— Всякую дрянь в дом тащишь, — укоризненно упрекнул приятеля Викентий.
— Это не дрянь, а мой завтрак, так что попрошу его не оскорблять. Это ты по утрам питаешься соевым творогом и пьешь протеиновые коктейли, хотя я тебе уже сто раз говорил, что подобный рационпрямая дорога к импотенции.
— Заткнись.
Степан только заржал.
— Все бы тебе, Степа, ржать, — печально констатировал Викентий.
— На то я и конь, — прошамкал набитым пиццей ртом Степан. — Жежебец-пжоизводитель.
Когда «жежебец» наконец насытился, Викентий с лицом, выражающим тайное торжество, выскользнул в коридор, взял с тумбочки злополучную барсетку и вернулся в кухню, где торжественно продемонстрировал сей предмет Степану.
— Козырная барсеточка, — сказал на это Степан. — На мою очень похожа. Где достал? В «Мире кожи» в Сокольниках?
Викентий чуть не сел мимо стула.
— Погоди… — прохрипел он. — Разве это не твоя?!
— Нет, конечно. Свою я дома оставил. Кешаня, что ты такой бледный?
— Тогда откуда она здесь взялась? — Викентий смотрел на барсетку, словно та была живой змеей. — Откуда?!
Степан понял, что с его другом творится нечто неладное.
— Ты успокойся, Кешаня. Может, кто из клиентов забыл?!
— Не может… — прошептал Викентий, сатанея оттого, что жизнь становилась каким-то ребусом. — Не может!
И он яростно рванул замок пухлой кожаной сумочки.
И на стол хлынул поток фотографий.
— Ух ты! — удивился Степан, рассматривая карточки. — Красивая девушка! Глаза такие выразительные. И улыбка… Я же тебе говорю, точно, клиентка оставила.
Викентий почти не слышал Степана, механически перебирая снимки. Да, на всех была одна и та же девушка. Только снята она была со спины. И Викентий не видел воспеваемых Степаном «выразительных глаз и улыбки», а лишь копну длинных волос цвета «золотой орех» и плечи, обтянутые лиловым крепдешином. Впрочем, большего ему и не требовалось. Надежду он узнал бы и со спины.
— Красивое лицо, говоришь? — только и спросил он у Степана и принялся заталкивать снимки обратно в барсетку.
— Ну, — подтвердил Степан и слегка удивился, когда его друг сунул раздувшуюся сумочку в мусорное ведро. — Почему?
— Надо.
— Она кто?
— Никто. Ее просто нет. И не должно быть.
— Ого-о! — присвистнул Степан. — Да у тебя появились сердечные раны, Кешаня!
— Степан, — металлическим голосом рыкнул Викентий, — закрыли эту тему.
— Лады. А то ты и вправду какой-то смурной сделался. Хочешь, анекдот расскажу? Свежий! Из жизни! Я сам был свидетелем!
— Валяй, — вяло согласился Викентий. После ситуации с загадочной барсеткой и не менее загадочными фотографиями у него было тошно на душе. И снова появился страх. Безотчетный и назойливый. — Давай свой анекдот из жизни.
— Дело было не далее как сегодня утром. Мне надо было смотаться на Цветной бульвар к одному кренделю, который классно занимается оцифровкой. Сажусь я на своей станции, тихо-мирно еду, и вдруг на станции «Фили»…
— Две девчонки в дверь вошли? — приходя в себя, съязвил Викентий.
— Отнюдь, мон гран ами! Вошла старушка. Божий одуванчик, осколок старой Москвы времен Гиляровского, словом, сплошная интеллигенция.
— Надеюсь, ты уступил старушке место?
— Места и так были, — отмахнулся Степан. — Это не суть важно. Важно было то, что старушка несла в своих немощных ручках огромную коробку с надписью «Торт» и букет белоснежных георгинов. Прошу заметить еще раз: коробка была огромной! Я сразу просек, что в ней не простой торт, а такой, какой делают на заказ — для большого банкета или там похорон. Я даже удивился, как бедная бабулька тянет такую тяжесть.
— И ты решил облегчить ее участь? Украл торт и сожрал его, давясь и икая, где-нибудь в переходе на кольцевую?
— Ничего подобного, слушай дальше. Старушка садится, ставит рядом с собой коробку, кладет себе на колени букет белых цветов, поправляет старенькую, но вполне приличную шляпку с вуалью и чинно едет, словно гувернантка из благородного семейства. Только смотрю, минут этак через пять бабулька начинает клевать носом, потом склоняет свою седую голову на впалую грудь и засыпает крепким сном праведной старости. Вот мы, Викентий, никогда не сможем так заснуть, потому что в старости нас станут терзать наши подлые поступки и гнусные грехи!
— Меня это мало волнует, ибо с таким другом, как ты, я до старости вряд ли дотяну.
— Мерси. Так вот: бабулька спит, коробка с тортом стоит, поезд мчится с грохотом и свистом, а я сижу и скучаю. На «Смоленской», да, кажется, именно на этой станции, в вагон вваливается небольшая, но веселая компания золотой молодежи вроде нас с тобой. Компания тоже, видимо, направляется на некое торжество, поскольку имеет с собой большой букет роз и тортик. Скромный такой тортик в прозрачной пластиковой коробке.
Компания едет, бабулька дремлет. Ее коробка стоит внушительно и грандиозно, как пирамида Хеопса. И тут я понимаю, что веселая компания произвела сравнение параметров своего хилого тортика с тортом спящей старушки. Сравнение было не в их пользу, и компания на глазах у всего вагона, а значит, и на глазах твоего друга, Кешаня, совершила гнусное преступление. Эти негодяи тихонько взяли внушительную старушкину коробку, а вместо нее оставили свой ничтожный торт. Тут как раз поезд тормозит на станции, компания с хохотом и похищенной коробкой выбегает из вагона в неизвестном направлении, и двери закрываются. Поезд трогается, и тут старушка просыпается. И обнаруживает на месте своей прекрасной огромной коробки какую-то кондитерскую дрянь!
— Рыдания старушки не поддавались описанию, — ввернул Викентий, подражая повествовательной манере Степана.
— Sic! Все жалели бедную старушку и, перебивая друг друга, объясняли, как беспардонно и неожиданно произошла подмена, но старушка была безутешна. И знаешь, что она кричала?…
— Ну?
— «Кошечка! Моя бедная кошечка!»
— Она везла в коробке из-под торта кошку?! — У Викентия начали подрагивать плечи от едва сдерживаемого хохота.
— Да. Но это еще не все. В старушку пытались вселить надежду: мол, вернется ваша кошечка, кошки всегда домой дорогу находят. Не съедят же ее те хулиганы, выпустят из коробки, она погуляет и вернется. А старушка, рыдая, прокричала на весь вагон: «Оттуда не возвращаются! Я ведь ее хоронить везла, мою бедную Мусеньку!!!»
Викентий не выдержал и от хохота сполз с табурета.
— Тебе смешно, — печально сказал Степан. — И всем нам там, в вагоне, тоже было смешно. В конце концов бабулька успокоилась и, прихватив оставленный ей тортик, вышла на станции «Александровский сад». А я ехал и размышлял о незавидной участи тех весельчаков, которые припрутся со здоровой коробкой на чей-то праздник, может быть, на день рождения начальника… Развяжут веревочку… Снимут крышечку… Как тебе такой анекдот из жизни?
— Хорош. Мусеньку только жалко.
— Какую Мусеньку?
— Кошку. Которую старушка хоронить везла. Ведь так и не сподобилась бедная Мусенька достойного погребения. Это так удручает, ты не представляешь…
И друзья снова принялись непотребно ржать.
Однако смех Викентия оборвался быстрее и резче, чем гогот его оптимистичного друга.
Потому что дипломированный маг снова вспомнил про вчерашний день. Про события, которых не было и быть не могло.
— Степа, — произнес Викентий необычно тихим голосом, — а у тебя бывают галлюцинации?
Степан заржал было, но, увидев выражение лица своего клеврета, посерьезнел:
— Вообще-то бывали пару раз. С перепоя. Один раз, под Новый год, я так нагрузился, что мне показалось, будто я не в Москве, а в Питере. Помнишь, я же рассказывал тебе, как бегал по залу станции «Новокузнецкая» и всех спрашивал, когда будет поезд на Васильевский остров. Хорошо, менты мне тогда попались добрые — бить не стали, просто вывели на свежий воздух… А второй раз меня глючило дома: вроде стоит у меня на кухне моя первая жена, Катька из кордебалета, вся такая расфуфыренная! И рыбу чистит. И заявляет мне: «Садись, алкаш, счас будешь форель в рейнском вине жрать!» Классный был глюк.
Викентий с нетерпеливым видом выслушал поток Степановых воспоминаний и сказал:
— Я не про такое. Не про глюки по пьяни, с кем их не бывает. А вот когда ты и трезвый вроде, и помнишь все, что произошло, до мельчайшей подробности. А на самом деле того, что ты помнишь, вовсе не было. Хотя… Тут тоже непонятно. Было или не было — вот в чем вопрос.
— Кешаня, — осторожно протянул Гремлин, — я тебя пока не понимаю.
— Я и сам ничего не понимаю.
— Тогда рассказывай.
— Что рассказывать?
— Свой глюк. Который был и не был.
Степан выслушал весь рассказ Викентия про его странное знакомство с Надеждой и тоном эксперта возвестил:
— Глюк. Причем капитальный.
— Тогда как мне увязать с галлюцинацией вот это?! — Викентий показал на торчащую из мусорного ведра барсетку. — Это не моя вещь. Я не знаю, откуда она появилась в моем доме! И кстати, знаешь, чьи там, в этой сумке, снимки? Этой самой Надежды! Которая является, по определению, моей галлюцинацией! Да, погоди, вот еще что…
Викентий кинулся в ванную. Алмазы так и лежали там, где он их оставил, и не думали исчезать. Несчастный маг сгреб их, как простые стекляшки, вернулся в кухню и высыпал на стол перед Степаном:
— Что это, по-твоему?
Степан долго осматривал камни. Потом протянул голосом, в котором слышался придушенный восторг:
— Брюлики.
— Настоящие?!
— Похоже на то. Викентий, а откуда…
— Все оттуда же, — мрачно изрек Викентий. — Этими алмазами она расплатилась со мной за то, чтобы я ее спас. Впрочем, я ее не спас. Просто не уловил момента, когда именно следовало спасать. Но если исходить из утверждения, что Надежда была всего-навсего моей галлюцинацией, совесть по поводу того, что я ее не спас, меня мучить не должна. Ведь так?
— Похоже… Слышь, Кешаня, ты хреново выглядишь.
Викентий потер лоб. При этом ему показалось, что ладони у него стали липкими, как лента скотча. Он подошел было к мойке, чтоб смыть противную липкость, но едва встал из-за стола, как мир вокруг него поплыл в ритме вальса «Дунайские волны».