в Щецин.
— Повидаться с Врублевской и забрать эти письма?
— Нет. Я не хотел с ней встречаться. Я не настолько здоров, чтобы быть свидетелем чьих–то истерических выходок или рыданий. Благодарю за подобное удовольствие. У меня был ключ от квартиры, — тут Банашкевич полез в карман, вынул оттуда связку ключей, отцепил один и подал поручнику, — пожалуйста, вы можете проверить, что я не обманываю вас. Я решил войти в квартиру тогда, когда там никого и не будет, и забрать эти письма. Я знал, где они спрятаны.
— Но ведь это была бы кража.
— Ничего подобного, — обиделся инженер. — Я взял бы только письма, они мои. Я сам их написал. И имею право их забрать.
— Но зачем вы их писали?
— Я ведь уже сказал вам, что это было проявлением крайнего легкомыслия с моей стороны. Но ведь глупо было бы менять девушку за полгода до окончания учебы и в связи с переездом из Щецина. А именно тогда около панны Врублевской начал крутиться один молодой врач. Сегодня я прекрасно понимаю, что это была ошибка. Но ничего не поделаешь, так произошло. Она была очень удобна для меня и хотя не так уж красива, но имела свои достоинства. Говорю вам как мужчина мужчине.
— И вы вошли в пустую квартиру и забрали свои письма?
— В том–то и дело, что не вошел. Я утром приехал в Щецин. Позавтракал в кафе «Орбиса». Я всегда там питаюсь, прекрасная кухня. Официантка должна меня вспомнить, потому что я вошел туда сразу после восьми. Потом я пошел на улицу Бучка. Я знал, что в это время старая Врублевская уже находится в своем бюро. Но дочка должна была еще быть дома, потому что в квартире горел свет. В ноябре в восемь утра еще темно, и приходится пользоваться электричеством.
— Окна выходят на улицу?
— Да, три окна. Два окна комнаты и одно кухонное. Стоя на другой стороне улицы, я видел этот свет, а пару раз заметил даже силуэт панны Врублевской, когда она проходила по комнате. Я ждал, когда она уйдет, чтобы быстро войти в квартиру и забрать письма. Кто–то, видимо, меня заметил, потому что когда дождь усилился, я укрылся в воротах дома напротив. Ждал очень долго. Когда я уходил оттуда, было уже пятнадцать минут одиннадцатого.
— А почему вы решили больше не ждать?
— Я пришел к выводу, что у панны Врублевской, по–видимому, в этот день нет занятий, а в такую погоду ей вряд ли захочется выходить из дома. В одиннадцать часов у меня была назначена встреча с профессором в институте. А до этого я еще должен был зайти в деканат и получить свой диплом. После окончания учебы я не мог это сделать.
— Вы пошли прямо в институт?
— Я сел в такси и поехал.
— Во сколько вы были на месте? Вы помните номер такси?
— Номера не помню. Это был «опель–рекорд». Думаю, что такую машину можно будет легко найти. В институт я приехал около половины одиннадцатого.
— Кто вас там видел?
— Служащая в деканате, где я улаживал свои дела. Я встретил там также одного знакомого студента. Его зовут Мечислав Остаховский. Мы не разговаривали с ним, но поздоровались. Он торопился на лекцию. Наверное, он вспомнит этот случай. А ровно в одиннадцать я был в кабинете у профессора. Он немного опоздал и пришел минут в пятнадцать двенадцатого. Я ждал его и разговаривал с курьером. Беседа с профессором продолжалась почти до половины первого. Потом я опять зашел в деканат, где должны были приготовить мой диплом. Там мне тоже пришлось подождать. Всякие формальности и ожидание заняли время почти до двух часов. Потом я пообедал в «Орбисе» и ближайшим поездом выехал в Кошалин.
— Письма?
— Я подумал, что мне, возможно, повезет больше, когда я буду возвращаться назад в Силезию. К сожалению, теперь это уже не имеет значения. Боюсь, что я могу оказаться серьезно скомпрометирован. Это было бы фатально.
Поручник спокойно выслушал рассказ молодого человека. Отпечатанный текст своих показаний Банашкевич прочитал и подписал на каждой странице.
— Вы сами понимаете, что мы должны проверить ваши показания. До этого времени вы останетесь в нашем распоряжении.
— Под арестом?
— К сожалению, — слегка улыбнулся поручник, — у нас нет специальных помещений для таких людей, как вы. Но мы постараемся, чтобы все это длилось как можно меньше. Вы можете дать милиционеру денег, он купит вам что–нибудь из еды. Это все, что я могу для вас сделать в такой ситуации.
На этот раз Банашкевич не пытался даже протестовать. Тихий и спокойный, он вышел из комнаты, сопровождаемый милиционером.
— Вы не могли бы, пан поручник, сделать так, — сказала машинистка, собирая свои вещи, — чтобы подержать этого типа хотя бы несколько дней под арестом? Что за мерзкий тип! Как он говорил о своей невесте и о карьере, которую собирается делать! Я думала, что не удержусь от смеха.