В пять минут девятого на парковку въехал помятый «ниссан» Виды с объявлением «Продается» под задним стеклом. Он остановился перед рестораном Алонсо, пассажирская дверца открылась, и оттуда вышел Джим. Черная футболка. Джинсы.
Я отчетливо видела сидевшую за рулем Виду. Джим вошел в ресторан. Вида немного подождала, словно хотела убедиться, что он не выйдет. Потом уехала, как она и говорила. Я выждала еще минуту, а затем прокралась по крытой галерее, не обращая внимания на то, что каждую колонну опоясывает зловещая черная плесень, и поглядела сквозь стеклянную дверь. Джим стоял у прилавка, спиной ко мне.
— Позвоните ему еще раз, — донесся до меня его сердитый голос.
Женщина, с которой он разговаривал — та, что растормошила меня, — явно была озадачена.
— Я только что с ним говорила. Сказал, что сейчас подойдет.
— Позвоните еще раз.
Перепуганная женщина взяла телефон и начала набирать номер.
— Говорит, что сейчас подойдет.
Несколько секунд спустя из подсобного помещения появился смуглый темноволосый мужчина с густыми усами — худощавый, лет сорока с хвостиком, с добрым лицом.
— Джим! Сколько лет, сколько зим. Как поживаешь?
— Нам надо поговорить.
— Меня люди ждут на телефоне. Может, придешь после закрытия?
— Нет, поговорим сейчас.
Обескураженный мужчина жестом пригласил Джима идти за ним, и оба скрылись в подсобке. Я подождала еще минуту и последовала за ними. Помедлив, пока не хлопнула еще одна дверь, я прошмыгнула в подсобку. Прямо передо мной была кухня. За ней, похоже, находился офис. Дверь была закрыта, но выглядела довольно хлипкой. Приникнув к ней ухом, я без труда различила слова.
— ЕЩЕ РАЗ СПРАШИВАЮ: КТО ТАКАЯ ЭСТЕЛЛА ОРНАТО?
— О чем ты вообще?
— ОБ ЭСТЕЛЛЕ ОРНАТО!
— Это… ну, в общем, да, это моя дочь…
— И?..
— И?..
— Четыре года. Она погибла в прошлом году. Это освежит вашу память?
— Джим, пожалуйста, давай не здесь…
— НЕ БЕРИТЕ ТРУБКУ, А НЕ ТО…
— Джим…
— МНЕ КТО-НИБУДЬ СКАЖЕТ ПРАВДУ ИЛИ НЕТ?
— Кто тебе рассказал? Откуда ты это взял?
— Ваш брат написал мне письмо. ЭСТЕЛЛА ПОГИБЛА НЕ В АВАРИИ…
— Джим… Джим… А теперь выслушай меня, пожа…
Голоса умолкли. Что-то тяжелое с грохотом полетело в дверь.
— РАССКАЖИТЕ МНЕ ПРАВДУ, А НЕ ТО, КЛЯНУСЬ БОГОМ…
— Прошу прощения, — раздался у меня за спиной женский голос. — Вы не имеете права здесь находиться.
Я обернулась. Та самая рыжеволосая женщина. Она с негодованием смотрела на меня, уперев руки в бока.
— У меня собеседование с вашим менеджером, — выпалила я первое, что пришло в голову.
Женщина недоверчиво сощурилась. Из-за двери снова раздался оглушительный грохот, и она, немедленно забыв обо мне, поспешила вернуться в кухню, чтобы посовещаться с парнишкой за кассой.
— ЭТО ВСЕ ОПЛАЧЕНО ДЕНЬГАМИ МОЕГО ОТЦА? И ЭТО ТОЖЕ? И ЭТО?
Послышался пронзительный крик, потом стон. Встревоженная, я толкнула дверь, ворвалась в офис и увидела, как Джим швырнул в мистера Орнато сумкой с клюшками для гольфа. Тот скорчился на полу в позе эмбриона. Джим ногой ударил его в живот.
— Джим! — подала голос я.
Он в изумлении обернулся. Рыжеволосая официантка, отодвинув меня в сторону, влетела в офис:
— Боже мой! Мистер Орнато! Вы ранены? Я звоню в полицию!
— Нет-нет, не надо, все в порядке. — Хрипло дыша, он уселся на полу. Волосы у него были всклокочены. — Не надо полиции. Это всего лишь недоразумение. Возвращайтесь к работе.
Джим утер лицо тыльной стороной локтя и мутным взглядом обвел разгромленную комнату.
А потом разрыдался. Я подошла к нему и обняла.
— Пойдем отсюда, — прошептала я ему на ухо.
Мы сидели на обочине тротуара перед «Фу Мао нудл». По дороге в сгущающихся сумерках проносились машины, небо мало-помалу становилось чернильно-синим, светофор смотрел на нас то красным, то зеленым, то желтым глазом. Маленькие черные пташки садились на провода и упархивали прочь, скрипели разболтанные колеса магазинных тележек. Вокруг шла своим чередом обычная размеренная жизнь: торговые автоматы выплевывали жестянки с лимонадом, грузчики выходили на перекур, машины въезжали на парковку и покидали ее.
Я рассеянно наблюдала за этим, а Джим рассказывал мне обо всем.
Я потрясенно слушала. Теперь все встало на свои места: одержимость его отца безопасностью, рассеянность и мрачность самого Джима, его решение никому ничего не говорить, даже мне. Если бы он сразу сказал мне правду, изменило бы это что-нибудь? Был бы он сейчас жив?
Виной всему был тот самый несчастный случай. Джим с другом решили покататься на катере по заливу Мекокс и столкнулись с рыбацкой лодкой. Когда Джим очнулся в больнице, он услышал эту историю от своих родных и полицейских — историю, подтвержденную и заметками в «Ист-Хэмптон стар». Кроме Джима, никто не пострадал.
Рыбаком оказался не кто иной, как Алонсо Орнато, владелец ресторанчика. Но это была не вся правда. В лодке вместе с Алонсо сидела его четырехлетняя дочка Эстелла, которая погибла при столкновении.
Джиму светило обвинение в убийстве по неосторожности. Но ему еще не исполнилось восемнадцати, а у его отца имелись обширные связи. Все это вылилось бы, даже притом что он был пьян, максимум в несколько месяцев, если не недель, в исправительном заведении для несовершеннолетних. Потом его выпустили бы под надзор полиции.
Однако Мейсонам это не подходило.
Никакого инцидента не было, постановили они, решив вычеркнуть его из истории и переписать прошлое. С Алонсо Орнато заключили сделку: Мейсоны заботятся о нем и его родственниках до конца жизни каждого — ежемесячное содержание, новые дома и машины, престижные университеты для всех остальных детей, неограниченные займы для целей бизнеса — в обмен на то, что Эстеллы не было в лодке в тот день.
Мистер и миссис Мейсон провернули все с помощью «Торчлайт». Машину Алонсо столкнули с деревом, искусно нанеся ей все необходимые повреждения так, чтобы у полиции не возникло вопросов.
— Они подтерли все следы, — сказал Джим. — Подчистили всю гниль так, будто ничего не было. Чтобы ничто не просочилось наружу. Все ради меня. Лишь бы не было огласки. Лишь бы меня не мучили угрызения совести. Я мог продолжать жить, не испытывая чувства вины. Мог порхать по жизни навстречу блестящему будущему. — Он уставился в асфальт невидящим взглядом. — Они даже не подозревают, что уничтожили меня.
Я коснулась его локтя:
— Это неправда. Ты еще можешь что-нибудь сделать.
«Зачем ты врешь? — прошелестел в моей голове тонкий голосок. — Что он теперь может сделать? Он мертв».
— Что, например, Би? Я не могу думать ни о чем другом. Поэтому мне так тошно, поэтому я не могу выдавить из себя ни одной приличной строчки. Я никогда в жизни не подойду ни к одному инструменту. Потому что их яд внутри меня. — Он принялся лупить себя по голове кулаком, и я схватила его за руку. — Они убили меня, как ты не понимаешь?
— Ты можешь обратиться в прессу. Сдать их полиции.
Он горько рассмеялся:
— Ну конечно. Я их сдам. Это решит все проблемы. Моя семья будет уничтожена. Мои братья и сестры станут детьми преступников. Весь мир будет презирать нас. Мы станем символом полной безнравственности. И все это ради того, чтобы успокоить мою больную совесть. Кому от этого будет лучше? Ту девочку все равно не вернешь. Это самое худшее. И ни шиша тут не сделаешь. Я тысячу раз об этом думал.
Он снова заплакал, обхватив голову руками.
Я устремила взгляд на парковку, испытывая странное ощущение безысходности и спокойствия одновременно. Джим прав. Даже если он был жив, а этот момент реален, что он мог сделать? Основать фонд памяти Эстеллы? Написать обо всем мюзикл? Ужас заключался в том, что поступок Мейсонов был ядовитым газом, пропитывавшим все вокруг.
Мы сидели, держась за руки, и молча смотрели прямо перед собой.
Казалось, мы оба сняли розовые очки и впервые поняли, что мир никогда не был таким прекрасным, каким мы его представляли. Утраченная иллюзия, к которой нет возврата.
— У меня есть хотя бы ты, Беатрис, — сказал Джим, сжимая мою руку. — Ты мое спасение.
«Вот только меня у тебя нет. Меня вообще нет в живых. И тебя тоже. Мы призраки. Мы — воздух. Мы — аппроксимации».
В горле у меня стоял соленый ком. Хотелось рыдать — оплакивать Джима и себя. Ноги уже начали наливаться свинцом. Приближалось пробуждение. Я не знала, сколько еще осталось. Время, похоже, стало течь сквозь меня быстрее, чем раньше. Казалось, что мозг плавится.
Джим нахмурился, глядя на меня, — наверное, задался вопросом о том, как я узнала, что он будет здесь. Потом до меня дошло, что он заметил черную плесень на растрескавшемся бордюрном камне под нами и асфальт, который бесшумно рассыпался под нашими подошвами.
Я с усилием поднялась на ноги и посмотрела на Джима. Мне было просто необходимо спросить его об этом.
— Ты ведь не станешь делать ничего ужасного из-за этого?
Он прищурился, глядя на меня.
— Не выкинешь свою жизнь в помойку?
— Ты имеешь в виду самоубийство?
Предположение явно оскорбило его.
«Нет».
— Мне нужно идти.
Я развернулась и бросилась бежать. А когда он закричал мне вслед: «Беатрис, куда ты?», я запрокинула голову, обернулась и с диким хохотом крикнула:
— Я люблю тебя, Джим Мейсон! И всегда любила.
Я выскочила с парковки на шестиполосное шоссе. Водители засигналили. Какая-то женщина опустила стекло и заорала на меня:
— Уйди с проезжей части! Милая, что ты здесь делаешь? Милая!
Я слышала, как Джим зовет меня по имени. Закрыв глаза, я шагнула под цементовоз.
30 августа. Уинкрофт. 18:12.
— Беатрис? Би! Беатрис!
Глава 22
Марта, Кип и Уитли ждали меня в библиотеке. Кэннона нигде не было видно.
— У тебя получилось, Би! — сказала Уитли, обнимая меня.