Неуверенность — удел слабости.
Слабость — удел обреченности.
Значит, как думали они, неуверенность означает смерть.
Поэтому им нельзя потерять уверенность. Ни в себе, ни в том, кто призвал их в этот странный мир.
В этом мире не было бесконечного струящегося и чуть вибрирующего под палящим солнцем песка. В этом мире воздух был жестким и почти неживым; и поначалу тем, кто пришел на Зов из влажных, пахнущих сладкими растленными джунглями, пришлось нелегко. Но они приспособились.
Потому что умение приспособиться к любому месту и любым обстоятельствам — это тоже удел. Удел сильного.
Тем более что, приспособившись и освоившись, они поняли Главную Истину.
И в песках, и в буйных зарослях лиан, и даже здесь, среди отвратительных запахов и звуков, царят одни и те же законы.
Сильного сделай слабым.
Слабого — убей.
Падающего — подтолкни.
И они не раздумывая продолжали свое существование по этим законам и здесь, в страшном, отвратительно воняющем Гнезде, указанном им Гласом Призывающего. И если бы им требовалось утешение, они бы утешились тем, что законы, по которым им приходится жить, придуманы не ими.
А теми, кто каждый день кидается в грохочущий, шумный и суетливый зев Гнезда.
Кидается, не подозревая о том, что в Гнезде появился некто, кто может проверить жестокие древние законы.
На практике.
— Отделение общей хирургии слушает.
— Как? А, понятно. Извините, скажите, пожалуйста, к вам поступил больной…
— Справок не даем.
— Сударыня, если вы не ответите на мои вопросы, я наведу сильнейшую порчу на вас и ваших близких! — голосом, в котором умело сочеталось недовольство не вовремя разбуженного упыря и гнев лишенного бутерброда с икрой депутата, пообещал разгневанный Викентий Вересаев своей незримой собеседнице. Справок они, видите ли, не дают! А телефон тогда к чему, спрашивается?!
Угроза возымела действие.
— Как фамилия больного? — осведомилась испугавшаяся магических угроз «сударыня».
— Водоглазов Степан.
В трубку было слышно, как защелкали клавиши компьютера.
— Да, есть такой. Поступил с диагнозом «острый аппендицит». Прооперирован вчера. Операция прошла успешно, больной уже переведен в общую палату…
— Номер палаты, пожалуйста.
— Тринадцатый.
— Кто бы сомневался… Это я не вам. А теперь, пожалуйста, сообщите мне местонахождение вашего замечательного лечебного учреждения и помните, что такие явления, как порча, оговор, сглаз и наведение долговременного «венца безбрачия», не лечатся медикаментозным путем. Так. Так. Записываю. Корпус два, вход со двора. Если меня не захочет впустить вахтерша, сказать, что я лично к Алевтине Матвеевне. Чудесно! Я вам очень благодарен. Кстати, у вас по восточному гороскопу завтра — удачный для начала нового интимного знакомства день. Вы ведь Крыса, я не ошибся? Ну вот, и замечательно. Возьмите на завтра выходной и идите гулять в парк. Рекомендую Измайловский, там публика солиднее и выбор холостяков богаче.
Отбарабанив в трубку вышеозначенную ахинею, Викентий сверился с записанным в блокноте адресом и принялся собираться в гости к болящему другу. Следовало торопиться — больница, где так неожиданно оказался Степан, находилась почти на другом конце города.
Возле входа в метро Викентий разжился связкой бананов, парой киви и кистью винограда. В маленьком магазинчике купил пять видов йогуртов, придирчиво разглядывая на пестрых этикетках дату изготовления и при этом объясняя занервничавшей продавщице, что направляется к другу в больницу. Наконец покупки (включая свежий номер журнала эротических кроссвордов) были сделаны, практикующий маг спустился по эскалатору, сел в подскочивший к перрону поезд, проехал пару станций, и тут к нему подкрался страх.
В метро творилось что-то странное.
Нет, на первый взгляд все было как обычно. Бурлящие пассажирами станции, автоматический вежливый голос, призывающий быть осторожными «при выходе из последней двери последнего вагона», грохот состава, летящего в подземной тьме, бешеный перестук колес на стрелках…
И в то же время все было не так.
Словно в запутанном кишечнике метрополитена появились новые паразиты. Совершенно несхожие с прежними — с людьми.
И от новых жильцов исходила угроза. Безмолвная, но при этом не дающая о себе забыть…
Викентий помотал головой, стараясь прогнать дурацкое наваждение. От общения с Надеждой ему скоро везде будут мерещиться всякие страхи! Ведь остальной набившийся в вагон народ едет совершенно спокойно, с безмятежной покорностью вынося эту пытку подземной гонки. Дама средних лет в деловом синем костюме и с просветленным, совершенно не деловым лицом читает новый роман Донцовой. Бритый наголо переросток в засаленной черной рубахе с красным черепом на пузе сосредоточенно вертит в руках непочатый баллончик с краской — видно, быть следующей станции изрисованной в стиле граффити… Пожилая пара, интеллигентно переругиваясь, выясняет вопрос о благополучии жизни какой-то Амалии… А как раз напротив Викентия уселись и принялись без конца целоваться пылко влюбленные подростки, не обращая внимания ни на поезд, ни на проносящуюся за окном однообразную темноту туннеля.
И тут…
Викентий заставил себя не кричать.
Но страх проскакал по его синапсам, как безумный заяц (или кролик?!) из сказки Льюиса Кэрролла.
Там, за стеклом, во тьме и переплетении покрытых налетом пыли кабелей разной толщины, Викентий совершенно ясно увидел раздувавшую клобук голову гигантской кобры.
Змеиная голова ткнулась тупым чешуйчатым носом в стекло, на какое-то мгновение нависла над целующимися подростками и исчезла.
Когда объявили нужную Викентию остановку, он долго заставлял себя выйти из вагона. Ноги дрожали, в глазах плыло, стены и пол станции казались вязкими, как жевательная резинка. Не помня себя, он кое-как выбрался из метрополитена на относительно свежий воздух и обнаружил, что идет дождь. Зонта же дипломированный маг в своем вояже не предусмотрел. Ну, ничего. Благо больница недалеко, так что добежит он туда почти сухим.
И все-таки там была змея… Не надо об этом.
Он идет к Степану, а больного нельзя пугать и расстраивать.
Тем более что еще надо выяснить, каким образом из того проклятого особняка Степан попал на операционный стол. Хотя одно ясно наверняка. Без Надежды тут не обошлось.
— Привет тебе, губитель сервелата! — с этой загодя приготовленной громогласно-оптимистической фразой Викентий влетел в тринадцатую палату и затормозил на пороге.
Во-первых, в палате стояла только одна койка.
А во-вторых, того, кто лежал на этой койке, ни при какой погоде невозможно было назвать Степаном Водоглазовым.
— Из-звините, дверью ошибся, — пролепетал Викентий, скованный непонятным ужасом, и тут услышал тоскливо-разочарованное:
— Кешаня… Неужто не признал?
Викентий, прижимая к груди пакет с бананами и прочими гостинцами, осторожно подошел к койке и вгляделся в обтянутое темно-желтой, совершенно пергаментной, как у мумии, кожей лицо, на котором живыми и знакомыми оставались только глаза.
— С-степан, — выдавил Вересаев. — Это ты, что ли?!
Закадычный друг дипломированного мага выглядел так, словно его пригласили сниматься для очередной серии «Секретных материалов». В роли несчастного, которого или высосали пришельцы-вампиры, или вездесущая гонконгская мафия засунула живьем в сушильно-пескоструйную машину.
— Это я, — слабо кивнул Степан. — Ты не пугайся. Правда, когда я сам себя в зеркало увидел, то тоже дергался от страха минут двадцать — санитарки судна не успевали менять. Ну что ты так коленкой дрожишь, Кешаня? Я это, я, не глюк какой-нибудь.
— Докажи, — ни с того ни с сего сорвалось у Викентия, хотя он понимал, что бестактно это и жестоко — требовать каких-то доказательств у человека, чье лицо теперь цветом, фактурой и даже эмоциональным выражением чем-то сильно напоминало деревянную африканскую маску…
Африканскую маску?!
Но это сравнение мелькнуло и исчезло. Рассеялось. Забылось. Тем более что Степан слабым, но вполне гремлиновским голосом принялся заунывно декламировать, натянув куцее казенное одеяло аж до острого подбородка:
Осень наступила.
Мир глядит угрюмо.
Холодно пить пиво
И о сексе думать.
Пожелтели рощи.
Улетели птицы.
Мне теперь ночами
С бабою не спится.
Дождь наводит скуку.
Грустно мне в постели.
Тренирую руку
Мощною гантелей.
Чтоб весенней, гулкой
И прекрасной ранью
Я бы выпил пива,
Закусил таранью,
А потом, забывши
Про дожди и вьюгу,
С упоеньем трахал
Милую подругу.
— Ну? — спросил Степан, любуясь эффектом, произведенным на Викентия «Осенней песнью».
— Ты… — выдохнул радостно Викентий. О существовании сочиненной Степаном вышеприведенной «песни» знали только они двое, поскольку ни для более интеллигентных и продвинутых друзей, ни для (упаси Господь!) изящных дамских ушек это произведение Степанова гения отнюдь не предназначалось.
— А ты сомневался, гад астральный… — усмехаясь, протянул Степан.
Улыбка у него была тоже жутковатой. Такая улыбка может быть у пятнадцатилетнего пацана, которого неизвестно какой болезнью состарило лет на шестьдесят. Впрочем, Викентий, как продвинутый медик, о существовании подобной болезни знал. В научных кругах называлась она то порфирией, то прогерией, считалась неизлечимой, поскольку вызывалась внезапными и необратимыми мутациями в самой структуре ДНК. Но чтобы это стряслось со Степаном?! Да еще так… неожиданно. Прогерия не триппер, случайно не подхватишь.
— Степан, что же все-таки с тобой произошло? — Маг наконец избавился от пакета с гостинцами, сунув его в пахнущую хлорамином некрашеную прикроватную тумбочку, и принялся задавать вопросы по существу.